Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

– Мне нужна помощь, – говорила она. – Сама я это сделать не смогу.

Моя сестра закатывала глаза. У мамы никогда ни на что не было сил. Бывало, что она целый день не снимала ночную рубашку и одевалась только перед возвращением отца – или не одевалась вообще.

Другие мамы на станции были не такие. Они улыбались, смеялись. Заворачивали детям с собой обед и болтали с ними, ожидая на остановке школьный автобус. Когда тот приезжал, мамы обнимали их и желали хорошего дня, а потом шагали назад, к своим домам, энергично взмахивая руками на ходу.

Но только не моя.

Лонни сама заворачивала себе обед, сама делала уроки и сама готовила завтрак. А мама бродила от кровати к дивану. Я жалел ее, но от маминого визгливого, пронзительного голоса у меня болела голова.

Если она исчезнет, кто будет нашей мамой? Неужели жуткая старая миссис Белл из соседнего дома?

Отец резко надавил на тормоз и опять стал ездить кругами. Шины скрипели на заледеневшей дороге. Его лицо снова казалось спокойным и расслабленным, как тогда, когда они перешучивались с товарищами по работе. Руки у меня устали и вспотели.

– Весело тебе, сын? – засмеялся он.

Может, он ничего такого и не имел в виду. Может, он не собирается высаживать маму в пустыне, чтобы она не нашла дорогу домой.

Но, похоже, говорил он все-таки серьезно.

Отец, судя по всему, поделился своим секретом и с Лонни. Моя сестра знала все про нашу семью, хотя про маму никогда ничего не говорила – только то, что у нее с головой не в порядке.

Лонни была такой же худой, как мама, с ее золотисто-рыжими волосами и зелеными глазами, но вела себя совсем по-другому. Улыбка не покидала ее лица, и ходила она упругой походкой. Сестра играла на фортепьяно, постоянно читала и училась на одни пятерки. Все ее любили. Лонни была полна жизни – а мама походила на сдувшийся воздушный шар, болтающийся по ветру.

По утрам, когда отец уходил на работу, я начинал носиться по дому, и мама говорила, чтобы я перестал кричать словно помешанный. Я играл в футбол, размахивал бейсбольной битой и попадал мячами по лампам, картинам и журнальному столику в гостиной. Мама гонялась за мной, пытаясь ухватить за рубашку или брюки, но догнать не могла. Когда она решала, что с нее довольно, то отпускала меня гулять на улицу.

Однажды утром, в дождь, она велела мне сидеть дома. Чтобы заставить ее передумать, я забрался сверху на стиральную машину и сунул бейсбольную биту в барабан. Мама сразу же прибежала, но барабан успел погнуться, так что его пришлось сдавать в починку. Отец сильно меня отшлепал за эту, как он ее назвал, идиотскую выходку. На ногах у меня еще долго оставались синяки.

В другой дождливый день наша кошка Ночка прибежала домой вся мокрая, и я посадил ее в сушилку. Она взвыла, как сумасшедшая. Когда Лонни ее вытащила, кошка бросилась в гостиную и взлетела вверх по шторе, сорвав ее с карниза. Стоило нам вбежать в комнату за ней, как она спрыгнула на пол.

Лонни дала мне пощечину и обозвала зверенышем. Она сказала, что все соседи так меня зовут. Но я просто хотел высушить кошку. Я не собирался ее пугать.

Отец сказал маме, что ждет не дождется, когда я сбегу из дома с бродячим цирком.

В те дни, когда мама разрешала мне погулять, я первым делом бежал к компрессорной станции, собираясь нарушить пару-тройку правил. Отец говорил, что я должен быть хитрым. «Только смотри, не разозли кого-нибудь из начальства, – напоминал он. – Иначе тебе не поздоровится».

Я брал из его ящика с инструментами гаечный ключ и говорил, что отец забыл его дома, а я ему принес. Я вскарабкивался по металлической лестнице и лупил ключом в гигантскую стальную дверь компрессорной, пока кто-нибудь из рабочих мне не открывал. Обычно меня встречали улыбкой; рабочий подносил руку ковшиком ко рту и кричал: «Позовите кто-нибудь Терстона», – стараясь заглушить шум турбин.

Все рабочие начинали смеяться. Детям нельзя было находиться на станции, рядом с огромными двигателями, поэтому отец делал вид, будто сердится на меня. Иногда, когда я приходил, он собирал вокруг себя остальных и рассказывал обо мне разные истории.

– Ни один другой мальчишка не решился бы явиться сюда и постучаться в дверь. – Он гладил меня по голове и улыбался. – Только мой Дэвид на такое осмеливается.

Прежде чем отослать меня назад домой, отец забирал гаечный ключ, но на следующее утро я его находил на прежнем месте. Рабочие прощались со мной, говоря: «Увидимся завтра, дружище».

В то лето, когда мне исполнилось четыре, отец перед уходом на работу начал меня «воспитывать». Он говорил: я должен быть таким же сильным и смелым, как наши предки-чероки. Он подбрасывал меня в воздух и протягивал руки, чтобы поймать, но потом мог убрать их за спину, и я падал на землю. Все тело у меня было покрыто царапинами и синяками.

Отец только смеялся:

– Я учу тебя быть начеку, парень. Я не всегда буду рядом, чтобы тебя защитить.

Он кричал на меня, когда я пугался, и говорил не смотреть на его руки.

– Группируйся, чтобы смягчить удар, – говорил он. – Защищайся сам. Тебе что, все надо объяснять? Да и вообще, от шишки на голове ничего с тобой не случится.

Несколько раз он привязывал меня к старой сосне у нас во дворе. Отец оборачивал толстую колючую веревку вокруг моей груди и лодыжек и плотно затягивал узел.

– Попробуй-ка выбраться, хитрый мелкий ублюдок.

Затем он разворачивался и уходил.

– Папа, пожалуйста, развяжи меня… пожалуйста… пожалуйста.

– И не подумаю. Ты ничего не должен бояться – естественно, кроме меня, – бросал он через плечо.

Я звал его, плакал, но это никогда не помогало. Веревка впивалась мне в кожу, узел затягивался еще сильнее, словно китайская ловушка для пальцев. Вскоре у меня все тело начинало трястись, и становилось трудно дышать. Слезы лились по лицу и капали на веревку. Я совсем не чувствовал себя храбрым чероки.

Если кто-то проходил мимо, я кричал:

– Эй! Я нечаянно привязал сам себя к дереву. Вы мне не поможете?

Я издавал принужденный смешок, но звучал он натянуто и неубедительно.

Обычно мистер Белл приходил и развязывал веревку.

– Я знаю, это твой отец сделал, – говорил он. – И это очень нехорошо.

Если мистер Белл не являлся меня освободить, мать выскакивала из дома и помогала мне, как только отцовский «Рамблер» скрывался из виду.

Глава 2

Отец работал под непосредственным руководством Чэмпа, директора станции. Чэмп был моим лучшим другом. Он сам не раз так говорил.

Когда никто не видел, я подтаскивал деревянную скамейку к его громадному красному пикапу с логотипом ЭПНГ, припаркованному возле компрессорной, забирался в кузов и ложился на живот, дожидаясь, пока он поедет инспектировать газопровод. Тогда я подскакивал и колотил в заднее стекло. Чэмп хохотал и разрешал мне пересесть к нему в кабину.

Мы грызли семечки и пили кока-колу, которую он держал в сумке-холодильнике под сиденьем. Я ставил на нее ноги и болтал без умолку, спрашивая его о турбинах, кукушках, гремучих змеях – обо всем, что приходило мне в голову. Чэмп говорил, что у меня моторчик в языке. Я хихикал, когда он по рации связывался с отцом, чтобы сообщить, что мы вдвоем инспектируем трубы.

– Вот же паскудный проныра! – говорил тот, но никогда не ругал меня, если я был с Чэмпом.

Хотя у отца не было высшего образования, он мог переговорить кого угодно – и по любому вопросу. У нас дома стояла куча книг по инженерии и математике, и все он прочел от корки до корки. Отец знал больше, чем остальные рабочие на заводе, вместе взятые, о турбинах и о том, как с ними правильно обращаться.

Никто никогда его не перебивал и не возражал ему. Если отец переходил на повышенные тона, его подчиненные старались скорее куда-нибудь ускользнуть. Они обязательно смеялись всем его шуткам. А когда я приносил отцу гаечный ключ, то говорили мне, что он – самый умный парень, с каким им приходилось встречаться.

Все разговоры в поселке были только про газ; запах газа витал повсюду. Мы привыкли и не замечали его, пока кто-нибудь посторонний не напоминал о нем. Кто-то из старших мальчишек сказал мне, что в ЭПНГ используют бычьи ветры, чтобы газ так вонял. Отец объяснил, что это запах серы.

– Без запаха мы не заметим протечки, – сказал он, раздувая грудь, чтобы все обратили на него внимание.

Мы только что закончили есть мамин традиционный ужин – жареную бамию, ростбиф и ледяной чай, – который она подавала чуть ли не каждый вечер. Мы с Лонни любили сидеть за столом и слушать, как отец рассказывает про турбины, которые гонят газ до самого Лос-Анджелеса. Иногда он рисовал нам схемы, чтобы показать, как они работают. Турбины были огромные, и их внутренние механизмы двигались быстрей, чем мог уловить глаз.

– А если мы не заметим протечку, взрывом нас всех разметает аж до Мексики.