Западня свободы

Джозеф Алоизиус Риарден, я приговариваю вас к двадцати годам заключения в тюрьме или тюрьмах, которые компетентные органы сочтут для вас подходящими.

Держу пари, что Макинтош в этот момент прямо-таки надрывался от хохота.

3

Судья говорил правду о «едва ли приятных условиях наших тюрем». Так, в которую я попал, оказалась просто ужасной. Войдя в переполненную камеру предварительного заключения, я подумал, что в этот день судьи, видимо поработали сверхурочно. Настроение мое было мрачным, – это и понятно: вряд ли нашелся бы человек, который, стоя перед лицом суда и услышав такой приговор, остался совершенно равнодушным.

Мне тридцать четыре. Когда я выйду, мне исполнится пятьдесят четыре, может быть, немного меньше, если удастся убедить начальство, что я хороший мальчик. Но это будет чертовски трудно, учитывая то, что сказал судья. Любая комиссия по пересмотру дела, знакомясь с протоколом процесса, наткнется на его высказывания, и они произведут на нес ошеломляющее впечатление.

Двадцать долгих лет!

Я безучастно стоял, пока сопровождающий полицейский зачитывал принимавшему меня офицеру подробности моего дела.

– Хорошо, – сказал тот и сделал запись в книге. Затем он вырвал из нее небольшой квадратик бумаги. – Вот квитанция. Тело получено.

Он так и выразился: "Тело получено". Вот так. В тюрьме ты перестаешь быть человеком, а становишься телом, зомби, статистической единицей. С тобой обращаются так же, как почтальон с той желтой коробкой с брильянтами. Ты становишься посылкой из плоти и крови, которую отправляют, получают и через определенные промежутки времени кормят. Однако, то, что у тебя есть мозги, здесь не учитывается.

– Пошли, – сказал приемщик. – Сюда.

Он открыл дверь и посторонился, чтобы я прошел. Дверь захлопнулась за мной, и я услышал щелчок замка. Я очутился в помещении, заполненном людьми. Публика, судя по одежде, очень пестрая: парни в джинсах, мужчины в котелках и полосатых брюках. Никто не разговаривал. Все просто стояли, рассматривая пол, словно на нем было написано нечто чрезвычайно важное. Я думаю, что они чувствовали себя так же, как я – полностью выбитыми из колеи.

Мы долго торчали в этом помещении, ожидая, что последует дальше. Может быть, некоторые, более опытные, и знали. Но я-то впервые находился в английской тюрьме и был внутренне напряжен. Слова Маскелла о том, что особо опасные преступники попадают в весьма неприятную ситуацию, не выходили из головы.

Наконец, нас стали выводить из помещения – по одному и в строго алфавитном порядке. Мне пришлось ждать своей очереди долго, но она все же подошла, и тюремщик повел меня по коридору в какой-то кабинет.

Заключенным никогда не предлагают сесть. И я стоял перед столом, за которым сидел офицер и задавал мне вопросы. Я отвечал, и он заносил мои ответы в специальную книгу, словно чиновный ангел. Он записал мое имя, место рождения, имя отца и девичью фамилию матери, мой возраст, ближайших родственников, род занятий. За все время он ни разу не взглянул на меня. Я для него как человек и не существовал, – я был носителем статистических данных. Он нажал кнопку – получил нужные сведения, и все.

Содержимое моих карманов было скрупулезно переписано и положено в холщевый мешок, затем сняли отпечатки пальцев. Я оглянулся, ища что-нибудь, чтобы стереть с рук чернила, но ничего подходящего не было. Скоро я понял, почему. Меня отвели в жаркое, наполненное паром помещение и приказали раздеться. Здесь я распрощался со своей одеждой, которую предстояло увидеть только через двадцать лет: мне сильно повезет, если она еще не выйдет из моды.

После душа, который оказался очень приятным, я переоделся в тюремную одежду – серый фланелевый костюм жуткого покроя. Вот теперь стоило бы отправиться к портному Макинтоша.

Еще по одному коридору меня провели на медицинское обследование, идиотскую процедуру. Почему не проделать ее после душа, когда я еще не был одет – не понимаю. Тем не менее, я покорно разделся и снова оделся и меня определили годным к работе. Я вообще был совершенством – годен ко всему.

Потом тюремщик привел меня в громадное помещение с рядами камер и железными лестницами, похожими на пожарные.

– Запомни раз и навсегда – это зал "Си", – сказал тюремщик.

Мы затопали по лестнице наверх, потом прошли вдоль камер и остановились перед одной из них. Тюремщик открыл ее.

– Это твоя.

Я вошел внутрь, и дверь захлопнулась за мной с холодным стуком вечности. Я стоял посреди камеры, ничего не видя. Мозг не работал, – забастовал. Минут через пятнадцать я лег на койку и не мог сдержать душивших меня слез.

После этого я почувствовал себя лучше и попытался осмыслить ситуацию. Камера была около двенадцати футов в длину, семь в ширину и, вероятно, футов восемь в высоту. Стены покрыты слоем клеевой краски казенного кремового цвета, на одной из них располагалось зарешеченное оконце. Дверь с глазком, казалось, могла выдержать прямое попадание артиллерийского снаряда.

Обстановку составляла койка с железной рамой, деревянный стол, стул, умывальник с кувшином, выносная параша и пустая полка. Осмотр тюремной камеры – одна из самых легких задач, какие может себе поставить человек. В течение трех минут я обнаружил все, что там можно было найти: три одеяла, две простыни, комковатый матрас, рубашку, пару шлепанцев, тонкое, не впитывающее воду полотенце, ложку и кружку. На гвозде, торчащем в стене, висели на петельке копия Уложения о содержании тюрем Ее Величества и информационная брошюрка.

Три минуты – и я знал о камере все, что только можно. Интересно, что мне делать остальные двадцать лет? И тогда я решил удовлетворять свое любопытство строго ограниченными дозами. Времени будет много, а событий мало, и каждое новое впечатление следовало запасать впрок и обсасывать, не торопясь и ревниво.

Стены камеры вдруг ощутились особенно остро. Я почувствовал, как они зловеще высятся надо мной, толстые и мощные. Только спустя четверть часа я смог преодолеть приступ клаустрофобии и унять дрожь.

Я тут же нарушил свое решение о дозировании впечатлений и принялся читать информационную брошюру. Впрочем, это было абсолютно необходимо. Я – новичок в этой школе, и чем скорее разберусь в ее механике, тем лучше. Тюремные старики могли сыграть не одну шутку с зеленым новичком, а я не хотел стать легкой жертвой для них.

Брошюрка содержала любопытную информацию. Я узнал, что рубашка, находящаяся в камере, – ночная; что свет выключается в десять тридцать, а подъем происходит в шесть тридцать; что мне должны выдавать бритву, которую после бритья нужно возвращать. Там содержались и другие полезные сведения, даже такие, которые можно было использовать для освобождения.

К примеру, я мог обратиться в кассационный суд, а в случае неудачи – к генеральному прокурору, чтобы мое дело рассмотрела Палата Лордов. Я имел право направить петицию Министру внутренних дел и написать члену парламента, за которого голосовал.

Ничего этого я не собирался делать. Мои отношения с Министром слишком далеки от приятельских, а мой член парламента был недосягаем, ибо находился где-то за шесть тысяч миль.

Я прочел брошюру от корки до корки и начал читать ее снова. Делать было нечего, и я решил заучить этот проклятый текст наизусть. Однако, читать пришлось недолго – в камере выключили свет.

4

Раздался звук колокола, и я, открыв глаза, не сразу сообразил, где нахожусь. Быстро одевшись, свернул постель и поставил ее на пол в одном из углов камеры. Затем сел на стул и стал ждать. Послышалось металлическое кляцанье замка, и кто-то посмотрел на меня в глазок.

Дверь открылась, вошел тюремный надзиратель. Я встал. Он внимательно осмотрел камеру и затем уставился на меня.

– Ты новенький. Читал эту штуку? – он кивнул в сторону брошюры.

– Читал.

– Постель поставлена не в том углу, а книжка должна висеть там, где висела. Ну ничего, научишься. Я тебе вот что советую: делай, что тебе говорят, и все будет в порядке. А теперь бери парашу и готовься опорожнить ее.

– Я не пользовался ею.

– Это неважно, все равно есть процедура выливания из параши, – сказал он жестко. – Помни, что я тебе сказал. Делай, что тебе говорят. Это тебе урок номер один.

Я взял парашу и вышел вслед за ним на галерею. Там уже стояли люди, и у каждого в руке был горшок, распространяя отвратительный запах.

– Пошли! – раздался крик.

Я пошел вперед и увидел, что должен вылить содержимое своей параши в один чан, а прополоскать ее в другом. Подмечая, как действовали другие, я проделал все это и возвратился в камеру.

Надзиратель снова вошел в камеру.

– Можешь есть здесь, если хочешь. Пищу всем дают внизу в зале, но тебе, пока ты еще не привык к обществу, разрешено взять поднос и принести его сюда.

Мне, действительно, не хотелось ни с кем общаться. Я и так изо всех сил старался держать себя в руках.

– Благодарю, – сказала я и почувствовал, как мой голос дрогнул.

Надзиратель с иронией посмотрел на меня.

– Не стоит меня благодарить, таковы правила для новых заключенных. И еще одно: сегодня у тебя будет встреча с начальником тюрьмы. В его кабинет тебя поведет один из старых заключенных.

Тот появился около десяти часов, и мы вместе пошли из зала "Си".

– Ты – Риарден. Я слышал о тебе, – сказал он.