Вместо лиц противогазы

Я направился к НИИ. За спиной слышались то облегченные вздохи, то тоскливый вой. Снова фиолетовый туман просочился в чей-то дом. И вновь на стремительно пустеющем этаже стало меньше жителей. Скоро в обезлюдевшие комнаты вернутся ликвидаторы, протянут туда длинные шланги из ЭЖ-395 БЗ и методично начнут затапливать пенобетоном бывшие жилища. Так делали со всеми жилыми отсеками, куда проник Самосбор. Считалось, что там могли остаться Последствия, которые начнут размножаться. Этот широкий термин включал в себя все, что оставалось после бедствий Гигахруща. Споры неизвестных грибов, разные виды слизей, едкая плесень, зародыши тварей и еще многое, что видели в своей жизни лишь ликвидаторы. Поэтому уничтоженные отсеки закрывались пенобетонным саркофагом. А если Последствия все же каким-то образом просачивались наружу, этаж ждала незавидная участь. О залитых бетоном целых этажах и сотнях людей, оказавшихся в ловушке, ходили страшные легенды. Впрочем, как и обо всем, происходящем в стенах бесконечного Гигахруща.

– Внучок! – незнакомый голос из-за спины вырвал меня из потока мыслей. – Будь добр, подскажи, на каком этаже какого строения я нахожусь?

Ко мне подошел запыхавшийся мужчина. Он был стар, его седые волосы торчали в разные стороны, что делало его внешность несколько безумной. За плечами он тащил объемный вещмешок, а в руке сжимал деревянную трость. Совершенно странным было то, что я видел его впервые. Люди в Гигахруще редко навещают чужие этажи.

– Этаж ЭЖ-402г строения НБ-121, – ответил я.

– Ох-х, спасибо. Не нашел у вас табличку, чтобы сориентироваться. Что же, значит я еще не дошел.

– А куда путь держите? – вежливо поинтересовался я, чтобы не сойти за отъявленного социофоба.

– Преимущественно, прямо, – усмехнулся старик. – Иногда, правда, приходится подниматься выше. А вообще я иду до конца Гигахруща. Иногда подсказываю дорогу до места, в которое человеку хочется попасть больше всего на свете!

– И мне подскажете?

– Подскажу, – внезапно посерьезнел Путник. – Но только когда сам будешь знать, куда ты по-настоящему хочешь.

На этих словах мне все стало понятно. Очередной несчастный, надышавшийся за жизнь Последствиями. Такие к старости частенько съезжают с катушек. Я глянул на наручные часы, у меня было несколько лишних минут. Так что можно было и подыграть новому знакомому.

– А как дойти до конца Хруща, если он бесконечен?

– Откуда такая уверенность, внучок? – старик хитро посмотрел на меня из-под своих кустистых бровей.

– Все это знают, – пожал я плечами.

– Все так думают , а не знают наверняка. Договорились так думать. Приняли на веру, как когда-то условились, что Земля плоская.

– Что за «земля»? – непонимающе спросил я. Старик явно был не в себе и нес какую-то околесицу.

– Ай, не бери в голову. В общем, если уж никто не горит идеей исследовать наш противоречивый антиутопичный дом, то пусть уж хотя бы я этим займусь.

Я ничего не понял из того, что пытался донести до меня старик. Хотя он, кажется, считал свою несвязную речь вполне последовательной. Пора было заканчивать бессмысленный разговор с сумасшедшим.

– Ну, что же, ладно. Успехов вам и все такое.

– Спасибо, нечасто на этажах услышишь доброе слово. Даже сказанное с такой иронией. Тебя, кстати, зовут-то как?

– Эдуард. А вас?

– А меня уже давненько не иначе, как Путником кличут. Раньше многие меня под фамилией Конюхов знали, но это было давно и, честно говоря очень далеко отсюда.

– В другом строении, – понимающе кивнул я.

– Дальше, – глаза Путника стали очень грустными. – Гораздо дальше… Но ладно, чего ж грустить о былом. Мой поход продолжается. Если вдруг буду нужен, зови, не стесняйся. Я много, чего знаю о Хруще. До встречи, Эдуард!

С этими словами Путник развернулся и бодрым шагом, никак не вяжущимся с его старческой внешностью, двинулся по коридору. Вскоре он скрылся за поворотом, а гулкий стук его трости окончательно затих. Я пожал плечами и направился к НИИ. Оставалась минута до начала рабочего дня.

Инцидент

В НИИ было неожиданно пусто. Кресло Валерия Сергеевича, моего научного руководителя, сиротливо стояло у стены в том же положении, что и вчера. За всю свою карьеру я ни разу не приходил в лабораторию первым, мой наставник был известен на этаже своей абсолютной пунктуальностью. Такая вот стереотипичная черта советского ученого.

Я осмотрел его рабочее место. Записи о проведенных экспериментах педантично были сложены в аккуратную стопку, халат, идеально выглаженный в начале недели, висел на вешалке, а кружка, в которой он разводил водой дефицитный кофейный концентрат, сверкала чистотой. В помещение НИИ никто не заходил со вчерашнего дня. Это было очень странно. Повинуясь смутному беспокойству, я поспешил к жилому отсеку, в котором жил мой наставник.

Валерий Сергеевич был мне больше, чем научрук. Именно ему я обязан тем, что не пошел работать на ЭЖ-395 БЗ, едва мне исполнилось 16. Все мои сверстники ушли производить бетон, столь необходимый ликвидаторам, но меня всегда больше тянуло к учебникам. Валерий Сергеевич был другом моего отца, еще с молодости. Так что меня без лишних разговоров взяли под крыло, выдали стопку советских учебников по общей и неорганической химии и посадили на обучение. Поначалу я завидовал своим друзьям по этажу, которым за работу на БЗ (бетонзаводе – прим.), назначили отдельные пайки, пока я сидел с книжками на шее у родителей. Потом все стало значительно проще – они перестали считать меня своим другом. Да я и не сильно расстроился. Все больше времени я проводил со своим наставником в НИИ за мытьем химической посуды и приготовлением реагентов. На жизнь остальных жителей Гигахруща мне становилось решительно плевать.

Вскоре я начал официально ассистировать, а затем и самостоятельно работать в лаборатории. Партия выделила мне маленькую темную комнатушку с гермодверью и талоны на ежедневное двухразовое получение пищевого концентрата. Я был вне себя от счастья. Однако эйфория продлилась недолго. Когда мать заболела, Валерий Сергеевич безо всяких вопросов снял с меня часть работы. Раньше, говорят, болезни лечились на раз-два, но в медицинских отсеках давно не осталось нормального оборудования. Она всю жизнь проработала в отсеке спец.обработки снаряжения. А мойка костюмов ликвидаторов подразумевает постоянный контакт с остатками Последствий. Так что стремительная хворь высушила ее буквально за месяц. Отец сказал, что это, вероятнее всего, был рак в терминальной стадии. Я понятия не имел, что такое рак, да и тоску это знание мне бы не развеяло. Жизнь отца унес несчастный случай на работе. Казалось бы, профессия лифтера не самая опасная, но когда в жизни не остаётся смысла, перестаешь думать об осторожности.

Тогда я остался совсем один. По крайней мере, так мне казалось. Был лишь я и боль, которую не могла заглушить даже водка. Но Валерий Сергеевич разъяснил, что у меня оставалась еще работа в НИИ. Эксперименты. Синтез. Научные статьи. А впереди – признание Партии и прекрасное будущее. Мой наставник загрузил меня работой настолько, что для ужасной боли в груди не осталось места. А спустя несколько сотен циклов, когда впервые появилось время подумать, она покрылась коростой и перестала раздирать меня на части. Я был всем обязан человеку, который ни разу в жизни не пришел в лабораторию позже меня. И теперь из глубины души поднималось гадостное предчувствие, которое я старательно загонял обратно. Подавлял неприятную мысль и перепрыгивал через три ступени, чтобы быстрее добежать до жилого отсека.

Выплевывая легкие, я добежал до нужного этажа. Стоило мне завернуть в коридор, как сердце ухнуло в пятки. Я знал, что увижу это и был уверен, что меня не ждет ничего хорошего. Но все равно был к этому совершенно не готов. У вырванной с петель гермодвери столпились люди. Темный проход был завешен прозрачной пленкой. Через высокий порог, прямо в комнату было переброшено несколько широких шлангов. С минуты на минуту должны были появиться ликвидаторы и пустить в отсек свежеприготовленный раствор. Прямиком из БЗ.

Я растолкал народ, не обращая внимания на недовольные оклики, отдернул пленку и вошел в жилой отсек. Внутри было темно и смердило гарью. Остатки мебели были сметены в одну тлеющую кучу. Пол, потолок и стены покрывала сажа и копоть. Я тихо взвыл.

Шатаясь и хватаясь за стены, я прошелся через все комнаты. Ни останков, ни личных вещей. Все, что могло уцелеть после ворвавшегося сюда вчера Самосбора, вычистил напалм ликвидаторов. Картинка в глазах плыла. Я смахнул слезы. Грудь сдавило стальными клещами. Я не мог вздохнуть.

– Сука… – просипел я, почти не слышно. – Сука-сука-сука. Валер-Сергеич… Почему?..

Уцелел лишь металлический каркас кровати. И асбестовые веревки, скорчившиеся на полу перед входом, словно дохлые змеи. Не помогли. Я осторожно выдохнул, стараясь не зареветь, как младенец. Попытался взять себя в руки. Короткий вдох и вы-ыдох. Вдох… Выдох… Стало немного легче. Я направился к выходу. Лишь когда я приблизился к проему, а мои глаза окончательно адаптировались к темноте, стали заметны десятки надписей. Я остановился и провел ладонью по стене. Бетон был испещрен знакомым аккуратным почерком. Я скользнул взглядом по стенам вокруг. Слова покрывали все стены большой комнаты от пола до потолка. Достав дрожащими руками коробок, я кое-как вынул спичку и чиркнул ей у стены. Слабый огонек едва выхватил из тьмы часть пространства, но и его хватило, чтобы прочесть слова и отшатнуться. Грязные от сажи стены были покрыты одними и теми же повторяющимися фразами:

«…НЕ ПЫТАЙСЯ ПОНЯТЬ САМОСБОР

РОБСОМАС ЬТЯНОП ЯСЙАТЫП ЕН

НЕ ПЫТАЙСЯ ПОНЯТЬ САМОСБОР…»

Тварь

В моей комнатушке было темно. Я лежал на скрипучей кровати и смотрел в потолок. Заснуть не получалось. Раз за разом я прокручивал в голове события двух последних дней. Еще вчера утром моя жизнь полностью меня устраивала. А потом этот Туман, Самосбор и… Валерий Сергеевич. Я ушел из его комнаты сразу же, когда в нее начал заливаться бетон. Спускаясь на свой этаж, я услышал, как жители, толпившиеся у комнаты моего научрука, начали препираться с прибывшими ликвидаторами. Когда раздались вопли избиваемых тяжелыми сапогами людей, я уже закрывал за собой гермодверь. И с того момента не открывал ее.

Для себя я решил, что на работу выйду только тогда, когда придет партийная проверка. Все равно весь план работ НИИ сгорел в пламени напалма. Вместе с редкими реактивами, которые Валерий Сергеевич предпочитал хранить дома.

Поначалу, меня взбудоражили надписи на стенах, которые я увидел в закопченной комнате. Мной овладело совершенно нерациональное чувство страха. Я пытался понять, что имел в виду мой наставник, прокручивал в голове наши последние разговоры, но тщетно. Мы никогда не изучали Самосбор, так что те слова не могли быть посланием. Они являлись лишь тем, чем казались на первый взгляд – бредом сходящего с ума человека. Такое бывает, когда герметичность жилого отсека нарушается. Ты можешь даже не заметить струйки фиолетового дыма, просочившегося в комнату через микрощели в двери. Самосбор начнет проникать в сознание незаметно для тебя. Своими щупальцами он заползет в мозг через органы дыхания и начнет менять тебя, медленно и неотвратимо. Ходят слухи, что сначала он отключает воспоминания, оставляя лишь те, которые посчитает нужным. Потом пускает корни в осознание собственного "Я", и, понемногу, расщепляет личность. Происходит это за сущие часы. И чем сильнее ты пытаешься сопротивляться, тем бесцеремоннее Самосбор начинает хозяйничать у тебя в голове. А потом…

Потом, когда ты уже упустил свой разум, и он выскользнул в омут беспамятства, тебя начнут звать. Во все еще закрытую гермодверь начнут барабанить сбитые кулачки дочери, которая однажды убежала гулять и не вернулась. Жена будет умолять впустить ее внутрь, пока смертельное дыхание Гигахруща ее не настигло. Самосбор воскресит всех близких, которых ты похоронил в этом панельном аду, лишь бы ты крутанул вентиль. Но что бы тебе не слышалось из-за стальной переборки, ничего, кроме ужасной смерти, там нет. Остается лишь корчиться на полу, оглашая комнату криком в попытке заглушить родные голоса за дверью. К этому невозможно привыкнуть. Но и противостоять Самосбору бесполезно. Он всесилен и неотвратим, как говорят сектанты на некоторых этажах. И если он хотя бы раз оставил на тебе свою метку, ты перестаешь быть человеком. Именно поэтому ликвидаторы жестоко сжигают все, что остается после Самосбора. Ибо это единственный способ продлить жизнь обитателей Хруща. А точнее, немного отсрочить их неизбежный конец.

Вдруг за гермодверью послышалась какая-то возня. Следом за ней раздался негромкий, но настойчивый стук. Я вздрогнул. Гостей на сегодня запланировано не было.

– Кто? – я уже вскочил с постели и прижался ухом к гермодвери.

– Гоша, сосед твой из 43-го отсека. Открой, ради Бога.

Я глянул на часы. Было далеко за полночь. Галлюцинацией это быть не могло. Фокусом Самосбора тоже – о его приближении оповещают сирены, соединенные со специальными датчиками. Так что если бы начался Самосбор, я бы услышал. Если только… Если только датчики на этаже не вышли из строя.

– Чем докажешь, что это ты? – честно говоря я и сам не знал, чем это можно было доказать, ведь я особо не общался с соседями.

– Что? – Гошу едва было слышно, он говорил очень тихо. – Иди нахрен, ботан ниишный. Открывай, говорю, дело срочное.

Не то, чтобы я полностью избавился от опасений, но ответ прозвучал вполне убедительно. Не уверен, что Самосбор умеет посылать нахрен. Так что я взялся за вентиль.