Нерушимый

– Не знаю, товарищ капитан! Ничего не помню. Возможно, шел, поскользнулся, упал…

– Очнулся – гипс? – скептически поднял бровь капитан Тырин. – А раздел кто? Контрабандисты? Ну-ну. Ладно, присаживайтесь, товарищ Соврамши, разберемся.

– Я не вру, товарищ…

– Сел! – тоном, не терпящим возражений, рыкнул Тырин. И уже спокойнее добавил: – Сказал же, разберемся. Ты точно не курсант? Уж больно выправка характерная.

Я помотал головой.

Более всего здесь меня удивил не паркет, не удобный стул и деревянный крытый лаком стол, не ровные белоснежные стены, а фотография неизвестного политического деятеля, где обычно вешали фото нашего бессменного президента.

Пока меня фотографировали и «снимали пальчики», я таращился на нового вождя, перебирая в уме всех известных политиков, которые могли бы стать генсеком, благо память позволяла, но не нашел никого похожего. Да и не застал я то время, мне было десять, когда Союз развалился на Россию и четырнадцать маленьких, но очень гордых республик. Октябренком еще был, а вот в пионеры уже не успел.

Сколько ни глядел на вождя на стене, так и не вспомнил. На вид ему было лет сорок-пятьдесят, узкое лицо, правильные черты, темные с проседью волосы. Чем-то напоминал Машкова, но губы были тоньше. И ведь не спросить, как зовут неизвестного мне лидера страны, – идиотом посчитают.

Да и не дали мне шанса задать вопрос – вопросы здесь задавал товарищ капитан Тырин.

Получив на все свои вопросы одно и то же «не помню», он поморщился и с дружелюбного «ты» снова перешел на формальное «вы»:

– Значит, говорите, не помните ничего? Ни имени, ни фамилии, ни адреса проживания? – Тырин скептически сморщился и посмотрел на часы. Увиденное ему не понравилось, и он снова начал тыкать, причем без всякого дружелюбия в голосе, наоборот, зло и раздраженно: – Слушай, парень, у меня нет ни времени, ни желания с тобой тут валандаться! Не хочешь по-хорошему, будем по-плохому!

Он уставился пристально, словно хотел просверлить во мне дыру, и я всем своим существом ощутил, что больше всего на свете этот человек хочет домой, посмотреть футбольный матч. Ага, вот как работает «Эмпатия», ради которой я набрал столько фобий! Что ж, забавно и… воодушевляюще. Значит, и второй особый талант при мне…

– За «Динамо» болеете? – брякнул я и прикусил язык.

Однако суровое лицо капитана смягчилось (манипуляция сработала!), во взгляде прочлось некое подобие симпатии, и он проговорил примирительно:

– Не хочешь говорить, посиди, подумай. Задержан до установления личности! – Он что-то чиркнул в бумагах и гаркнул: – Гаврилов!

Дверь приоткрылась, там появился мордатый дежурный.

– Да, товарищ капитан!

– Уведите!

Гаврилов взял под козырек и потащил меня на выход из кабинета следователя. Я настроился на Гаврилова и ничего не ощутил, кроме легкого чувства голода, которое подстегнуло собственное, и мой желудок не просто заурчал – взревел. Толстое пузо дежурного радостно закурлыкало в ответ. Похоже, наши внутренности поняли друг друга лучше, чем мы сами.

– И это! – окликнул его капитан. – Оденьте его во что-нибудь! Чего он у вас как этот, как его…

– Шотландец, – подсказал я.

– …клоун! – не воспользовался подсказкой капитан Тырин.

– Так это, че было, в то и упаковали, – объяснил дежурный. – Шлюх из «бардака» как раз загребли, везли в участок, а по дороге этот нудист…

– Понятно, – следователь тут же потерял ко мне интерес.

Дежурный отвел меня в камеру, где мирно дрых какой-то бывший интеллигент с козлиной бородкой, в затрепанном пиджаке и трениках.

Через некоторое время Гаврилов вернулся с окаменевшими от краски штанами, такими же кроссовками производства тольяттинской обувной фабрики и грязной футболкой с надписью «Добро пожаловать на Слънчев бряг!».

– Оденься, нудист, – сказал он.

– Товарищ дежурный, – проговорил я, натягивая штаны. – А где я…

Тот хохотнул.

– В Третьяковской галерее, не видно, что ли? Ну ты в натуре клоун!

Штаны спадали, и я закрутил их на поясе.

– Город какой, вот что я хотел спросить.

– Лиловск. Н-да, парень, вот ты попал! – с сочувствием покачал головой мент.

Расспрашивать, что это за Лиловск такой, я не стал. Ясно, что не Москва и не Питер, то есть Ленинград. Здесь есть хрущевки и более старые дома, значит, он не новый, а в Лиловск переименовали какой-то небольшой городок.

– А Саратов далеко? – спросил я.

– Тысячи две километров отсюда. А с чего это ты о нем вспомнил?

Я сжал виски, помассировал их и соврал:

– Да крутится в голове почему-то.

– Ну, вспоминай.

Дежурный ушел. Одевшись, я ощутил себя рыцарем, защищенным латами со всех сторон и готовым к подвигам.

Растянувшись на холодном полу, я подложил руки под голову. Наконец появилась минутка передохнуть и заняться стратегическим планированием.

Меня не любят – это минус, но и не гонят – это плюс.

Итак, что мы имеем? Я абсолютно свободен от обязательств, у меня нет долгов ни перед живыми, ни перед мертвыми. Моя жизнь – чистый лист. Я пилот полностью заправленного самолета, который может прилететь в любую точку. В любую, Карл!

От понимания закружилась голова. Мне больше не надо перебиваться случайными заработками или ходить на нелюбимую работу. Я волен прожить свою жизнь заново так, как всегда хотел, но не смог.

А чего я хотел?

Вроде бы об этом я уже думал, когда выбирал таланты. И даже решил, кем хочу стать.

Но тогда я не мог слушать сердце, потому что у меня его не было. Бесплотный, я не мог рассуждать душой, только бездушным разумом.

Итак, чего я хочу? Карьеру кавээнщика? Стать профессором экономики? Поступить в институт международных отношений и податься в разведчики? Изобрести лекарство от рака? Ага. Нацепить фрак (халат), посадить себя в клетку и воткнуться в бумаги.

А может, тогда просто радоваться каждому дню и жить на полную катушку?

Эй, Александр Звягинцев, то есть Нерушимый, чего ты хочешь? Чего ты хочешь всем сердцем, так, чтобы до ломоты в зубах?