Колея к ржавому солнцу

– Даже если бы я не был на больничном, то в одиночку не смог бы объявить план «Перехват». Я всего лишь клерк, а вам нужна Система. Лучше звоните в «ноль-два», – сказал Троцкий.

Вернее, хотел сказать, но не успел, вздрогнув от длинного гудка. Ожесточенно сигналил водитель вставшего за «мерседесом» автобуса. Иномарка с мигающей аварийкой мешала ему выехать с остановки. Водитель автобуса нажал на гудок еще раз-другой и, отчаявшись, стал неуклюже, как вылезает из-за стола объевшийся человек, выползать на соседнюю полосу. Мимо проплыла занимавшая весь бок автобуса реклама производителя молочных продуктов.

– Дойду до «Первой полосы», возьму «Спорт Экспресс», – проговорил «шансонье».

Глянув в зеркало, он вылез из «мерса» и направился к подземному переходу.

На заднем сиденье Инга взяла руки Костаса в свои. Он почувствовал прикосновение гладкой кожи и длинных тонких пальцев. Как тогда, осенью, на мосту у Спаса-на-Крови.

Ее глаза в двадцати сантиметрах от его глаз смотрели прямо на него. Голубые, но все равно теплые, будто в них горели свечи. Глаза медленно закрылись, потом вновь открылись. Губы, осторожно тронувшие его губы. Парно?е такое прикосновение. Живое, как из-под коровы. Это реклама с автобуса на него действует?

Сердце колотилось в его груди оцинкованной гайкой в пустой пластиковой канистре, отлетевшей на десяток метров от пинка ногой.

– Костя, – прошептала Инга, касаясь губами его губ, – ну, пожалуйста, помоги мне.

7. План «Б»

– Промудоватое задрочиво!

Неожиданно услышать такие слова пусть и от бывшего, но священника. Жека так и сказал, а в ответ получил:

– За меня не беспокойся, сам выберу, в каком аду гореть, черт ты веревочный! Какие еще слова для тебя можно найти, баламошка?

Кто такой баламошка, Жека не знал, но по тону сказанного почувствовал, что слово обидное. Еще и черт веревочный…

– Ты бы сюда еще «бентли» пригнал! – с досадой произнес отец Василий, разглядывая увязший в сугробе кабриолет.

Спорить Жека не собирался. Чего уж, дурака свалял с этим «биммером». Да только снявши голову, по волосам не плачут. Надо вытаскивать тачку из снега.

– Дурак ты, Евгений! – покачал головой отец Василий. – Младоумень сущий! Приметная машина, а ты ее посреди бела дня погнал! Еще и застрял! Может, нас СОБР уже окружает, а?

Жека оглянулся. Вокруг стояло совсем негородское, почти джеклондоновское белое безмолвие занесенных пустырей, а оттаявшие березово-осиновые рощи вдалеке напоминали чьи-то ресницы. Кто-то внимательно наблюдал за происходящим здесь, возле разграбленной с десяток лет назад бетонной коробки бывшей распределительной подстанции. Жека поежился – и совсем не от холода.

– Да вряд ли. Я все аккуратно сделал. Убрался прежде, чем стали показывать титры. – Он и сам подумал, как неубедительно это звучит.

– А если не СОБР?.. Вдруг девица – пассия какого-нибудь наркобарона? Кто еще на таких машинах зимой разъезжает? Подставить всех хочешь? – Отец Василий вытащил из багажника своего «патриота» трос. – Цепляй! Сейчас дернем! Только не знаю, что получится!

Получилось как надо. Всхрапнув всеми ста шестнадцатью лошадьми под капотом, «патриот» выдернул кабриолет из сугроба и протащил те пятьдесят метров, которые Жека не доехал до бокса с надписью «Toll the Hounds» на ржавых воротах из некрашеного железа.

Возле гаража ошивался пес, запримеченный Жекой еще в октябре. Пес был серым, с некрасивыми рыжими подпалинами, а его породу отец Василий называл «Бобик в гостях у Барбоса».

– Его Стерлядью зовут, – сказал бывший поп в первый день их знакомства. – Потому что стерлядь любит. Особенно холодного копчения.

Жека удивился, но решил промолчать. Появившись в середине января на пороге гаража, он сам был вроде этого приблудного пса. Только что вернувшийся из Европы, он был практически без денег. Получалось, что надо было на время вернуться к прежнему занятию – угону тачек на отрыв. Вопрос только в том, кому их сдавать? Темир, с которым Жека работал до этого, больше на «Треугольнике» не появлялся. Тогда Жека вспомнил о гараже у «Броневой», куда они заезжали с Гази, чтобы загрузить «тойоту» газовыми баллонами.

– Я понимаю, ты один оттуда выбрался? – спросил в тот раз отец Василий. – Потому что от Гази весточек нет.

Жека смотрел мимо него, вспоминая, как беззвучно шевелились губы читавшего молитву чеченца. Старше Жеки лет на пятнадцать, с костистым лицом и печальными глазами, отец Василий помолчал и произнес:

– Выводов, смотрю, ты для себя не сделал… Ну, милости просим, если будет что…

Отобранный на площади Победы кабриолет был четвертым по счету автомобилем, который Жека загонял в его гараж.

Они отвязали трос. Проскальзывая летней резиной, по присыпанным снегом балкам Жека заехал под крышу, в три слоя крытую ржавым железом, чтобы экранировать сигнал возможного GPS-трекера. Отец Василий закрыл за ним ворота. Жека передал ему ключи от машины.

Хозяин гаража щелкнул по кнопке стоящего на верстаке электрочайника, жестом пригласил Жеку взять кружку с паутиной трещинки и банку растворимого кофе. Сам обошел вокруг кабриолета, придирчиво разглядывая машину. Провел пальцем по забрызганному крылу.

– Крыша у него не закрывается, – сказал Жека. – Чинить надо. А так все в порядке.

– Голову тебе чинить надо. – Отец Василий достал из кармана камуфляжных штанов телефон и вышел на улицу, оставив дверь в гараж приоткрытой.

Слушая шум закипающей в чайнике воды, Жека наблюдал за отцом Василием. В расстегнутой горнолыжной парке тот расхаживал по утоптанному снегу и энергично, помогая себе рукой, разговаривал по мобильнику. Жека оглянулся на угнанный кабриолет. Красивый. Расчленять тебя не будут, попытался он мысленно успокоить тачку. Продадут в горы, починят, будут ухаживать. Увидишь, все будет в порядке…

Щелкнул вскипевший чайник. Жека сыпанул кофе, наполнил кружку водой до половины – знал, что выше трещина в кружке протекает. Темно-коричневые гранулы кофе растворились в кипятке, запахло жженым. Размешав сахар, Жека взял кружку в левую руку, чтобы трещина при наклоне оказалась сверху. Сделал глоток, поморщился. Молока бы…

Он огляделся, словно надеясь увидеть среди струбцин и лотков с крепежом коробку молока. По стенам потрескивали лампы дневного света, исходили теплом трамвайные печки. Стояли верстаки, заваленные запчастями, инструментом и книгами в мягких обложках. В углу расположился старый советский проигрыватель «Арктур», подключенный к английским колонкам, родная головка звукоснимателя заменена на японскую. В картонной коробке рядом выстроились пластинки играющего на похоронах цивилизации «A Silver Mount Zion Memorial Orchestra». Конверты из-под пластинок прямо как модные джинсы были специально потерты еще на лейбле. К верстаку прислонился моргенштерн – зловещее средневековое холодное оружие. Металлический шипастый набалдашник, похожий, по мнению придумавших его швейцарских пехотинцев, на утреннюю звезду.

– Настоящий? – поинтересовался как-то Жека у отца Василия.

– Пятнадцатого века, это имеешь в виду? Нет, конечно. Новодел. Но грудную клетку пробивает ничуть не хуже, – ответил хозяин гаража, оглаживая черную с сединой бороду. – А уж психологический эффект оказывает – будь здоров.

Не согласиться с последним утверждением было сложно, выглядело оружие исключительно пугающим. Если подумать, этот моргенштерн наглядно иллюстрировал суть отца Василия.

С ранних лет тот увлекался книжками и историей Средних веков. Меровинги, крестовые походы, гуситские войны, Ганзейский союз – других развлечений в захолустном карельском городке его детства у него не было. Разве что летом получалось погонять мяч во дворе. В старших классах он прочитал только вышедшую тогда «Плаху» Айтматова, как выяснилось позже, определившую его судьбу. Он перечитал роман несколько раз, после чего раздобыл у старушки соседки Библию, стал украдкой ходить в церковь. Закончив школу и выдержав натиск родителей, поступил в Духовную семинарию, после которой ему поручили захиревший малолюдный приход в Псковской области, заменив им прежнего священника, вчистую проигравшего борьбу с зеленым змием.

Через несколько лет приход изменился до неузнаваемости. Мужская часть населения стала меньше пить, прихожане повалили в отреставрированную церковь, а молодой батюшка стал настоящим пастырем – авторитетным, мудрым и справедливым. Его единственной слабостью оставался футбол, который он смотрел с местными мужиками, стараясь не обращать внимания, когда кто-то из них чертыхался в болельщицком запале. Приехавшая за отцом Василием из города жена носила удивительное для попадьи имя Милла, во всем его поддерживала и помогала. У них родился сын, а следом – еще один. Младшему было всего пять, когда отец Василий со всем семейством отправился в гости к родне в Карелию. На обратном пути на трассе «Кола» старенькую «девятку», восстановленную отцом Василием вместе с парой умельцев из его прихода, нашел выскочивший на встречку МАЗ с развесистым иконостасом в кабине. Словно Зидан боднул Матерацци. Смятую «девятку» отбросило в кювет как бабочку с оторванными крыльями. В раскуроченной легковушке выжил один только отец Василий, с переломанным телом и клокочущей пустотой внутри.

Происходившее с ним после аварии хорошо описывает множество произведений мирового кинематографа и литературы. Бог уехал по делам. Наверное, рванул в гости к какой-нибудь счастливой семье. Для потерявшего веру священника ужас, ярость, ненависть и отвращение из эмоций превратились в мясо жизни. Оставив службу в приходе, он перебрался в Петербург, в надежде спрятаться в большом городе от преследовавшей его боли. Как человек, у которого кто-то близкий умер от рака, идет помогать в хоспис, он устроился работать слесарем в автосервис. Не сразу понял, что оказался втянутым в криминальную деятельность, а когда понял, только пожал плечами. Ему было все равно. В самом деле, что такое тюрьма? Всего лишь недостаток пространства, вполне заменяемый избытком времени. А добытые неправедным путем деньги отец Василий переводил на расчетные счета детских домов.

Разбирая угнанные автомобили, он делал удивительные находки. Однажды нашел пропущенный угонщиком кошелек, туго набитый деньгами. Деньги он пожертвовал больнице в своем бывшем приходе. В другой раз в магнитоле обнаружился диск канадских пост-рокеров, с первых аккордов которых понял, что это его музыка. Песни сломленных людей на грани. Пластинки канадских прихиппованных евреев помогли пережить ему первую после ДТП зиму, не повеситься на стальной балке, поддерживающей крышу гаража, или не задохнуться выхлопными газами в машине. Пластинки и требующий ухода подобранный на улице пес с перебитой лапой.

А потом в бардачке одного из автомобилей отец Василий нашел киндловскую читалку. В наполовину разряженном букридере оказалась «Малазанская Книга Павших» – написанная еще одним канадцем Стивеном Эриксоном сумбурная нескончаемая фэнтэзийная эпопея о стоящей на перепутье древней Малазанской империи. Наемники, армейские маги, пророки и бессмертные завоеватели причудливо срифмовались в голове отца Василия с его утратой, и – пути Господни неисповедимы – он вновь нашел бога. Словно ему сделали перепрошивку как навороченному амазоновскому гаджету. Только в этот раз его богом стало прибывшее тысячи лет назад из далекого космоса существо, в схватках с другими сущностями потерявшее правую руку и глаза. Искалеченный бог. Искалеченный, как и сам отец Василий.

Услышав эту историю, Жека сказал тогда бывшему священнику.

– Я ничего не понял. Ересь какая-то… Так ты ролевик? Ну, вроде толкиниста?.. Реконструктор?.. А много вас таких?.. И вы собираетесь вместе и дубасите друг друга этими хреновинами? – он кивнул на моргенштерн. – Отец Василий, ты ведь не серьезно? Так и садо-мазо можно увлечься. У них тоже есть штуки вроде этих. Страпоны называю… Все, молчу!..

Отец Василий, чуть не отвесив Жеке затрещину, сменил тему разговора.

– Нашли покупателя. Повезло тебе. Берут машину. – Отец Василий вернулся в гараж. – Но торгуются… Твой процент, как обычно… Холодает там…

Жека кивнул, водружая кружку на верстак.

– Пора мне, отец Василий. В аэропорт. Тут еще пешком час до людей добираться. Не подбросишь?

* * *

Температура опустилась с «блин, как же холодно!» в три часа дня, когда Жека, оглядываясь по сторонам, украдкой забрал свой брошенный у «Departure/Arrival» «опель», до «у меня щас хер отвалится!» теперь, когда он стоял возле больницы на Костюшко, куда утром отвез сбитого Цоя. Сбитого? Или все-таки нет?