По ту сторону тени

Я выбрал скамейку в одной из самых тихих и дальних аллей парка и присел. День не был жарким. Небо немного хмурилось и пестрило темными, пузатыми облаками, лениво катившимися в вышине. Порой, они закрывали собой солнце, и по земле пробегала неровная тень от них, подгоняемая легким ветерком, приносившим с собой приглушенные отзвуки городской суеты. Я прикрыл глаза. А когда открыл их, рядом со мной сидел незнакомый старик.

Я оглядел его. Старик сидел прямо, точно в его позвоночник вогнали длинный деревянный кол. Его прямота была неестественной. Но она, казалось, не мешала ему. Старик сидел совершенно спокойно, положив руки ладонями вниз на колени. Он смотрел прямо перед собой. Я проследил за его взглядом: тот упирался в кусты акации.

– У каждого есть свои ориентиры, – неожиданно произнес он, не поворачивая головы, так, будто не начал, а всего лишь продолжил разговор, который мы с ним вели до сего момента. – Возьмем, к примеру, акацию. Она всегда росла в этом парке. Если повезет, здесь она и умрет. Этот парк – ее маленький мир, наполненный ее основными ориентирами. Ничего другого она не знает и не догадывается, что на свете существуют и другие парки. Снизу земля, сверху небо, по сторонам – соседние кусты акации – вот и весь ее мир. Из земли она произрастает, к небу тянется, с соседями борется за существование. Стоит ей уступить хоть пядь земли, хоть клочок воздуха, и она зачахнет.

Старик замолчал так же неожиданно, как и заговорил. Я смотрел на него с интересом. Кажется, у меня впервые за день появилось хоть какое-то любопытное занятие. Я был уверен, что старик присел на скамейку рядом со мной неслучайно. Вокруг было полно таких же скамеек.

Пустых скамеек.

Он повернул ко мне голову. Обыкновенный старик, с лицом, изъеденным морщинами, с глубоко посаженными печальными глазами цвета василькового поля и седой, растрепанной шевелюрой, давно не знавшей расчески. На щеках тусклым отливом синела щетина.

– Ориентиры? О чем это вы? – заинтригованный, спросил я.

– Ориентир – это приметный знак, точка отсчета, но не сама цель, – невозмутимо продолжил он. – Человеку свойственно двигаться по ориентирам. От одного к другому. Как в эстафете, в «охоте на лис», есть такой вид спорта. От старта к финишу. Но финиш бывает промежуточным, хотя некоторые принимают его за окончательный и останавливаются, не зная, что надо двигаться дальше. Иные сбиваются с пути, потому что неправильно выбирают ориентиры или двигаются по чужим меткам. Это обиднее всего. Ты можешь первым преодолеть дистанцию, пройти ее безошибочно, и, если тебе не подскажут, только на финише узнаешь, что все время шел не по своему маршруту. Начинать заново уже поздно. Никто не позволит, да и сил уже нет.

– Интересуетесь спортом? – предположил я.

– Интересовался, – вяло вздохнул старик, взглянул на меня и снова безразлично отвернулся к акации. – Спорт – всего лишь маленькое отражение большой жизни. Кто-то занимается им ради рекордов, кто-то для самоутверждения, кто-то для здоровья. А некоторые занимаются спортом просто потому, что так сложилось. Родители привели их в секцию, сдали на руки тренеру и тот начал лепить из ребенка будущую посредственность. Он знает, что не вырастит чемпиона, но все равно выжимает из бедного ребенка все соки. И не только потому, что ему платят за это деньги. Спорту нужны посредственности. Без них ведь не будет рекордов. Рекордсмены меняют друг друга на вершине, но плато, на котором она зиждется, состоит из посредственностей. Они – тот серый фон, на котором только и способна засиять звезда чемпиона. Чем больше посредственностей, тем значимее рекорд. Чем серее фон, тем ярче блеск звезды. Нельзя быть лучшим, если не из кого выбирать.

– Но чем меньше выбор, тем легче стать лучшим, – возразил я.

– Зато выбор лучшего из сотни куда весомее, чем из десятка, – с готовностью отозвался он. – Стать лучшим в любом случае нелегко.

Старик замолчал и слегка пожевал губами, словно пробовал свои слова на вкус.

Он был одет очень просто. Застиранная, когда-то в синюю крупную клетку, а теперь осветленная, выцветшая рубашка, черные, кое-где грубо заштопанные штаны, тяжелые стоптанные ботинки. Я долго не мог отвести от них взгляда. Похожи на рабочие – на толстой резиновой подошве, с широкими, тупыми носами. Высокий каблук, никакой эстетики. Грубая кожа, черные, проржавевшие заклепки. Меня всегда удивляли такие ботинки. Их можно было увидеть только на ногах таких людей, каким был этот старик. Словно они уже рождались вместе, в одном комплекте. В магазине подобных ботинок не встретишь. Их цена неизвестна. Производитель тоже. Может, и существовала фабрика по производству таких ботинок. Где-то высоко в горах. А у ворот такой фабрики, наверное, каждое утро выстраивается длинная очередь из чудаковатых стариков. Они ждут ботинки.

А может, нет никакой очереди, а ботинки присылают им по почте?

– Кажется, мне изменяет жена, – неожиданно произнес я.

Старик промолчал. Он все так же сидел прямо, устремив немигающий взгляд перед собой.

– Она в Москве, на каком-то симпозиуме. Уехала в командировку. Уехала одна, а сейчас там с ней… какой-то Аркадий.

– Ты уверен, что у тебя есть жена? – сухо спросил старик.

Я удивился. Разве могло быть иначе? Как я мог быть не уверен, если три года назад мы с Катей зарегистрировали брак в загсе, отметили событие с гостями и с тех пор счастливо живем вместе, под одной крышей?

– Ты уверен, что она изменяет тебе? – переиначил вопрос старик, и я понял, что он ничего у меня и не спрашивает. – Задумывался ли ты вообще над тем, кто ты есть?

Как хорошо, что рядом оказался этот старик. Я повернул голову к нему и обомлел… Старика не было! Он исчез столь же внезапно, как и появился. Абсолютно бесшумно, даже воздух не потревожив. Словно растворился, распавшись на миллиарды элементарных частиц. Он лишь подсказал мне вопросы, которые я сам давно должен был задать себе.

Неприятные вопросы, но кто-то же должен был их произнести.

88

По пути домой я зашел в «Десну». Алена в этот день не работала, а ее сменщица, грузная женщина по имени тетя Зоя, нацедила мне в пустую пластиковую бутылку из-под газировки разливного пива. Я мрачно следил за тем, как оно светлой струйкой стекает по прозрачной стенке бутылки. На дне, под бурой и быстро растущей шапкой пены, кружился нездоровый осадок, но я ничем не выразил свое недовольство. Тетя Зоя жила тем, что обсчитывала покупателей и разбавляла пиво. Так было всегда, и все к этому привыкли. Даже тетя Зоя. Однажды я задумал провести эксперимент и протянул ей сотенную бумажку, с которой она принялась отсчитывать сдачу.

– Тетя Зоя, не надо сдачи, – сказал я.

Она на миг отвлеклась от своего занятия и недоверчиво посмотрела на меня, ожидая объяснений.

– Сдачу можете оставить себе, мне не жалко, – добавил я. – Но взамен, пожалуйста, налейте мне неразбавленного пива без осадка.

Ее круглое, пунцовое лицо напряглось и окаменело, ожидая подвоха. Маленькие, заплывшие глазки беспокойно забегали по сторонам. Руки машинально опустили отсчитанную мне сдачу обратно в карман ее белого, но не первой свежести, передника.

– Хам, – выстрелила она сквозь зубы и налила мне разбавленное пиво.

Есть люди, для которых деньги превыше всего. Но даже большие деньги не заставят их стать хоть на толику лучше.

Тетя Зоя восприняла мои слова, как личное оскорбление, но забрала себе мою сдачу. Должно быть, посчитала ее достаточной и заслуженной моральной компенсацией. А мне все равно досталось разбавленное пиво. Ценой в сто рублей, то есть в десять раз дороже номинала.

С тех пор тетя Зоя меня недолюбливала. Вот и на сей раз она налила пиво в бутылку так, чтобы почти наполовину ее заполнила пена нездорового желтоватого цвета. Тяжело бухнув бутылкой о прилавок передо мной, она густым низким голосом потребовала оплату:

– С вас двадцать один рубль.

Я порылся в карманах, вынул сотенную бумажку и увидел, как загорелись при виде рыжей купюры глаза тети Зои. Пришлось сунуть сотню обратно в карман и срочно искать мелочь.

87

Дома было пусто и скучно. Делать по-прежнему было нечего. Я недолго повалялся на диване, потом включил телевизор. По первому каналу транслировали матч футбольного чемпионата. Я сделал громче, достал из холодильника не успевшее толком охладиться пиво и устроился в кресле перед телевизором. Матч оказался неинтересным, пиво невкусным.

Появилось ощущение того, что жизнь проходит зря.

Невольно я задумался о ценности времени. Большинство людей не умеют им распоряжаться. Порой, бывают такие ситуации, когда дорога каждая секунда. Человек куда-то опаздывает, бежит, волнуется и злится. От этого, случается, зависит его судьба, а бывает, что и жизнь. И все решает какой-то миг, секунда, минута. Ничто по сравнению с тем, что вообще представляет собой время.

Оно бесконечно для мира, но строго ограниченно для человека.

Если бы человек мог правильно распределять свое время, то он никогда бы не скучал. Всегда был бы чем-то занят. И всегда и везде успевал бы вовремя. Взять, к примеру, прошлую неделю. Я ездил в командировку в одно из сел отдаленного района и со всех ног спешил на последний автобус. Мне не хватило всего несколько минут. Когда я прибежал на остановку, автобус уже отъехал метров на сто пятьдесят. Я кричал ему вслед, размахивал руками, пытаясь привлечь внимание водителя или сидящих в салоне пассажиров. Но автобус уехал без меня. Пришлось пешком добираться до трассы и ловить попутку до города. Я отдал тогда случайному «бомбиле» все имевшиеся с собой деньги, другого выхода у меня не было, и водитель это понимал.

А теперь я сидел перед телевизором, неторопливо тянул пиво и не знал, чем себя занять. Если бы я только мог перенести несколько абсолютно бесполезных минут из этого времени в то… Наверняка, успел бы к автобусу.

«Человек стал бы всесильным и обрел бы бессмертие, если бы сумел подчинить себе время», – подумал я и подкрепил свою мысль большим глотком пива.

Затем в голову пришла другая мысль: зачем мне бессмертие, если я не могу наполнить смыслом даже тот краткий отрезок времени, что отведен мне на жизнь?

Новый глоток пива увлек эту мысль за собой на дно желудка. Тут же на освободившееся в голове место полезли миллиарды новых мыслей, одна страшнее другой. К счастью, от пустых дум меня отвлек телефонный звонок. Я вздрогнул и едва не пролил на себя пиво из бокала, который держал в руке. Звонок повторился.

Время вновь обрело для меня смысл.

Я поднялся из кресла, дошел до телефона и поднял трубку. Звонить могла жена, и только поэтому я решился ответить. Наверняка, чувствует себя ужасно и хочет извиниться. Но в трубке раздался голос Сашки Длинного.

– Привет, – дружески произнес он. – Что делаешь?

– Смотрю футбол.

– Кто выигрывает? – поинтересовался он.