Сотник. Бывших не бывает

– Трогай! – пресёк всеобщее веселье голос Ильи. Смех разом утих, и обоз под крики возчиков, понукающих лошадей, и скрип снега под полозьями саней двинулся в сторону Ратного. Лес медленно пополз назад. Постепенно дорожная скука вновь вступила в свои права. Вот и отец Меркурий привычно оказался в плену воспоминаний.

Память возвращала отставного хилиарха то в детство, то в ряды «Жаворонков», то домой, то в монастырь, на роковое для него поле битвы при Поливоте… Много лет отставной хилиарх гнал от себя эти воспоминания. Они мешали на монашеской стезе, да и просто тяжело было даже в мыслях снова оказаться на том поле, где накануне победы окончательно оборвалась его прежняя жизнь. Только вид закованных в воинское железо мальчишек, которые смотрели на мир сквозь маски шлемов недетским взглядом готовящихся к бою воинов, властно вернул отца Меркурия в то жаркое лето.

Перед мысленным взором проносились картины того страшного боя. Он видел «Жаворонков», видел стройную линию щитов с буквами «?» и «?»[26 - «Хи» и «Ро» – начальные буквы слов «Христос Пантократор». Отличительный знак византийской армии.], видел накатывающийся на строй вал варварской атаки, гибель товарищей, переговоры, собственное ранение, ад лазарета и то, что было после него.

«Да, старина, выздоравливал ты тогда тяжко. Недели пути в бреду и лихорадке на тряской повозке – то ещё удовольствие! Правда, иногда становилось легче. Не умирать и не выздоравливать – мерзкое состояние. Помнится, всё наше сборище калек здорово приободрила весть о Филомелионе. Тогда казалась, что ублюдкам конец. Не вышло. По итогам войны империя получила только Дорилей[27 - Дорилей – город в Малой Азии.] с округой. Получается, что мы погибали почти что зря.

От этого можно было тронуться умом. Не ври себе, Меркурий, ты бы и тронулся, если бы не Ослиный Член! На твоё счастье, остаткам «Жаворонков» поручили прикрывать обоз с ранеными, да и «Волчат» со «Сладкими девочками» тоже отправили домой. Толку от нас в войске всё равно уже не было. Только прикрывать обозы от мародёров. Вот поэтому свежеиспечённый кентарх Пётр мог столько времени проводить с тобой. Он-то тебя и спас. Не дай Бог, на его месте оказался бы какой-нибудь душеспаситель-непротивленец, который попрекнул бы тебя пролитой кровью! От тебя остался бы тогда только маленький холмик на обочине дороги с крестом из обломков копий… Ладно, хорошо то, что хорошо кончается».

Дорога неспешно стелилась под копыта обоза. Отец Меркурий стряхнул с себя воспоминания и огляделся. Лес медленно проплывал мимо. Это вообще была лесная страна. Для отставного солдата стало шоком осознание того, что значит для местных жителей этот бескрайний зелёный океан. В империи он не видел ничего подобного. Тамошние леса были какими-то домашними и никогда не вызывали того трепета, который он испытывал сейчас.

«Да, лес здесь альфа и омега! Никогда не видел ничего подобного! Неудивительно, что скифы превосходят все народы в работе с деревом! Как же иначе, если оно вокруг них от рождения до могилы! Но ведь лес здесь не просто множество деревьев. Недаром все здесь говорят «лес», как будто это одно огромное живое существо с труднопостижимым и невероятно сложным сознанием и языком. Даже я сейчас готов в это поверить! Неудивительно, что здешние жители верят во всех этих леших, кикимор, русалок и прочих демонов… Хотя кто знает, может, они и на самом деле существуют? Дьявол силён, а в этой зелёной бездне может скрываться кто угодно. Здешние леса похожи на жизнь, в них так же, как в жизни, причудливо сплетены добро и зло. Да для здешних людей лес и есть жизнь! И если я хочу понимать их, я должен у них же научиться понимать лес! Ну не могли эти непредставимые мной ранее массы живого не сформировать характер выросших в их окружении людей! Как нас, ромеев, создало море, так скифов – лес!»

Полозья саней переехали несколько не успевших замёрзнуть коровьих лепёшек. Отец Меркурий усмехнулся, глядя на эту картину. В самом деле, контраст сияющего белизной снега и благоухающего навоза забавлял. Непослушная мысль сразу взяла картину в оборот:

«Занятно, ни с чём не сравнимая чистота свежего снега и дерьмо. Две крайности мира. А сам мир посередине. Только неверно думать, что наша Вселенная состоит из смеси этих субстанций. Она куда сложнее…

Вот сейчас меня стойко преследует ощущение того, что, как любил говаривать Ослиный Член, дерьмо грядёт. Слишком много странностей. Отроки готовятся к бою, скотину, которой сам Бог велел болтаться в хвосте обоза, перегнали вперёд, Михаил и декарх Егор натянуты как тетива. Перед учением так не бывает! Что-то будет, и я должен понять что».

Священник ещё раз огляделся. Младшая стража сжалась в плотную колонну в хвосте растянувшегося обоза. Щиты взяты на руку, гастафеты[28 - Гастафет – «брюшной лук», греческое название самострела.] взведены, но болты не наложены. Коноводы держали заводных коней товарищей. Мальчишек больше не было, за личинами и бармицами исчезли лица, глаза, веснушки, юношеские прыщи – всё, что отличало парней друг от друга, всё, что делало их людьми, пропало, скрылось за железом доспеха.

«Солдаты, зубы дракона из языческих легенд, дети Ареса… Однако, брат Меркурий, ты не находишь, что сравнение не очень-то подходит для монаха? Только вот другое в голову не приходит. Поразительно, как каска меняет человека… Помнишь, как мальцом ты до дрожи испугался, когда отец надел шлем и застегнул бармицу? Ты тогда ещё закричал: «Сними, сними это!» Немудрено, только что перед тобой стоял отец – самый сильный и надёжный человек на свете, и вдруг его не стало, а на его месте оказалось закованное в железо чудовище без лица. Даже глаза, такие добрые и лучистые в обычное время, превратились в два копейных острия. Потом ты сам осознал, как смотрится со стороны строй гоплитов – стена одинаковых щитов и касок, а в щели между ними – горящие боевым огнём глаза, как провалы прямиком в ад. Неудивительно, что у иных варваров штаны были мокры от мочи. Вот и эти мальчики уже познали таинство превращения из людей в боевые машины, отречения от себя, от всего светлого и доброго в себе. Иначе нельзя, иначе смерть. Остаться должен только обузданный зверь, готовый убивать с холодной головой и не задумываясь пожертвовать собой, чтобы прикрыть такого же зверя, стоящего рядом в строю. Человек вернётся потом, когда бой закончится. Всё правильно, вот только не рано ли им? Раньше мне не приходилось видеть столь юных воинов…»

А снег всё скрипел и скрипел под полозьями… Мысли, мысли, куда деться от них? Слишком часто берут они власть над тварной оболочкой, в которую заключены. Отставной хилиарх снова философствовал, хотя ему было, в общем-то, не до философии. Хватало и насущных вопросов. Священник ехал к незнакомым людям, и не в гости. Отцу Меркурию предстояло стать духовным пастырем воинов народа, кровь которого текла и в его жилах, вот только духовной связи с этими людьми старый солдат не чувствовал. Пока.

Любой разумный человек в такой ситуации скорее размышлял бы о том, как вести себя, как тебя примут, как завоевать уважение своей будущей паствы. С кем стоит иметь дело, а с кем нет. Кто есть кто на новом месте. Да и о том, где предстоит жить и что есть, задуматься тоже было бы не вредно. Есть тысячи мелочей, дел, делищ и делишек, встающих перед каждым человеком, обустраивающимся на новом месте. Особенно если этот человек – власть. Но мысли сами выбирали, как им течь.

«Странно, но при всех внешних различиях мы очень похожи. Дело не в крови, хоть я и скиф по матери, я не чувствую себя частью этого народа, может быть, пока не чувствую. Да и осознают ли сами скифы, что являются одним народом?

Так что же объединяет этих мальчишек, декарха Егора, его людей, Михаила и меня? Братство меча? Взаимное уважение воина к воину? Отчасти. Турки ведь тоже были воинами, и хорошими, надо сказать, но к ним я не чувствовал такого уважения. Мы уважали мужество и воинское умение варваров, но не их самих. Вера? Пожалуй, тоже нет, я знавал много куда более истовых христиан, которые не стоили даже ослиного навоза, и вера не мешала мне сражаться со скифами, а им со мной. Быть может, я скрещивал оружие с теми, кого теперь буду наставлять в вере. Да ведь и сейчас скрещу, призови меня базилевс каким-то чудом под знамёна прямо из этих саней. Присягают один раз. Я присягнул империи!

Значит, не вера и не кровь… А может? Точно! Старый осёл, ты не заметил того, что лежит у тебя прямо под носом! На каждом из них печать долга! Вечного и неизбывного. Не просто верности вождю, характерной для всех варваров, а служения чему-то высшему и непреходящему. Мученики долга, солдаты в душе, хоть они и не похожи на тех, кого в империи принято называть акритом – солдатом. Я вижу по глазам, что даже самые юные из них осознают, что есть вещи важнее их собственной жизни и есть люди более родные, чем собственные родители. А еще есть нечто, способное заставить пойти против и того и другого. Вот это «нечто» и есть долг.

Откуда я это знаю? Да знаю – и всё! Сердцем чувствую! Никодим научил. Это же он принес мне свиток без начала и конца и сказал: «Прочти, друг мой, это про тебя!» Я тогда ещё плохо знал латынь и здорово помучался с переводом. Простое письмо домой, написанное когда-то патрикием из Старого Рима, но в нём были стихи, даже не стихи – песня. Именно тогда я понял, что империя и в самом деле вечна. Меняются языки, меняется даже вера, но империя остаётся. Я понял, что солдаты, жившие во времена Спасителя, были такими же, как я сам.

Пусть я погиб под Ахероном,
Пусть кровь моя досталась псам,
Орел шестого легиона
Все так же рвется к небесам.

Все так же горд он и беспечен,
Все так же он неукротим;
Пусть век солдата быстротечен,
Но вечен Рим, но вечен Рим[29 - К сожалению, мне так и не удалось установить автора этой песни. Знаю только, что родилась она в недрах истфака МГУ.].

Разве не такими были Фео, тот мальчик-знаменосец, Ослиный Член, кентархи Дамиан и Ипатий, лохаг Архип, все мы: гоплиты, стрелки, скириты и катафракты, что вышли тогда на поле близ Поливота? «Пусть кровь моя досталась псам», главное – что стоит империя. Вот и для этих воинов, и зрелых, и юных, для обозников даже, есть главное, которое превыше не только жизни, но и чести. Мученики, которые мучениками себя не осознают, не гордятся своей ношей, не выставляют её напоказ, как многие, на кого я насмотрелся в монастыре. Для этих же нести свой крест, своё предназначение – всё равно что дышать. Не могут они иначе, и я не могу, как не мог Фео, не может Вурц, который из-за этого и угодил в опалу…

Вот оно! Вот что связывает нас! Теперь бы только понять, что для них это главное. Их Ратное? Может быть и так. Старый Рим начинался как деревушка бродяг и разбойников, а из него выросла империя – хоть грубое и несовершенное, но отражение Царства Божьего на земле. Понимают ли они это? Михаил, похоже, понимает. Недаром он основал свою Академию, да и то, что он говорил о власти и долге властителя… Нет, о Михаиле надо будет подумать отдельно. Остальные, наверное, не понимают, да и я сам раньше не понимал – чувствовал. Вот и они, похоже, чувствуют…

Но что они чувствуют? Одной любви к отечеству мало, для любого человека естественно любить родину, но одним патриотизмом империи не создаются. У строителей империи должна быть цель. У империи должна быть цель. И не просто ограбить чужих в пользу своих, нет! На этом и погорел Старый Рим, и это подтачивает Рим Второй. Нужно что-то высокое, вечное и неизбывное, что-то на все времена! А в Ратном это есть. Вон даже Харитоша говорит: «Нас сюда Ярослав Мудрый послал веру нести». И это обозник, который едва-едва может написать своё имя!

Неужели я нашёл что искал? Свежую кровь империи? Или я нашёл большее – зародыш того, чему суждено придти на смену падшему Старому Риму? Неужели на смену империи Западной придёт империя Северная, связанная с моей многострадальной Родиной общей верой, общим делом и общими интересами? Неужели Господь показывает мне путь к спасению отечества, да такой, какого я и измыслить не мог? Господи, правда ли это? Неужели Ты наградил меня служением? Создатель, Ты читаешь в душе моей, я не ищу ничего для себя, но как же я хочу стоять у истоков такого дела! Неужели Ты избираешь меня, старого солдата и неважного монаха, своим орудием в построении Царства Твоего?

Стой, Макарий, стой! Попридержи коней! Уж больно ты разогнался! Вот так в грех гордыни и впадают. Возомнил себя чуть ли не Константином Великим. Сначала добейся уважения своей паствы, сумей стать необходимым для них, сделай так, чтобы они слушали тебя. Только и этого мало. Мало стать своим для них, надо чтобы они стали своими для меня! Может, и не стоило терзаться, что я остался в душе солдатом? Что если вот такой дерьмовый монах здесь и нужен?»

* * *

Отец Меркурий ненадолго вынырнул из омута мыслей. Снег по-прежнему скрипел, а заснеженный лес медленно проплывал мимо. За долгую дорогу от Турова такая картина стала уже привычной. Отставной хилиарх пошебуршился, устраиваясь поудобнее, перекинулся с возницей несколькими ничего не значащими словами и снова углубился в воспоминания.