Почти родственники

дополнение к предыдущему

2. Расследование причин

«Слава богу, мои были на даче до понедельника», – небрежно сказала она и замолчала. Но Марина ее ни о чем не расспрашивала.

Марина знала точно: даже если бы он вдруг пригласил ее в гости, просто так, за компанию, – все равно провожать бы не пошел. А если бы пошел – ну вдруг, ну представим себе, – она бы его к себе не позвала. Потому что папа тут же стал бы знакомиться и спрашивать, чем молодой человек увлекается, и в какой вуз собирается поступать, и этак ненароком – кто его родители, где работают, и так далее. А тут мама с чаем и вареньем пяти сортов в пятисекционной вазе. Клубничное, сливовое, черносмородинное, райские яблочки с веточками и коронный номер – изумрудное крыжовенное с вишневым листом, так называемое царское. «Зачем эти допросы?» – бесилась Марина после таких встреч и бесед. «Должен же я знать, с кем общается моя единственная дочь?» – подмигивал папа.

Папа – замначальника ПЭО, то есть планово-экономического отдела завода имени Тевосяна, и мама – врач медсанчасти того же завода. На работу и с работы ездили вместе. Папа всегда был замом. Зам главного бухгалтера на одном заводе, зам главного экономиста на другом и вот теперь – замначальника ПЭО. Его хотели назначить начальником этого ПЭО, но он отказался, потому что метил в замы начальника ПЭУ – уже не отдела на заводе, а управления в главке. Это сорвалось, но папа даже гордился. «Если бы я ходил перед ними на задних лапках, я давно уже был бы замминистра!» – надменно говорил он. «А почему тогда не министром?» – думала Марина. Юлий Цезарь наоборот. В Риме, но вторым.

Все вечера родители были дома. Если в кино или в гости, то всей семьей. Но, допустим, они уехали на дачу к папиному брату, что случалось раз в год. Предположим невероятное, несбыточное: ее оставили ночевать одну в пустой квартире, и вот он пошел ее провожать, они стоят у подъезда, потом в подъезде, потом у дверей – но нет! Не надо! Потому что дома тюлевые занавески, сервант с парадной посудой, семейная фотография над диваном и большой фарфоровый кролик на пианино, настоящий копенгаген… А в ванной сушатся на натянутых лесках ее беленькие блузочки.

Потому что девушку украшают не наряды, а скромность и аккуратность.

Она это хорошо запомнила. Так хорошо запомнила, что с первой стипендии купила себе американскую футболку с жуткой переводной картинкой. А когда поехали на картошку, в первую же ночь дала первому, кто обнял.

Теперь у него небольшой лесоторговый бизнес.

А дети в Австрии. С обеими бабушками.

еще одно вложенное дополнение

3. Мелкая пластика

– Мои на даче, – сказала Наташа. – До понедельника.

Она вытащила из серванта вазочку, вытряхнула из нее ключик, открыла бар, достала коньяк.

– Мы совсем по чуть-чуть, никто не заметит.

На пианино стояла фарфоровая Хозяйка Медной горы. А также гимнастка и фигуристка. Наташа повернулась к нему спиной. Он положил руки ей на плечи. Она поставила рюмку у гимнасткиных глянцевых ножек, запрокинулась назад. Он смело обнял ее. Она прижалась к нему и сказала:

– Я вообще-то боюсь…

– У меня с собой, ну, это… – сказал Витя.

– Заграничные? – прошептала она.

Потом они сидели на кухне и растерянно ели хлеб с маслом.

– Ты, наверное, в МГИМО поступать будешь? – спросила она.

– В школу-студию МХАТ, – сказал Витя. – У меня талант актера, все говорят, это раз. А в МГИМО нужен большой блат, это два.

– У тебя же папа дипломат!

– Подумаешь, второй советник в Камеруне.

– У него, наверное, друзья есть? – настаивала Наташа. – Посол, замминистра…

– Он болен тяжело, – сказал Витя. – И мама тоже. Тропическая инфекция, вся печень погибает. Какие друзья? МИД – это волчарня. Глотку перегрызут за командировку. Я не хочу, как они, у меня талант, я это все время чувствую.

Витя потом приходил еще несколько раз, потому что Наташины родители уезжали на дачу почти каждую пятницу – и до понедельника. У них была хорошая зимняя дача в Горелой Роще: считалось, что это дача одинокой маминой тети, которая была вдова академика Шуберта, был такой известный химик, – но Наташа знала, что на самом деле эта дача их. Но она не знала точно, кем работал папа. Вообще-то он был простой служащий в Министерстве торговли, как он подчеркивал в воспитательных беседах с дочерью, но по телефону орал как министр, и каждую неделю ему привозили целые коробки разных вкусных вещей, которых нет в магазине.

Наташа любила салями и карбонад, и мускат «Красный камень» урожая 1959 года ей тоже нравился, а вот такая жизнь – не очень. Она понимала, что она поросенок неблагодарный, но все равно хотела, чтобы у нее был понятный муж. Пусть без дачи и машины, зато нормальный, правильный.

Поэтому она очень расстроилась, когда Витя Крутилин сказал, что хочет стать артистом. Она его почти разлюбила за это. И вообще ей не очень нравилось, что они делали. Верней, так: ей нравился сам факт, что они это делают. Как он приходит, они целуются, она наливает ему рюмочку дорогого коньяка из папиного бара и все такое – а вот само по себе? Она не знала. Наверное, сам факт заслонял само по себе.

там, на перекрестке

4. Голое горячее гладкое холодное

– Почему ты не стал сниматься у Абдрашитова? – спросила Лена.

– Так вышло, – сказал Витя. – Меня уже почти утвердили. Потом сорвалось. Так иногда бывает.

– С другими иногда бывает, а с тобой происходит всегда! – закричала Настя.

– Не сердись, – сказал он. – Я еще сыграю. Мне еще Эфрос говорил, что я еще сыграю…

– Когда ты меня от мужа уводил, ты мне обещал интересную, красивую, творческую жизнь! – заплакала Катя. – Ну, где она? Кто ты? Массовка? Кордебалет?

– Я артист! – с пьяноватым пафосом сказал Витя; он и вправду немного выпил. – Да-с, я артист, я играю в меру отпущенного мне таланта и не завидую тем, кто знаменитей или талантливей меня, я это признаю и не завидую! Я благодарю бога, – он встал, сбросив кошку с колен и шумно отодвинув табуретку, – я благодарю бога, что он дал мне счастье выходить на сцену, пятым в мундире или сотым в шинели, это счастье, и я чувствую, что мне страшно, невероятно повезло…

А Наташа все не могла забыть тот первый раз. То есть не сам первый раз, а как она потом сидела на кухне, голой попой на холодной пластиковой табуретке. Ела хлеб с маслом и уговаривала Витю Крутилина поступать в МГИМО.

Она даже одной своей подруге сказала:

– Весь мой дурацкий секс, который был, отдам за эту холодную табуретку.

– Никому не говори, – сказала та. – Все равно никто не пожалеет. Тут, кстати, есть одна фирма, нужна тетенька с немецким языком и без детей. Лесоторговая компания.

Наташа не знала, что жена босса – ее бывшая одноклассница, отличница с толстой косой, которой она когда-то похвасталась насчет Вити. Она этого так и не узнала, потому что Марина в офис не заходила, а босс не приглашал сотрудников к себе. Ну, кого-то, может, и приглашал, но не ее.

Зато Витю она увидела на том самом спектакле. Не удержалась и дождалась у служебного входа.

– Мы можем твою квартиру сдавать, а в моей жить, – сказала Наташа. – Или наоборот, как ты захочешь. Ты как хочешь?

– Давай сделаем, как ты сказала. Мне у тебя очень нравится. Еще тогда понравилось, – сказал Витя. – Все эти штучки на пианино. Особенно гимнастка. На тебя похожа.

– Что ты, я теперь такая толстая, – сказала Наташа.

Похоже на мыльную оперу. Извините. Но я не про то, на самом деле.

Две девочки из очень похожих квартир, две юные мещаночки, каждая недовольна родителями и жаждет вырваться – и вот как по-разному у них вышло. Они сами выбирали? Или им так выпало?

Неважно. Выбранная судьба обратно не принимается и не обменивается.

Выпавшая – тоже.