Зимний солдат

Наконец один из людей – судя по обилию ругательств, понятия не имеющий, что перед ним офицер, – позвал его на помощь. Люциуш поспешил к кузову, едва не свалился с заснеженных сходней, пошатнулся, ударился лбом о фонарь, висящий над раскрытым нутром. К счастью, этого никто не увидел. Он сунулся внутрь и тотчас инстинктивно отпрянул назад от вони. Там оставалось двое раненых – на носилках, закрепленных на планках. Он помедлил. Сзади ему крикнули, чтобы хватался за свой конец носилок. Он послушался, и только когда носилки отделились от закрепляющей планки, сообразил, что забыл про свое запястье. Боль пронзила руку, и он дернулся, едва не уронив раненого.

Его бесполезность, казалось, никто даже не заметил. В кузов влез кто-то, оттолкнул его, схватил носилки, потом и вторые тоже оказались снаружи. Люциуш спрыгнул на снег. Пустой автомобиль сразу же двинулся прочь. В пятне фонарного луча закружились снежинки. Он увидел, как его собственная тень метнулась по стене церкви, и все затихло.

Внутри, в карантинной части, Маргарета повесила обе свои шинели у двери. Люциуш увидел, что Жмудовский и два человека, с которыми он не успел познакомиться, уже заняты. На плитке в углу кипел котел с бульоном. Воздух был тяжелый, спертый, влажный. Раненых раскладывали на соломенные тюфяки вокруг огня, и Маргарета быстро переходила от одного к другому, задавала вопросы, щупала пульс.

Из четырнадцати человек восемь были мертвы и уже окоченели. Один солдат замерз сидя, в лохмотьях одежды, с широко разинутым в крике ртом. Люциуш не мог оторвать от него глаз. Он никогда не видел такого крика, таких зубов, сверкающих в алой пещере рта…

– Боже мой.

– Доктор.

– Но он…

– Доктор, прошу вас, не таращьтесь, идем. – Маргарета взяла его за рукав.

– Но у него нет челюсти, это…

– Он мертв. Он с Богом. Не с нами. Пойдемте скорее.

К этому моменту живых уже отделили от мертвых. Осталось три огнестрельных ранения в руки и ноги; две травмы головы; ранение в живот. Почти у всех были обморожены конечности. Маргарета накрыла их одеялами и велела дать бульону тем, кто мог пить.

– Разве не надо их в операционную? – спросил Люциуш.

Она помотала головой:

– Не сейчас. Они должны согреться; надо уничтожить вшей. Если нет сильного кровотечения, доктор, мы их сначала приводим в божеский вид. Со вшами мы в церковь никого не пускаем. Последний пациент, занесший в церковь вошь, убил четырнадцать солдат и трех сестер. Я не могу позволить, чтобы такое повторилось.

Жмудовский стал раздевать солдат одного за другим, скрести их щеткой, которую опускал в ведро с мыльной пеной, и потом переправлял их, трясущихся от холода, во вторую комнату, поменьше, где их быстро закутывали в чистую одежду с белым налетом хлорной извести.

Присев на корточки возле солдата, стонавшего от раны в живот, Маргарета подозвала Люциуша.

– Видите? – сказала она, поднимая руку больного с ошметками кожи под ногтями. – Он чешется. Это, пан доктор, и есть Зверь.

На мундире были вышиты саперские шевроны. Под одеждой кто-то запихал в рану носок, обеденные салфетки и фотографии; когда Маргарета их вынимала, Люциуш увидел полчища вшей, падающих на пол неровными комками. На другом конце комнаты раздался крик; Люциуш обернулся и увидел, что пациент с травмой головы встал и направляется к двери. Маргарета ринулась к нему, Люциуш остался на месте. На распластанном перед ним теле он увидел последний слой – женскую шаль в засохшей крови, приклеившуюся к животу солдата. Он начал отдирать ее, и внезапно его руки наполнились внутренностями. Маргарета возникла у него за плечом.

– Вы что сделали? О Матерь Божья! Никогда – никогда не снимайте последний слой, если не готова новая перевязка. Да еще на животе! Господи.

Он попытался удержать кишки, чтобы они не валились на пол, но они продолжали вылезать горячими мокрыми свертками. Сапер начал задыхаться. Люциушу казалось, что на его глазах происходит метаморфоза, что человек выворачивается наизнанку.

– В сторону, доктор!

Люциуш отступил; рукава его намокли в перитонеальной жидкости. Маргарета схватила чистый бинт, подобрала кишки солдата одним движением и запихнула их обратно, внутрь, несмотря на налипшую на них грязь. Она продолжила разворачивать бинт и свободной рукой перевязала солдату живот. Потом повернулась к Люциушу:

– Мойте руки и пошли со мной. Вот теперь мы будем оперировать. Начнем с травм головы, потом ампутируем эту руку, эту ногу, этот локтевой сустав и это предплечье; ту руку можно не трогать. – После секундной паузы она добавила: – С разрешения пана доктора.

– А этот солдат? – спросил Люциуш, который так и не мог оторвать взгляд от сапера.

– Такой вот запах? – Она помотала головой. – Умрет к утру. Не переживайте, это не из-за вас, он и так отходил. Его надо будет согревать. Если он проснется, мы скажем, что он дома; если он будет называть вас отцом, зовите его сыном. Может, в Вене по-другому, а здесь мы делаем вот так.

Санитарам, которые обменивались тихими репликами, не слышными Люциушу, Маргарета сказала:

– Доктор сломал руку. Она скоро заживет. А пока делаем все как прежде. Пойдемте, доктор.

Но Люциуш не мог оторвать глаз от солдата. Тот что-то вытолкнул изо рта и с болезненной гримасой зашелся в кашле. Вокруг будто изменилось освещение. Запах заполнил Люциушу ноздри, голове стало жарко и влажно…

– Пойдемте, доктор. – Потом она добавила, обернувшись к Жмудовскому: – Дайте этому солдату морфия как можно скорее. Вот увидите, доктор, ему станет легче. Он не понимает, что происходит вокруг. Тяжело, конечно, но вы привыкнете. Пойдемте.

Они вышли на холодный голубой свет. Занималась заря. С ветвей бука сыпались сверкающие снежинки. В церкви она подняла кувшин с жидкостью янтарного цвета, стоявший у подножия операционного стола, сделала глоток и прыснула себе на руки, потом передала кувшин Люциушу. Он понюхал, у него заслезились глаза.

– Это горилка, доктор, – сказала она. – Местного разлива. Сокефалви называл ее «врачебная отвага». Дезинфицирует руки и согревает нутро. Возможно, единственное, в чем пока нет недостатка.

У стола стоял ящик; встав на него, Маргарета могла достать до лежащего там тела. Она еще раз сполоснула руки, на этот раз карболкой; смоляной запах держался в воздухе, пока она надевала перчатки. Начала она с солдат с травмами головы. Первый был молод, без сознания; вдавленный перелом шел от уха до середины лба. Рану перевязали в полевых условиях, и, убрав бинт, Маргарета обнаружила абсцесс, проникший глубоко в мозг. Она присвистнула.

– Матерь Божья. Этому уже несколько дней.

Она медленно выцепила несколько фрагментов черепных костей, убрала гной, промыла рану и осмотрела серо-розовую ткань при свете свечи.

– И это вот тут рождаются мысли! – восхищенно сказала она, но не стала продвигаться дальше, а поставила дренажную трубку и зафиксировала ее повязкой.

Санитары вкололи солдату противостолбнячную сыворотку и унесли его. Маргарета ополоснула перчатки карболкой и горилкой; на стол положили следующего пациента. У этого была простая трещина черепа без повреждения дуральной оболочки, Маргарета лишь промыла и перевязала ему голову. Потом велела, чтобы несли пациентов на ампутацию.

Подошел Жмудовский с маской и бутылкой для эфира, встал во главе стола. К полудню Маргарета удалила две ступни и кисть; Люциуш стоял рядом с ней и смотрел, как она перевязывает конечность жгутом, разрезает кожу, отодвигает мышцы и размеренными гибкими движениями отпиливает кость. Она сшила остатки мышц над костью, прежде чем закрыть рану лоскутом кожи. У пациента со шрапнельной раной бедра она спросила:

– Это когда случилось, рядовой?

Тот ответил, что в январе.

Когда наркоз подействовал, Маргарета начала срезать куски, что-то бормоча, как будто произнося молитву; она удаляла мертвую ткань, пока не осталась только розовая, здоровая, кровоточащая плоть. К этому моменту большей части бедра и мышц на задней поверхности уже не было. Солдат пошевелился. Они добавили эфира и отрезали ногу.

Стемнело, и Жмудовский принес фонарь. Люциуш подумал, что было бы неплохо прерваться и поесть, но в восточном конце нефа им предстоял вечерний обход, как и накануне: кавалерист-австриец, офицер-венгр, снайпер-чех и так далее. Дело шло быстрее, потому что его уже ввели в суть дела. В середине первого ряда лежал солдат, австрийский драгун, над ним кружились мухи. Маргарета показала на них:

– Бог создал мух, чтобы мы знали, где гниль, доктор. – Она опустилась на колени, чтобы осмотреть культю. – Вот, – сказала она, – начинается. Видите?

Люциуш кивнул.

– А теперь понюхайте.

Он слегка замешкался.

– Ближе, доктор, носом.

Он наклонился; от резкого запаха его едва не вывернуло. Они дотащили солдата до операционного стола, обнажили абсцесс, доходящий почти до подмышечной области, и ампутировали остаток руки. Час спустя они снова были в нефе. Грушчинский. Редлих. Черновицкий, кроткий, как ягненок. Потом – осмотр по отделениям: лихорадки, травмы головы, прочее.

Один раз Маргарета вдруг остановилась, ушла в другой конец церкви и вернулась с лопатой.

– Двигайся, – сказала она пациенту с перебинтованной головой. Он откатился в сторону, как на учениях, и она со всей силы ударила лопатой по его набитой соломой подушке. Потом потрясла ее, и оттуда, обескураженно вертясь, высунулись две маленькие розовые головки. Она снова ударила по подушке лопатой.

– Шчур, – сказала она, как будто нужно было пояснять. Крыса.