Вверх по руслу высохшей реки

– Мне туда?

В наступившей тишине это вопрос прозвучал неожиданно громко. Пожилой мужчина в женской одежде перестал страдальчески жаловаться своим спутникам и посмотрел на травяной простор за спиной у Стефана. Все как будто остановилось.

– Да, идите по тропинке, а потом по руслу высохшей реки.

– А потом?

Женщина так пожала плечами, что он понял. Никаких «потом» у Стефана не осталось. Он все узнает и увидит сам. Сейчас. И никаких пояснений больше не будет. Только тропинка между высоких сухих трав. Хорошо, что нет дождя. Так он подумал, чувствуя лицом и всем телом легкий мягкий ветерок. Как же это было приятно! В последнюю секунду, уже закрывая дверь, Стефан спросил:

– У меня с собой камера, можно снимать?

Делопроизводительница нисколько не удивилась и кивнула. Он неловко махнул ей рукой, прощаясь и чувствуя себя удивительно легко, а потом шагнул на тропинку.

Щёлкнул дверной замок. Стефан спустился с крыльца. Высокие сухие и ломкие травы окружили его. Трава поднималась почти до пояса. Узкая тропинка, уводила его в поле, в степь, которой никогда не было в окрестностях большого города. И он пошел, старательно не оглядываясь. Словно Лот, покидая Содом. Последний человек на земле.

Из сумки Стефан вынул плеер и наушники. Нажал пуск. Прозвучали первые аккорды. Первые аккорды его последней работы. Он назвал ее «Снежность» или «Снежная симфония». Самая большая и важная вещь, которую он завершил в конце весны. Это ее слушал он в автобусе, по дороге сюда. И, конечно, она сотни раз звучала в его студийных мониторах и наушниках. Фрагментами, частями, бесконечными, зацикленным по кругу музыкальными фразами. Пока писал, пока делал аранжировку, пока, отказавшись от студийных звукорежиссеров, делал мастеринг. Да, симфонию он полностью записал сам. От начала и до конца. Уже отправил сведенную версию друзьям и успел собрать впечатления. В основном, восторженные. Это было правильно. Это, пожалуй, была самая крупная, неожиданная и серьезная вещь. Сорок три минуты – продолжительность классического винилового альбома. И его возраст. Звук Стефан постарался сделать ламповым, винтажным. Его Kurzweil был идеальным инструментом для подобного саунда. Один из ранних синтезаторов, с чудесным акустическим сетом струнной секции, с потрясающе глубоким и достоверным звуком виолончели. Выходя сегодня утром из дома, он провел пальцами по отзывчивым клавишам синтезатора. В последний раз. Он любил их мягкую, пружинистую гладкость. Любил их теплый желтоватый цвет, очень похожий на цвет клавиш пианино из его детства.

Медленные, глубокие низкие звуки виолончели звучали вокруг него. Наушников он не чувствовал, чувствовал только теплые лучи солнца, легкий свежий встречный ветерок. Трава справа и слева от его тропинки уже поднималась до пояса и, кажется, раскачивалась в такт музыке. Сухие пушистые стебли тоже были цвета клавиш его Kurzweil.

Вот сейчас… сейчас, после короткой паузы вступит альт – солирующая скрипка, которая тонкой, едва заметной нитью врастет в густую медленную вязь виолончели. У нее своя мелодия, самая важная – основная тема симфонии. Стефан помнил, когда услышал ее впервые. Внутри себя…

Узкая тропинка кончилась песчаным обрывом. Он стоял на краю оврага. Видимо, здесь и была когда-то река. Не слишком широкая и глубокая безвестная речка. То самое русло высохшей реки, по которому он должен был идти дальше.

Глава 2. О том, как громко стучит сердце, и тихо идет снег

Был вечер. Пожалуй, зимний вечер, хотя это и не имеет сейчас никакого значения. Стефан вернулся со свидания. Вошел в подъезд своего нового дома, начал подниматься по лестнице и остановился на площадке между этажами. Этот дом был совершенно не похож на панельную многоэтажку, где он снимал комнату долгие годы. Чистый светлый подъезд. Широкая лестница кружит вокруг решетчатой шахты лифта, ковровая дорожка на ступеньках и удивительно сохранившиеся старинные перила, темные, поблескивающие лаком. Стефан сразу полюбил их полированные теплые изгибы.

Он остановился у большого окна между этажами… Да, именно тогда все и зазвучало. Присел на широкий подоконник. За окном во дворе редкая цепочка фонарей освещала черную мостовую, блестящие грани плит. Стефан смотрел на свои руки, сжимающие перчатки, а видел руки Жюль – новой знакомой, своей девушки. Так он несмело, про себя, начал ее называть. Они были в кинотеатре. Наверное, это уже не модно, приглашать девушку в кинотеатр, но что с того? Он пригласил – она согласилась.

Первые несколько минут, когда погас свет, Стефан привыкал к ощущению ее близости. К тому, что она совсем рядом. Их разделял только мягкий подлокотник, нейтральная территория, которую никто из них не решался занять. Они разделись. Его куртка и ее пальто лежали рядом, в пустом кресле. Левым плечом он чувствовал ее живое тепло. Фильм не захватил его. Он почти не замечал сюжета. Он смотрел, как она улыбается, как весело качает головой, в ответ на забавную сцену на экране. Он смотрел на нее немного сверху и сзади, смотрел, как светятся ее удивительные пепельно-белые волосы в экранных сполохах. Он наблюдал, как она прислушивается к музыке. Ему понравилось ее вдумчивая внимательность. Это было важно для него. Потом она, как будто случайно, опустила свою тонкую руку на их общий подлокотник. Нарушила нейтральную территорию. Тонкая, хрупкая рука, длинные аристократические пальцы, нежная почти прозрачная кожа. Было ли это приглашением? Он сомневался. Они почти не знакомы. Только переписка. Он сомневался несколько минут, а потом понял, что если прямо сейчас не возьмет ее за руку, то уже не сможет этого сделать никогда. Он испугался, что время уйдет. А ведь у него нет такой роскоши, он не может терять время. Его дни, часы и минуты посчитаны. Мене, мене, текел фарес. Так он подумал и, задержав дыхание, положил свою руку рядом с ее рукой. Коснулся ее пальцев. А она раскрыла ладонь навстречу его руке. Она ждала его прикосновения. Это было чудо. Странно звучит, правда? Ведь я рассказываю тебе о взрослых людях. У них в жизни были встречи, были отношения, был секс. Были сложности и счастливые дни. Но ты знаешь, что первое прикосновение всегда особенное. Оно обжигает. Оно делает нас неопытными подростками, полными сомнений. Неуверенности. У Стефана пауза после неудачного брака затянулась на десять лет. Как-то не складывалось. У него не было женщин так долго, что он начал подозревать себя в гомосексуальности. Но ведь и мужчин у него тоже не было.

Он попросту забыл, каким бывает первое свидание. Забыл, как громко стучит сердце, колотится в ушах неистовой гаитянской свадьбой. Забыл и, затаив дыхание, не имел храбрости вдохнуть, нарушить хрупкое переплетение пальцев.