Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник)

Глава 1

Пропажа

Вовка приоткрыл глаза, выплюнул горький стебелек травы, уже набивший оскомину, и приподнялся на локте. Тень от полупрозрачного облака медленно сбежала с лица, и яркие лучи заставили его опять зажмуриться – солнце было почти в зените и пекло, несмотря на еще не наступившее лето, немилосердно. Картинка окружающего пейзажа отпечаталась на закрытых веках яркими зелеными пятнами – первое разнотравье луга за небольшой извилистой речкой и сосновый бор, взбирающийся на пологий холм у горизонта неровными, рваными уступами.

«И сколько можно тут сидеть? – Долгое ожидание отца все-таки выплеснулось наружу мысленным ворчанием. – Задержится на часик, называется. Я уже давно прибежал бы на место. А если рвану сейчас, то можем разминуться… Интересно, Тимка еще плутает или уже дрыхнет по дороге домой? Может быть, не успевал засветло и переночевал где-нибудь на озере, в наспех сооруженном шалаше? Нет, тогда бы он уже явился в деревню! Разве что дядя Коля его перехватил по дороге и выдрал так, что Тимка не смог дальше идти… Эх, лучше бы так и было!»

Вовкин дружок пропал вчера, отправившись рыбалить утром на озеро, благо в школу бегать уже не надо было. Точнее, его пропажа обнаружилась вечером, когда после заката солнца Тимка не пришел с рыбалки, а Николай Степанович прибежал к ним домой выспрашивать про замыслы своего отпрыска. Вопросы в основном были о том, что сынок говорил, куда собирался пойти и когда обещал вернуться.

Ответы были даны незамедлительно, с честными глазами и заскребшей где-то в дальнем уголке совестью. Якобы пойти тот собирался на ближнее озеро – оно находилось недалеко, километрах в семи за сосняком, а вернуться обещался вечером, с уловом.

На самом деле Тимка подбивал Вовку, кроме рыбалки, смотаться еще в сторону далекой лесной поляны, украшенной двумя мощными дубами.

Деревья были очень старыми, поросшими покрывалом светло-зеленого лишайника от корней до начала веток. Толщины они были невероятной – такие гиганты даже несколько человек не могли обхватить зараз. Если сильно вытягивать ногу, то требовалось двенадцать ребячьих шагов, чтобы обойти вокруг каждого великана, а уж такого красивого мха на других деревьях Вовка никогда не видел.

Стояли лесные красавцы на опушке леса, за многие годы разогнав всю древесную мелочь в стороны от себя. Рядом с ними бил родник, крутым зигзагом сворачивая от поляны к одной из многих лесных речушек. Вода была очень холодная, а ветки деревьев так густо закрывали пространство над источником, что там спокойно можно было переждать дождь. Именно поэтому местные любители охоты, изредка забредавшие в лесную глухомань, сворачивали сюда.

Самим дубам, наверное, было более тысячи лет, по крайней мере, так болтали старики на завалинках. Как-то раз в деревню даже приезжали какие-то ученые. Якобы чтобы измерить возраст великанов и взять под охрану.

«С ружжом кого-нить поставят», – чесали языком местные бабоньки, однако проводить заезжих гостей на место никто не взялся, а сунувшийся было в разговор Вовка получил легонько по губам.

Потом уж отец ему объяснил, что никто из местных не хочет устраивать в окрестностях экскурсионную тропу. Места здесь тихие и спокойные. Лишних людей, туристов и другого такого добра тут даром не надо.

Излишне любознательным приезжим всегда объясняли, что леса здесь обыкновенные, в основном смешанные. Частенько встречаются, конечно, сосновые боры и дубовые рощицы, но чтобы деревья по несколько метров в обхвате – это явно досужие сплетни. Так и отваживали редких любопытствующих.

А для мальчишек на этой лесной поляне самым захватывающим были не огромные дубы и даже не чистейший родник с холоднющей вкусной водой.

Хотя, чего греха таить, полазить по веткам толщиной в обхват, а то и полежать на них было одно удовольствие. Можно представить себя этаким Соколиным Глазом и высматривать что-нибудь с верхушки дерева, оглядывая расстилающийся вокруг нехоженый лес. Обитаемые места при этом были прикрыты на юге холмами и ничуть не резали глаз рукотворными сооружениями.

Мальчишек манила противоположная сторона – чуть дальше в лесу расстилалась небольшая россыпь болот, и там можно было пострелять уток, если выпросить на минутку ружье у надзирающих взрослых. Пусть даже дичи на болоте было совсем немного, иначе бы охотники протоптали более широкие дорожки через лес, возможность стрельнуть лишний раз из настоящего ружья…

Вот это был искус так искус.

Поэтому в том, что Тимка намылился посетить эти места, ничего странного не было. Однако то, что он не вернулся к десяти часам вечера, заставило Вовку от своего вранья испытать некоторые угрызения, а еще через час его совесть и вовсе перешла от царапанья к покусыванию.

Можно было, конечно, воспользоваться поговоркой отца.

Тот иногда после ссор с Вовкиной матерью приговаривал, что «своей совести надо выбить зубы, тогда она будет тебя облизывать всю оставшуюся жизнь». Сам он, правда, при этом всякий раз шел на примирение первым, однако такая позиция в итоге не помогла, и дело закончилось семейным разладом и разводом.

Тем не менее с малых лет Вовка поговорку запомнил и теперь пытался крепиться в соответствии с нею, не выдавая конечной цели Тимкиного путешествия.

Собственно, Вовка и приехал к отцу на летние каникулы из города, где жил теперь с матерью и отчимом, ради таких вот походов. Они были огромной отдушиной в его обыденной и пыльной городской жизни, тем более что в этих местах он родился и жил до девяти лет и уже не представлял себе отдыха без леса и рыбалки.

И вот на тебе, такое из себя начало лета!

Причем он собирался идти с Тимкой вместе, но отец перед этим как раз попросил его помочь по хозяйству, так что Вовке пришлось остаться, смолчав о своем желании. Если бы взрослые узнали, что они собрались на поляну… О-о-о, тут был бы весьма вероятен исход с многочисленными телесными повреждениями где-то в районе пониже спины.

Проблема была в том, что стояли великаны в глубине таежного леса – взрослые, кстати, и называли его тайгой, хотя в разговоре иногда путались. Мол, «не в тайге живем, а в людях, а настоящая где-то в Сибири находится».

Однако местный лес ничем от нее не отличался, и что ни лето – в близлежащих селах снаряжались экспедиции за плутающими приезжими грибниками. Да что там говорить про городских, если местные тоже терялись, и не всегда такие поиски заканчивались успехом. Даже здешний егерь Иван Михалыч, исходивший все тропки в окрестностях села и не такого уж далекого заповедника, признавался, что иногда застывает в ступоре, потому как ему кажется, что попал он в совершенно незнакомую местность.

При пасмурной погоде и в густой чащобе, где мох на деревьях растет чуть ли не со всех сторон, а компаса при себе нет, поди, определись, куда идти. А пару дней погуляет в лесу иной человек, переночует на холодной земле, закусив сырыми грибами, и все, сломался: кажется ему, что ни сам не выйдет, ни его не найдут.

Поэтому парни всегда помнили строгий наказ – в тайгу без взрослых ни шагу!

Но помнить-то помнили, однако искус брал свое и по краешку таежной чащи к дубам смельчаки все-таки заглядывали.

«Вот и дозаглядывались», – подумал Вовка к одиннадцати часам вечера, вздрогнув от скрипа вылезшей из гнезда старых ходиков кукушки. И отправился сечь повинную голову – к отцу, который в свою очередь повез его к дому Тимки, без слов усадив на старенький мотоцикл «Урал».

Однако дом друга оказался пустым, даже щеколда на входе была откинута и дверная створка сиротливо хлопала о порог, влекомая ночным сквозняком. Судя по всему, Николай Степанович укатил в соседнюю деревеньку из пяти неказистых изб, мирно заканчивающую бренное существование на этом свете без связи и электричества, чтобы проверить наличие своего оторвы у своей же тещи.

Поэтому Вовка был препровожден обратно домой и силой уложен спать, а всю информацию (и пару подзатыльников) о поисках получил уже рано утром от хмурого отца, который забежал позавтракать. Ближний лесной массив они со Степанычем прочесали ночью, глуша двигатель на лесных дорогах и вслушиваясь в свои одинокие замирающие крики посреди темного леса. Но дальше в тайгу не сунулись, да и добром бы это не кончилось. С утра же на ноги были подняты остальные соседи, и те из них, кто смог отложить свои дела, ринулись в лес, поделив районы поиска на квадраты между собой.

Вовкин же батя сказал, что вернется часам к одиннадцати за обедом для всех, принимающих участие в поисках. Правда, оговорил, что может и задержаться на часок. Сына он оставил кашеварить, отдав наказ ждать его у моста через речку.

Вот Вовка и ждал. Уже часа два.

Хорошо еще, что соседка осталась командовать небольшим отцовским фермерским хозяйством. Она знала, что и где лежит, а также к кому обращаться, если со скотиной случится беда.

Хотя, собственно, к кому еще обращаться, кроме отца? Он единственный ветеринар в округе.

Был. До распада колхоза.

Дальше, как рассказывала та же соседка, все, что могли, поделили – благо народу было немного, а остальное хозяйство оказалось заброшенным и заросло травой.

«Ладно, прорвемся, – продолжил рассуждать Вовка, откинувшись обратно на спину. – Главное сейчас, чтобы санкции за Тимкино “гулянье” не испортили весь летний отдых. Вообще-то вряд ли что-то серьезное могло случиться, все-таки пацаны с взрослыми иногда туда хаживали. Дорога хоть и глухая, но достаточно известная…»

С другой стороны, лежала она далеко от дома, да и пробираться сквозь бурелом всегда очень муторно.

Опасных зверей в округе почти не попадалось, хотя медведи иногда и забредали. Но те с человеком предпочитали не связываться, так же, как и порядком выбитые волки, сытые в последние дни расплодившимися мышами.

Так что, скорее всего, Тимка просто подвернул ногу, а еще вероятнее – решил пострелять уток из одолженного позавчера у Вовки самострела, да и задержался до темноты. В любом случае он не дурак. Если уж поймет, что заблудился, то биться в истерике и бежать непонятно куда не станет. Сядет и будет ждать криков или выстрелов. Если что на дерево залезет, посмотрит, в какую сторону надо идти.

«А кстати, самострел – зверь… – Мечтательная улыбка расплылась на Вовкином лице. – Хотя сам-то я его и попробовать толком не успел. Все откладывал до приезда сюда, а Тимка как увидел его, так и прицепился – дай пострелять, дай пострелять!..»

И не удивительно: выглядел самострел действительно классно. Стальная пластина, выточенная из рессоры (по крайней мере, так ее рекламировали во дворе, в один прекрасный момент сошедшем с ума на изготовлении стреляющих изделий), резной деревянный приклад, спусковой механизм и капроновый шнур. Вот за него как раз было боязно – вдруг лопнет, да по глазам…

«Хотя нет, не достанет, приклад вроде длинный получился. Со спусковым механизмом только пришлось повозиться».

Так называемый орех, удерживающий тетиву в заряженном состоянии, был выточен из твердого дерева и посажен на шпиндель. Сам спуск сначала получался неудобный, потому что хотелось иметь настоящий средневековый, с предохранителем, а там мороки по соединению всех деталей!..

В итоге он был сделан пистолетным в виде угольника под девяносто градусов, с одной стороны упирался прямо в зарубку на орехе, с другой – сидел на жесткой утопленной пружине. Кроме того, поверх спускового крючка была поставлена предохранительная скоба. А вот рычаг типа «козьей ножки» не получилось приспособить, времени не хватило до каникул.

«Ничего, – подумал Вовка, – в следующем экземпляре обязательно будет».

Только заряжать самострел приходилось с помощью ног – нагибаешься, берешься за тетиву, ногами в плечи лука, рывок и… оказываешься на земле, а может, и в луже. Ну да, первый раз так и было, тетива лопнула. Потом он нормальный шнур нашел и приноровился.

«Но тяжело идет, зараза такая…»

А в тот раз Вовка пришел домой с грязной мокрой спиной и получил втык и нотацию, что подрастающее поколение совсем не бережет своих родителей. Промолчал, конечно, но никто же не виноват, что тетива порвалась!

Пока он рассуждал, вдалеке показалось неспешно продвигающееся облако пыли.

«Ага, вот только не с той стороны, – подумал Вовка. – Батя, видать, через другой мосток проехал, и зашел сначала домой. О-го-го, а в коляске-то вертикалка лежит – старенький ИЖ-12. Это куда же это мы собрались?»

– Давай залезай, Володька, сейчас расскажу все по пути.

Отец устало нагнулся за котелком с картошкой и пакетом с бутербродами, заботливо завернутыми в бумагу, и забросил все вместе с пластиковыми флягами в коляску.

– Нашли твоего дружка, – начал рассказывать он на ходу, тихонько тронувшись через мостки. – Народ уже по домам расходиться стал, я как раз подвозил кое-кого. Только вот что-то Тимка сам не свой – истерика с ним, что ли… А может, просто перенервничал – ерунду какую-то мелет про огромное озеро, про стаи гусей на нем. Где там озеро-то? Болото дальше есть мелкое – не утонешь, только вываляешься в грязи.

– Это, какое?

– Да ты должен знать то место, мы туда иногда уток с тобой ходили стрелять. Так что, скорее всего, врет он, как сивый мерин. Однако проверить надо, мы со Степанычем решили – пусть ведет, а выпороть никогда не поздно. Может быть, за болотом что-то и есть не очень большое, туда давно никто не совался напрямик, а в обход – все ноги стопчешь, если не переломаешь. Вот поэтому я ружье и прихватил. Взял еще десяток патронов с дробью, вдруг придется утку на ужин стрельнуть…

И уже под нос отец пробурчал.

– Да картечи на всякий случай… Небось, егерь не замает за весеннюю охоту без разрешения.

– Это Тимка-то? – вдруг спохватился Вовка, осознав, что его друга поймали на обмане. – Ты чё, пап? Это я могу… э-э-э… сболтнуть что-то ради красного словца. А Тимка и раньше всегда правду в глаза любому мог сказануть, а уж после смерти матери зарок дал. Сказал, что с этого момента врать больше никому не будет, даже если за правду накажут сильно. Хуже, мол, чем сейчас, точно не будет. Он, по-моему, даже специально нарывается…

Тимка действительно нарывался. К примеру, в школе, если учителя замечали любой непорядок в классе, то знали, что могли обратиться к нему.

И он, если принимал малейшее участие в шалостях, всегда сознавался, не закладывая при этом остальных. А потом шел беспрекословно убирать битые цветочные горшки и стекла, оставляя дневник на столе учителя.

Если же не участвовал, но страдали при этом невиновные, то подстерегал зачинщиков на улице и пытался заставить их принять наказание.

Обычно это продолжалось до чьих-нибудь кровавых соплей. Либо Тимкин соперник был бит и соглашался с его доводами, либо тому надоедало размазывать юшку по всклоченной физиономии правдолюба, и он шел в учительскую, только чтобы отделаться от него.

Организованную один раз «темную» Тимка стоически перенес и только с бо́льшим ожесточением стал отстаивать свои убеждения. Всеми вокруг это называлось обостренным чувством справедливости, а сам Тимка говорил, что ему так легче. В последнее время стоило ему только заявить, что он не возражал бы против признания виновных и те просто молча поднимались, чтобы принять наказание.

– Кстати, а что ты еще в коляску набросал, бать? Домой заезжал, что ли?

– Угу, наведался. Картошки еще взял, в золе ее напечем. Ну и набор для ушицы: лук, чеснок, морковь, соль… В любом случае супчика похлебаем, что бы там Тимка ни обнаружил.

– А зажигалку взял? – прокричал Вовка ему на ухо. – А снасти? Лески, крючки?

– Даже лучше, вон сеточка капроновая лежит, бреднем пройдемся! А «энзэ» – топор, одеяло, зажигалка, ложки, кружки, буты… словом все нужное всегда в коляске валяется! Блин… ядрена Матрена!

Как только они съехали с наезженной грунтовки на заросшую тропинку, несовершенное транспортное средство стало сильно подбрасывать на лесных колдобинах, и отец вынужденно замолчал.

Наконец семейный «тарантас» выполз к небольшому оврагу, за которым расстилался густой смешанный лес.

Пахнуло свежестью, еловыми ветками, терпким настоем прошлогодних прелых листьев… и вонючей гарью, облако которой медленно догнало ездоков и накрыло удушливым покрывалом.

– Собирай все вещи в мешок, – прокашлялся отец. – Да привяжи крышку к котелку и сунь его в пакет, а то будешь потом свои припасы со стенок рюкзака собирать… Ага, давай его сюда. Одеяло сверху накидывай. Тебе вон ту сумку. Всё, потопали…

Пробирались к месту Вовка с отцом около двух часов. Шли тяжело. Упавшие деревья перемежались крутыми овражками, склоны которых были покрыты прелыми почерневшими листьями, скрывавшими мокрую глинистую почву. Ноги разъезжались, теряя опору, и Вовка пару раз соскользнул в ручей на дне одной из промоин.

Ботинки были уже покрыты толстым слоем грязи, не желающей отчищаться на трухлявых сучьях, разбросанных по краям незаметной тропинки. Да и та начала понемногу исчезать и скоро совсем потерялась в пробивающейся сквозь старую осеннюю подстилку траве, зеленые ростки которой почти полностью скрыли следы побывавших тут людей.

Только по кое-где обломанным веткам, сломанным стеблям папоротника и не до конца истлевшей пачке из-под сигарет можно было угадать, что человек когда-то ставил свою ногу в этом мрачном месте.

Лес был похож на нетронутые заросли старого валежника, собранного неведомыми силами в одном месте. Помимо прочего, сухостой был приправлен сочащимися влагой мхами, которыми поросли сгнившие на корню деревья.

А еще он пугал царящей вокруг тишиной.

Даже обычной живности почти не было, словно звери избегали давящей мрачности бурелома. Только неугомонные сороки стрекотали где-то по верхушкам деревьев, да мелькнула раз заячья спина в кустах.

– Ну, все, скоро выйдем, просвет уже виден… вон и Николай, уф-ф… – шумно перевел дух Вовкин батя, одновременно перелезая через очередное препятствие, перегородившее путь на опушку. – Эх, твою дивизию… Михалыча нам только не хватало! Он, конечно, мужик правильный, договориться с ним можно почти завсегда, однако если упрется на своем, то грузовиком не сдвинешь… Ладно, давай двигай, Володька, вон твой кореш сидит, голову повесив! Отвлеки пока парня от неминуемой порки.

Михалычем Вовкин отец называл егеря, который был лишь чуть-чуть его старше. За свою жизнь прошел тот, что называется, воду, огонь и медные трубы. Жил изначально в каком-то большом городе, воевал всю первую чеченскую сразу после военного училища, был в самом конце ранен и капитаном ушел в запас. А дальше, по слухам, пребывал в таком подавленном настроении, что чуть ли не в монастырь собрался податься. Однако потом одумался и уехал в глухое село к дальней родне, где немного потоптался и пошел в егеря.

Жил Михалыч большую часть года один в своей лесной избушке, только на зиму перебираясь в селение к родственникам. Поначалу попытался держать марку в лесном хозяйстве, но потом обнаружил, что семьи в деревне хотя и не голодают (кто ж на земле с руками из правильного места себя до такого доведет?), но сидят в полном безденежье. Стал иногда подкидывать им мяса на продажу по городским родственникам.

Однако подчистую выбивать живность в округе все равно не давал.

Весной же вообще всех, пришедших в лес с оружием, гнал домой под угрозой его отнятия, хотя и делать это без участкового права не имел. Если, говорил, дать тебе селезней на отстрел, то ты ведь не остановишься, пока все патроны не изведешь, а я один и за вами всеми уследить не могу.

Мужики ругались, но слушались. А уж про их уважение к егерю сказал случай, когда приезжие охотники (их называли потом в деревне «краснопиджачниками») подстрелили без лицензии лося и послали Михалыча «куда Макар телят не гонял», пытаясь продолжить отстрел небольшого лосиного стада. Тогда он поднял всех боеспособных мужиков в округе (никто не отказался!) и грамотно обложил стоянку охотников.

Ружья те, конечно, не отдали (да и не стал на этот раз егерь нарушать нелепого закона), а доводить пререкания с ними до крайности с порчей машин и имущества никто не стал (пулю в спину от новых хозяев жизни получить никому не хочется).

Однако лося и настрелянную дичь мужики отняли и пообещали прострелить колеса, если те тут же не уберутся. Полтора десятка человек с оружием наперевес могут в этом убедить кого угодно, особенно если не ведутся на матерки и крик, а попытки пойти врукопашную пресекают выстрелами под ноги.

Так что своим Михалыч небольшие послабления давал, а чужих, приходящих без разрешения, всем миром спроваживали. Как везде, в любом замкнутом сообществе. Да еще дополнительно огородились от лихих джипперов перекопанными лесными дорогами. А с разрешением – что ж, только плати деньги и пали с удобных насестов в прикормленных заранее кабанчиков.

Поскольку местность стояла на отшибе и дороги были не ахти какие, то подобных столкновений было мало и живности более-менее хватало на всех. Прямых же конкурентов человека – волков, единственно опасных зверей, водившихся в близлежащей местности, повыбили почти начисто. Остались только особи, забредавшие из заповедника. Поэтому-то, несмотря на активные Тимкины поиски, особой опасности от зверья никто не ожидал.

– Привет, Тимка! Как же тебя угораздило-то? – Пожав руку, Вовка устало уселся рядом на травяную кочку. – Пострелял хоть?

– Ага. Вон добыча, – Тимка кивнул на пару довольно больших тушек гусей. – Из-за нее и поверили, что я на озеро вышел. Только я почти все болты твои расстрелял, Вовк… Пару в озере утопил, не рассчитал, а еще три штуки в кусты засандалил, не нашел потом. Вот, чуток всего осталось, с наконечниками из толстых гвоздей.

– Слушай, здорово! А те болты… да ну их. Тем более что большую часть я из тонкой оцинковки наклепал, они все равно дюймовую доску не прошибают – плющит их… Расскажи лучше, как ты смог попасть-то? Я уж не говорю, что сумел подобраться: гусь все-таки птица осторожная! – вывалил Вовка ворох восклицаний и вопросов. – Подранков не оставил? Куда идти надо?

– Случайно получилось. Одного бил влет, когда целая стая поднялась. Стрелял наугад и попал в крыло. Тот упал и в кустах запутался, так что добивать пришлось. А второго я долго ждал – спустился в камыши, схоронился за травяной кочкой, брюхом траву примял, улегся… Ноги, правда, в воде пришлось держать. Полчаса прошло, прежде чем гусь в камышовом просвете показался. Замерз как цуцик, особенно когда доставал его из воды. Хорошо, что там ила немного и достаточно мелко. Но я его метров с пятнадцати достал, Вовк, наповал! Арбалет у тебя хорошо бьет! И ложе выглажено ровно, прицеливаться легко, и стрела точно в цель уходит.

– Не арбалет, а самострел, Тимк. У нас на Руси именно так их называли. А выглаживать я его действительно старался – без этого точности не будет. Вот я еще защелку принес, – потихоньку от взрослых потянул Вовка из кармана тонкую изогнутую пластину. – Смотри, если тут поставить, то она пойдет кругом над орехом, и болт прижимать как раз будет… Видишь, как пружинит?

– Эй, молодежь! – донеслось от стоявших около родника мужиков. – Собирайтесь, пойдем смотреть на ваши чудеса, пока нас никто не видит и на смех поднять не может. И послушайте, кстати, какая тишина стоит… Ни ветерка, листок не шелохнется! Даже сороки галдеть перестали.

– Вчерась то же самое было, дядя Слав, – затараторил Тимка, обращаясь к Вовкиному отцу. – Мало того, я даже родника почти не слышал, как будто вымерло все кругом. Меня такая жуть взяла, что я сразу от трех дубов рванул вон в ту сторону, еще по дороге на молодое деревце наткнулся! В нем аж хрустнуло что-то, а я себе синяк на лбу поставил, вот…

– Ну, точно заговариваться стал малец, – протянул егерь. – Уже и дубов у него три… Видать, головой об это деревце хорошо приложился.

Вовка вдруг услышал приглушенный всхлип и обернулся на Тимку. Тот стоял с бледным лицом и слепо таращился в сторону своего поднятого пальца.

– Эй, Тимофей, ты не обижайся, я же пошутил, не хотел тебя… Эй, эй, малец, ты что? – заволновался Иван.

Тимкин лоб покрылся испариной, глаза начали бегать по поляне, потом закатились, и он рухнул плашмя в траву перед собой.

– Володька, воды от родника, быстро… вон кружка около рюкзака стоит!

Общими усилиями Тимка был приведен в себя, щеки его от похлопываний раскраснелись, а вся рубашка была залита водой.

– На попей, сынок, что ж ты? – суетился Николай. – Ну, что такое случилось? Пей, пей же…

– Дуба же три…

– Да три, три, конечно, ты помолчи, полежи…

Состояние Николая было близко к шоковому. Он впервые увидел, как его сын, самая настоящая оторва с шилом в заднице, упал в обморок.