Солдатская доля. Роман о такой далекой, но такой близкой войне

– Теперь заднюю дверь…

– Вам отсюда разве не видно? – глаза немки стали злее.

– Открывайте живее, фрау.

Она сделала шаг в сторону, распахнула заднюю.

– Поднимите тряпки. Что под ними?

Отбросила их рукой в сторону. Ничего не оказалось.

– Снимайте шинель и китель, фрау. Постараюсь всё сделать быстро и безболезненно, если не будете сопротивляться. Обещаю, что сохраню вам жизнь.

Глаза вспыхнули, она вся сжалась, ещё крепче обхватила воротник, всем телом прижалась к автомобилю, надеясь найти защиту у его дверей.

Панкрат грубо толкнул её в плечо:

– Пошевеливайтесь, фрау, не то я возьму вас силой, а позже пристрелю.

По его лицу гуляла наглая улыбка. Он чувствовал себя в этой ситуации правым. «Оприходую сейчас эту фашистскую суку! Эти сволочи с нашими людьми и не такое вытворяют. А это так, баловство, ещё и легко отделается… Лишь бы Емельян не увидел, ему бы это дело не понравилось…»

Всхлипы перешли в рыдания, но тонкие пальцы уже повиновались чувству ужаса, расстёгивая пуговицы шинели. Она плавно упала с плеч в снег возле большого грязного колеса.

– Полезай внутрь, быстрее, – скомандовал Стрешнев. Желание изнасиловать немку исказило его лицо, оно превратилось в маску гневного нетерпения.

Она лишь только забралась в салон, не успев сесть на сидение, как разведчик отбросил назад оружие и навалился на неё сзади. Немка растянулась на сидении, упав на живот. Панкрат навалился на неё в попытках расстегнуть брючный ремень. Похотливое желание придавало ему сил, он с энергией принялся за брюки. Немка громко закричала и пыталась отбиваться руками. Стрешнев весил прилично и с лёгкостью придавил женщину.

Емельян, заметив, как немка снимает шинель, сразу обо всём догадался:

– Какого хрена они тут разводят?! У меня не побалуетесь, рябчики!

Емельян чётко знал, что пьянки и всякие развлечения на разведвыходе чрезвычайно опасны и вредны, а поскольку старшим назначен он, то и ответственность за всё несёт он. Мысль о том, что Стрешнев решил просто изнасиловать её, даже не пришла разведчику в голову. Ибо такие выходки всячески пресекались в среде войсковых разведчиков.

Минуты две ушло, чтобы вновь связать радисту руки за спиной, автомат в руки и на улицу. Впопыхах не одел фуфайку и теперь бежал в одном кителе. Холодный воздух с ходу сковывал лёгкие, дышать было тяжело.

Руки немки судорожно колотили по двери вездехода, она чувствовала себя рыбой в консервах. Левая рука метнулась в угол сидения, попалось что-то круглое и металлическое. Схватив его, рефлекторно кинула за плечо. Это была фляжка. В ответ услышала отборный забористый мат, хватка ослабла так, как Панкрат одной рукой схватился за висок. Горлышко фляжки попало ему в голову, засочилась кровь. Немка, внезапно почуяв свободу, изловчилась, развернулась и локтём заехала в другой висок. Стрешнев уже не матерился, лишь судорожно охнул.

Быстрым движением женщина подтянула ноги к себе и с силой оттолкнула от себя бойца. Внезапно противоположная дверца резко распахнулась, видимо, в суматохе она успела всё же нащупать её. Одним рывком вырвалась из салона и семенящим бегом помчалась в сторону леса. Панкрат, выбравшись на улицу, громко матерился:

– Поймаю, измордую, суку!

Емельян только сейчас сообразил, что всё дело было в насилии. Взорвался изнутри:

– Сволочуга, на задании повеселиться решил! Я тебя сейчас сам измордую!

К окну прислонился Генрих и тревожно наблюдал за картиной побега. Глаза его светились радостью: «Фрау, бегите быстрее к нашим, передайте им всё!… Милая моя, дорогая! Бегите!». Но его желаниям не суждено было сбыться.

Панкрат уже остыл от похоти и отошёл от боли. Все слова, брошенные Емельяном, слышал отчётливо и разозлился очень. Разозлился и на себя, на то, что вёл себя недальновидно. «Ведь связать сразу можно было, сучку!»

Левой рукой он приложил снег к разбитому виску, правой подтянул автомат. Не глядя, заученным движением передёрнул затвор, прикинул расстояние. Немка ничего не соображала, судорожно барахталась в сугорбе что есть сил. Длинная очередь из «шмайсера» прервала все её усилия.

С громким стоном она рухнула, подогнув ноги. Лицо зарылось в сугроб, судорожно дёрнулась плечами и затихла.

Стон вырвался из уст Генриха. В порыве ярости он пытался распутать узлы на запястьях, стянутые крепкими сыромятными ремнями, бесполезно. Он в отчаянии рухнул на овчинную шубу и взвыл:

– Русские свиньи! Вы ответите за неё! Вы за всех ответите!

К Панкрату подлетел запыхавшийся Емельян. Уже не говоря тому ни слова, просто зарядил по лицу сначала с левой, затем с правой. Голова Стрешнева безвольно пошатнулась из стороны в сторону, безвольно опустилась на грудь, тело привалилось к вездеходу. Панкрат понимал, что не прав, потому и не думал сопротивляться.

– Ты какого чёрта распускаешься здесь, ходок? Ты в тылу у врага, а не на поселковых гулянках! Автомат отдай! Теперь только переводить будешь, больше не до чего не допущу!

И, приблизившись лицом к лицом, произнёс с укоризной:

– Мы, русские, до уровня зверей-оккупантов не должны опускаться. Мы за наш народ воюем, а ты тут хер распускаешь!

Закинул за плечо отбранное оружие, резко развернулся и быстрыми шагами зашагал к домику.

Глава четырнадцатая

Группа уже зашла на мост, когда со стороны домика обходчика услышала автоматную очередь. Кудрин тревожным голосом скомандовал:

– Вперёд бегом! Марш!

Стрешнев понуро плёлся, сплёвывая кровавую юшку по дорогу. Хоть глаза его и были полны злости, но в душе он укорял себя за опрометчивый поступок, совершённый под влиянием похоти. Стало очень жаль застреленную немку, причём столь внезапно, что он обернулся, желая ещё раз лицезреть белокурые волосы. Их разметало по всему лицу трупа, стройные пряди еле шевелились от ветра. Краем глаза Стрешнев еле уловил движение где-то в лесу. Ветки снежной пушистой ели чуть колыхнулись, снежная пыль заискрилась.

«Мерещится, что-ли?», мелькнуло в воспалённом мозгу Панкрата, но мелькнувший среди белоснежных бугров чёрный воронёный предмет развеял все сомнения.

– Емельян, немцы! – резко окликнул напарника Стрешнев.

Мгновенно развернулся Емельян, вскинул оружие наизготовку. Грянул залп с опушки, сразу четыре пули попали Панкрату в спину. Чуть изогнувшись, раскинув рукав стороны, он упал на колени. Мотнул головой, будто пьяный, окунулся в рыхлый пушистый снег. Умер мгновенно, не почувствовав боли. Завидев павшего товарища, сообразив, что сам находится под огнём, Емельян стремительно упал на спину, перекатился в канаву и пополз в сторону спасительного жилья.

Генрих тем временем воочию убедился, что бог действительно с немцами, и изо всех сил пытался освободиться от пут на руках.

«Сейчас, унтерменши, гренадёры фюрера устроят вам взбучку! Кровью изойдёте!» – злорадствовал в мыслях радист.

Руки его не успели выпутаться, как в домик ввалился Злотников и с яростным оскалом пнул того в живот:

– Рано радостью исходишь, вражина! Русские не сдаются!

По его глазам Емельян безошибочно определил, что нисколько не погорячился, – те горели ненавистным огнём. Желание пристрелить молодчика опять загорелось в душе у разведчика, но вновь урезонил себя: «Полно, сначала надо отбить атаку незваных гостей. Позже с этим говнюком посчитаюсь!»

Устройство немецкого станкового пулемёта Емельяну было знакомо ещё со Сталинграда. Быстрыми движениями рук он зарядил ленту и передёрнул затвор.