Игра в пустяки, или «Золото Маккены» и еще 97 советских фильмов иностранного проката

«Три дня Кондора»

США, 1975, в СССР – 1981. Three Days of the Condor. Реж. Сидней Поллак. В ролях Роберт Редфорд, Фэй Данауэй, Макс фон Зюдов. Прокатные данные отсутствуют.

В сырой предрождественский денек шестерых сотрудников аналитической службы ЦРУ валят из автоматов прямо по месту работы – в двухэтажном особнячке в центре Нью-Йорка. Седьмой, назло инструкции бегавший за сэндвичами через черный ход, находит кучу мертвяков и понимает, что кодовое имя Кондор тоже может быть говорящим. Три дня ему теперь плутать по городу от злых сослуживцев и разгадывать кроссворд: что это они с товарищами такого наанализировали, если на них наслали сразу трех Дедов Морозов с глушителями?

Ответ вышел невразумительным настолько, что впору было подозревать переводчиков: уж не нахимичил ли кто, утаивая подробности ближневосточных авантюр США во имя пышности разоблачения? Сомнения усугублялись развесистыми диалогами типа: «– Я сорвал с вас маски! – И тем подписал себе смертный приговор!» Верить, что в таких тонах общаются меж собой шеф регионального бюро разведки и его кадровый аналитик, могут только постоянные авторы рубрики «Жестокое лицо Нью-Йорка». Текст, конечно, был отсебятиной – но оригинальная дорожка ясности не прибавила.

Якобы в ЦРУ создана параллельная, неподконтрольная центральному офису агентурная сеть для трефных операций в нефтеносных регионах – за что Америка потом скажет спасибо, но сейчас не простит из лицемерных побуждений. И будто бы рядовой отдел чтецов детективной макулатуры, контролирующий утечки реальных комбинаций разведки в массовое чтиво, случайно нарыл истину, поинтересовавшись из чистого любопытства, отчего третьесортный романчик переведен на столь нетрадиционный набор языков. Что бросало свет на грязные делишки и требовало немедленной зачистки территории.

Видимо, авторы этой галиматьи сами боялись наугад нащупать нити реальной спецоперации и угодить за это на прицел к Деду Морозу. А чтоб зритель не задавал лишних вопросов, его оглушили самой шокирующей сценой групповой ликвидации в истории кино. Автоматы с глушителем стрекотали, как электрические пишмашинки, швыряя людей об стену, в ванну, кувырком со стула. Окурок тлел на груди мертвой привратницы, так и не дотянувшейся до ящика с кольтом. Для особо дотошных советских зрителей двухчасовый фильм разбили пополам, начав вторую серию повтором ударного эпизода.

Эффект был таков, что делать главного мокрушника коренным американцем стало как-то неловко. На роль чистодела с эльзасским выговором был приглашен бергмановский гастролер Макс фон Зюдов, с рыжими усами на лошадином лице идеально вписавшийся в ансамбль. Редфорд прятался от него и вселенской стужи за пазухой Фэй Данауэй, а после сорвал маски и подписал себе приговор. На страже свобод встала «Нью-Йорк таймс», всегда стоящая на страже свобод.

Но главная подробность так и ускользнула от впечатленных штафирок по обе стороны Атлантики. Тайный штаб спецопераций под фиктивной вывеской «Пятый континент» квартировал не где-нибудь, а во Всемирном торговом центре в одной из башен-близнецов. Видимо, у Бен Ладена был свой аналитический отдел по отсеву зерен информации из ширпотреба и грамотному наведению на цель.

Что значит утечка оперативных секретов в масс-культуру.

«Трюкач»

США, 1980. The Stunt Man.Реж. Ричард Раш. В ролях Стив Рейлсбек, Питер О`Тул, Барбара Херши. Прокат в СССР – 1982 (23,9 млн чел.)

Беглый от полиции вьетнамский ветеран нанимается трюкачом на съемки и ступает в волшебный мир киношного балагана. Падает, но не разбивается, тонет, но выныривает, любит, но актрису – у которой букет самцов, сто пятниц на неделе и после оргазма запланирована репетиция. Переживает всю гамму честных эмоций от ужаса до счастья, чтоб услышать в конце: «Стоп, снято, массовка свободна до четырех». А на недоуменные вопросы получить: «Ты в кино. Рост первого Кинг-Конга знаешь? Метр ноль восемь. Он партнерше в пупок дышал».

Изуродованные трупы откапываются из песка, стирая с лиц пулевые пробоины и собирая оторванные конечности в ящик для реквизита. Рваные раны, кровавые язвы, древние морщины отклеиваются со щек, старость стирается влажной салфеткой. Ухнувший в бездну партнер орет из бездны со спасательного мата: бегом, ты в кадре, не тормози! Любовь оказывается сексом, ужас – адреналиновым допингом, солнце – бутафорией, спугнутая с койки парочка – профессиональной подстраховкой. Затянутый в воздушную дыру самолет вращается на карусельном штативе в двух метрах от земли. С места чудовищной катастрофы всплывают водолазы: цел? напужался? сушись, все под контролем. Жизнь – аттракцион, управляемый с режиссерского пульта, а ты – тот, кого выдумал Сэм в своем дурацком сценарии. Сопи носом, а то вырежут при монтаже.

Сам фильм продлил череду зашифрованных в нем киноиллюзий, парадоксов и мистификаций. На левой студии ничем ни до, ни после не примечательный режиссер снял безусловный шедевр десятилетия, сделав звездой-на-час курносого артиста из полицейских боевиков и озвучив мелодией Доминика Фронтира, которую на раз воспроизведет любой житель СССР, бывший на тот год хоть в относительно вменяемом возрасте (дети до 16 лет не допускались). К нам картина попала за считаные месяцы до смерти Брежнева, когда уже, конечно, правил Андропов с его грядущим годом реформ и прослаблений в культуре, от которых в истории не осталось и следа, потому что ее пишет интеллигенция, злая на Андропова за КГБ. Некритичный к Америке фильм прошел у нас не то что первым, а нулевым экраном с «Октября» и «России», чего прежде не случалось ни с одной американской картиной, кроме «Козерога-1», – где, если уж быть до конца честным, ставится под сомнение сам полет американцев на Луну. Рост первого Кинг-Конга – метр ноль восемь – выучил весь советский народ, который в глаза не видел ни первого, ни второго, никакого Кинг-Конга и даже не смог угадать в финальных угрозах трюкача пикирующему вертолету на этого самого «Кинг-Конга» пародию.

Мир выдумка, человек в нем случайный гость, ножницы окончательного монтажа у человека в вертолете, а злому Андропову большое человеческое спасибо не только за гон на коррупцию и приказ «ноль сто» (кто служил – поймет) – но и за этот пир духа.

За первую в нашей жизни голую Барбару Херши.

За рост Кинг-Конга.

За белые кашне.

За истерику трюкача про 42 сорта мороженого, и сироп, и морды Микки-Маусов, и нахлобученное на голову пластмассовое ведерко, – которую каждый рожденный в СССР помнит дословно.

Наша Болгария

Болгария в сознании как-то не отложилась.

Вроде и воевали там, и Шипку-Плевну помним – но то ж места русской славы, а где там были болгары, история молчит. Встречали теплом сердец, ага.

Ну, «Булгартабак»: «Шипка», «БТ», «Опал», «Родопи», «Стюардесса». «Ту-134» в голубом квадратике.

«Слънчев бряг». Магазин «Варна». Пила «болгарка», монета стотинка.

У Ерофеева: «Я испытываю боль за дагомейский, киргизский, болгарский, корейский народы, ибо плохо их знаю и ленюсь узнать лучше».

Воистину.

Государство им ставили мы, а обе войны они были за немцев. Русское слово «братушки» напитано ядом на века.

Про каменного Алешу в Пловдиве сложена пронзительная песня. Свободные болгары любят кидать в него пакетами с краской.

«Южный поток», о Болгарию споткнувшись, стал «Турецким». Братушки заныли, но поздно.

Вторая Украина.

С комплексами от общей веры, общей кириллицы, сходства имен и выпирающей на этом фоне второсортности.

С габровскими анекдотами про жадность – как Петко собаке пасть бинтовал, чтоб даром лай не тратить.

Украина и есть.

«Барьер»

Болгария, 1979, в СССР – 1981. Бариерата. Реж. Христо Христов. В ролях: Иннокентий Смоктуновский, Ваня Цветкова. Прокатные данные отсутствуют.

Хмельной маэстро по пути домой обнаруживает на заднем сиденье спящего женского ангела. Ангел любит ходить босиком, сворачиваться клубочком и летать по ночам, преодолевая барьер и приглашая к тому же рожденного ползать и размахивать палочкой. Параллельным курсом летит доктор Фрейд с лекцией о нездоровых старческих фантазиях.

Отчего-то (известно отчего) на излете социализма состоятельные творцы полюбили молоденьких фей. Феи заливались хрустальным смехом, были моложе творца лет эдак на сорок и освещали нездешним светом его холостяцкую берлогу: к моменту приземления иноприродных существ творцы поголовно были вдовцы или счастливо (т. е. без потери жилплощади) разведены. Стоило озорным сквознякам и улыбкам летней ночи наполнить их жилище, туда тотчас задувало фею. Или музу. Или девочку-колокольчик. Чем творец с феей занимались в многокомнатной, положенной ему по рангу квартире-лабиринте, сказать было неловко, поэтому считалось, что они летали. В фильме по рассказу Валентина Распутина «Рудольфио» журналист летал с феей Ио. В фильме по пьесе Алексея Арбузова «Сказки… сказки… сказки старого Арбата» кукольных дел мастер летал с феей Виктошей. В фильме Романа Балаяна «Райские птицы» писатель-диссидент летал с феей Катенькой. В рассказе Вениамина Каверина «Сын стекольщика» хрустальным сердцем обладала дочь архитектора, дико ревнуя папу к воцарившейся в доме злой волшебнице Ольоль.

А вот в фильме по повести Героя Соцтруда Болгарии, ветерана их писательской спилки Павла Вежинова «Барьер» композитор летал с феей Доротеей. В этих крылатых качелях было столько узнаваемого ребяческого фрейдизма, что на Западе подобных сюжетов элементарно стеснялись. Тамошних кукольных, скрипичных и нотных дел мастера если и спали со своими студентками, то не делились стариковским счастьем с широкой общественностью. А кто и делился (как Вуди Аллен в «Манхеттене») – не изображал себя добрым волшебником, а подругу случайно приземлившимся мотыльком. О «Последнем танго в Париже» и речи нет, там фею… ладно, оставим.

У нас с болгарами все было иначе (у нас – потому что странноприимного титана играл приглашенный И. М. Смоктуновский пятидесяти пяти лет от роду). Титан учил Дорофею нотной грамоте, и та начинала слышать музыку при одном касании клавира. Для пущей легкости сближения была она чуть с прибабахом, носила хиповский батничек с талисманчиком и наблюдалась в псих-лечебнице (кто в здравом уме и без очевидной корысти клюнет на бисексуального зануду? – а затейливая ориентация угадывалась в Смоктуновском не меньше, чем в Марлоне Брандо). По стенам творца висели гобелены, антикварная дедовская сабля и картина Шагала с летучими влюбленными. Даже автомобиль «Жигули» ловкие болгары сняли в ночи с таких выгодных ракурсов, что он гляделся волшебным экипажем.

В СССР фильм полюбили: имя актрисы Вани Цветковой выучила вся страна – радовало, что девочку зовут Ваней; разве что подрезали сцену ее нагого купания в пруду (феи Динь-Динь вечно норовят залезть в пруд голышом, да и летают преимущественно в ночнушках). Фото в ночнушке вынесли на четвертую обложку журнала для состоятельных творцов «Искусство кино».

Конечно, смущала некоторая томная безвкусица и мастер-и-маргаритица – но чего еще, скажите, было ждать от режиссера с фамилией Христо Христов?

«Черные ангелы»

Болгария, 1970, в СССР – 1972. Черните ангели. Реж. Выло Радев. В ролях Доротея Тончева, Виолета Гиндева, Стефан Данаилов, Марин Младенов. Прокатные данные отсутствуют.

Три юных пары по выходным купаются у водопада, читают с камня стихи, лобзаются в вересковых кущах и ловят улыбки летней ночи. Играют в жмурки в черной наглазной повязке. По будням – разбирают пистолеты «шкода» с глушителем и снова становятся диверсионной группой штаба повстанческой армии-1942. Лучшими, вечно молодыми сынами и дочерьми народной Болгарии, в муках решающей – расширяться или не расширяться с немцами на Восток.

Стихи на камнях и оружие в ридикюлях, православные молебны и громкие акции, уход по крышам в белых рубахах и последний бой во мраморных чертогах генпрокуратуры – пафос и красота жизни на острие в такой степени копировали черную романтику боевой организации эсеров, что временами казались выдумкой, имитацией большого стиля старших соседей. Ан нет же – уже в 41-м по отмашке из Москвы БКП перешла к тактике уличного террора против высшего генералитета (чем и объясняется непропорционально большое число смертных приговоров при провалах красного подполья). Революционное сектантство и стиль обоюдной предельной жесткости характеризовали классовую войну на Балканах. Поэт Никола Вапцаров, чьи строки предпосланы одиссее боевой дружины, сам был казнен по одному из процессов БКП. Черные кожанки, курсистские платьица, парадные мундиры с саблей и стоечкой становились прощальной униформой маленьких солдат, страшно далеких от народа и убивающих старших его именем.

В рекламных проспектах их жертвы огульно именовались «предателями болгарского народа» – сомнительная дефиниция, учитывая упорную стратегию лояльного нейтралитета, проводимую царем Борисом с молчаливого одобрения масс. Впрочем, именно требования более активных действий на Востоке приводили высших чинов армии и юстиции к законной пуле в бок. Таким образом, шестерка диких орудовала не только в пользу Москвы, но и в интересах простого болгарского новобранца: страшно подумать, какой люля-кебаб сделала бы из него оскорбленная в братских чувствах Красная Армия. Регулярные уличные расстрелы в целях национального невмешательства – это было новое слово в теории и практике терроризма. За одно это можно поставить ребятам свечку: малой кровью они хранили свой народ от большой.

И – до чего же красиво они это делали. Захват трамвая прямо на линии безумием и блеском восходил к жертвенности оасовского террора. Уходя от мотоциклетной погони, блондин в коже впрыгивал на ходу, добирался до рычагов и гнал на полную. Пассажиры из дверей горохом. А по нему с мотоциклов, а он из кабины да по газам – и падал навзничь под залпом из переулка. Куда там рабе любви.

Не вы, а мы звери, господа.

Бойтесь.

Лежащие ныне в могиле
Неплохими солдатами были.