Костяные часы

Я выдерживаю паузу, потом спрашиваю:

– А это так уж важно?

Из телевизора доносятся мультяшные взрывы. Ма кричит сестренке:

– Выключи немедленно, Шерон! И иди к себе. Дверь за собой закрой.

– Так нечестно! – возмущается Шерон. – Ты Холли ругаешь, а я что, крайняя?

– Быстро, Шерон. И ты тоже, Джеко. Мне нужно… – Но Джеко уже исчез. Когда наконец уходит и Шерон, ма снова бросается в наступление: – И гуляла ты в одиночестве?

Откуда это отвратительное ощущение, что она хочет меня на чем-то подловить?

– Ага.

– И далеко ты забрела, гуляя в одиночестве?

– Тебе в милях сказать? Или лучше в километрах?

– А может, твоя прогулка привела тебя прямиком на Пикок-стрит, где живет некий тип по имени Винсент Костелло? – (Кухня плывет перед глазами, а за окном, на том берегу, в Эссексе, кто-то – палка, палка, огуречик, получился человечек – сводит с парома свой велосипед.) – Что, все слова растеряла? Ну, давай я тебе подскажу, напомню: вчера в десять вечера ты, в одной майке стоя у окна, опускала там жалюзи.

Да, я действительно спускалась на кухню, за пивом для Винни. Да, я действительно опускала жалюзи на окне, что выходит на улицу. Да, кто-то действительно проходил мимо. «Расслабься, – сказала я себе тогда. – Ну, шляется кто-то под окнами, он же тебя все равно не знает». Ма явно рассчитывает, что я сломаюсь. Но я и не подумаю.

– Ма, тебе б не официанткой работать, а в МИ-пять шпионов ловить.

Она бросает на меня фирменный гневный взгляд Кэт Сайкс:

– Сколько ему лет?

Теперь уже я складываю руки на груди:

– Не твое дело.

Ма прищуривает глаза:

– Насколько мне известно, двадцать четыре.

– Раз ты и так знаешь, зачем же спрашивать?

– Потому что подобные отношения двадцатичетырехлетнего мужчины и пятнадцатилетней школьницы – это преступление. За это его запросто можно посадить.

– Мне в сентябре исполнится шестнадцать. А полиции Кента и без него есть кем заняться. И вообще, я уже взрослая, сама могу решать, с кем вступать в «подобные отношения», а с кем нет!

Ма вытаскивает сигарету из красной пачки «Мальборо», прикуривает. Мне тоже до смерти хочется курить.

– Вот я скажу твоему отцу, он с этого Костелло кожу заживо сдерет.

Ну, это фигушки: папе, как и всем хозяевам пабов, и впрямь порой приходится выпроваживать из бара разбуянившихся пьянчужек, только он совсем не тот человек, который способен содрать с кого-то живьем кожу.

– Брендану, между прочим, тоже было пятнадцать, когда он бегал на свидания с Менди Фрай, – говорю я. – И если ты думаешь, что они просто гуляли, держась за руки, то очень ошибаешься. Хотя я что-то не помню, чтобы ты ему хоть раз сказала, что его за это «запросто можно посадить».

Мать смотрит на меня и произносит четко, почти по слогам, точно разговаривая со слабоумной:

– Мальчики – это – совершенно – другое – дело.

Я презрительно фыркаю: да ладно тебе, ма!

– Значит, так, Холли, запомни: ты будешь встречаться с этим… торговцем автомобилями только через мой труп.

– Нет уж, ма! Фигушки! С кем захочу, с тем и буду встречаться!

– Так, новые правила. – Ма тычет окурком в пепельницу. – Я отвожу тебя в школу и привожу обратно. И из дому ты одна больше не выйдешь – только со мной, с отцом или с Бренданом и Рут. А если я хоть одним глазком еще раз замечу поблизости этого охотника за младенцами, то немедленно заявлю в полицию и потребую привлечь его к уголовной ответственности, вот Богом клянусь! А еще… еще я позвоню к нему на работу и расскажу, что он совращает малолетних.

Ползут огромные жирные секунды, в меня въедаются мамины слова.

Глаза пощипывает, но доставлять удовольствие этой миссис Гитлер я не намерена.

– У нас не Саудовская Аравия! Ты не имеешь права запирать меня в доме!

– Живешь под нашей крышей – подчиняйся нашим правилам. Я в твоем возрасте…

– Да, да, да! И было у тебя двадцать братьев, тридцать сестер, сорок бабушек-дедушек и пятьдесят акров картофельных полей, на которых с утра до ночи нужно было копать картошку, потому что такова была жизнь в вашей хреновой Ырландии, черт бы ее побрал! Но здесь-то Англия, ма, Англия! И на дворе восьмидесятые, и если уж жизнь была так прекрасна в вашем долбаном Западном Корке, в этом вонючем болоте, то на хрен ты вообще приехала в…

Хрясь! Она со всего маха хлещет меня по левой щеке.

Мы смотрим друг на друга; я вся дрожу от потрясения, а ма… в таком гневе я ее еще никогда не видела. И похоже, она понимает, что своими руками разрушила то, что восстановить уже невозможно. Я встаю и с видом победительницы молча выхожу из комнаты.

Конечно же, без слез не обходится, но я плачу скорей от шока, чем от обиды, потом успокаиваюсь и подхожу к зеркалу. Ну да, глаза зареванные, хотя, если чуточку подвести, заметно не будет. Теперь еще немножко помады, капельку румян… В общем, сойдет. И девушка в зеркале – точнее, молодая женщина с коротко подстриженными черными волосами, в майке с надписью «Quadrophenia» и в черных джинсах – говорит мне: «А у меня для тебя новости: ты сегодня переезжаешь к Винни». Я начинаю перечислять причины, которые не позволят мне так поступить, и умолкаю, чувствуя, как кружится от волнения голова, и одновременно испытывая какое-то странное спокойствие. «Да, – соглашаюсь я, – а еще я бросаю учебу. Вот прямо сию минуту». Теперь, когда летние каникулы на носу, школьный инспектор о прогулах не распердится, а в сентябре мне уже стукнет шестнадцать, так что у меня будет полное право сделать ручкой нашей общеобразовательной «Уиндмилл-Хилл». Господи, неужели у меня действительно духу хватит?

Хватит. Ну, тогда пакуй вещи! Что с собой-то брать? А что влезет в спортивную сумку. Трусы, бюстгальтеры, майки, нейлоновая куртка-бомбер, косметичка, жестянка из-под бульонных кубиков «Оксо» с браслетами и ожерельями. Еще не забыть зубную щетку и пакет с тампонами – месячные у меня немного запаздывают и могут начаться в любую минуту. Деньги. Налички у меня накоплено 13 фунтов и 85 пенсов, купюрами и мелочью. Еще есть 80 фунтов на счете в банке «TSB». Понятное дело, за постой Винни с меня денег не возьмет, а на следующей неделе я найду себе работу. Бебиситтером, например, или на рынке, или официанткой – да всегда можно придумать, как заработать несколько фунтов. А вот что делать с коллекцией дисков? Я же не могу прямо сейчас перетащить их все на Пикок-стрит, зато ма вполне способна сдать их в «Оксфам», из вредности. В общем, беру только «Fear of Music», аккуратно заворачиваю пластинку в бомбер и укладываю в сумку так, чтоб не повредить. А остальные на время прячу в тайник, под расшатанную половицу, но когда снова прикрываю это место ковром, то чуть с ума не схожу от испуга: в дверях стоит Джеко и внимательно за мной наблюдает. Он все еще в пижаме с эмблемой «Тандербердов» и в шлепанцах.

– Мистер, как вы меня напугали! Просто чуть сердце не выскочило!

– Ты уходишь, – заявляет Джеко своим потусторонним голосом.

– Да, но это между нами. И не волнуйся, я ухожу недалеко.

– Я тебе сувенир сделал. На память.

Джеко вручает мне картонный круг – тщательно распрямленную крышку от коробки из-под сыра «Дейрили» – с нарисованным на нем лабиринтом. Мой братишка просто помешан на лабиринтах; их полно в книжках серии «Подземелья и драконы», которыми они с Шерон зачитываются. Обычно Джеко придумывает до ужаса замысловатые лабиринты, а этот почему-то не очень сложный, состоит всего из восьми или девяти концентрических кругов, соединенных проходами.

– Бери, – говорит Джеко. – Это инфернальный лабиринт.

– По-моему, он совсем не страшный.

– «Инфернальный» значит «сатанинский», сестренка.

– И что же в нем такого сатанинского?