Чернила под кожей

Индийские чернила, по крайней мере черные, сначала делали из сажи, как я читала где-то. Вот бы я могла сделать чернила из пепла из нашего камина. Мама любит зажигать огонь, но решетку никогда не моет. Все убираю я сама. Так много пепла остается от огня. Огонь считается силой разрушительной, при этом пламя оставляет за собой что-то новое. Б каком-то смысле оно тоже создает. Иногда мне хочется поджечь части себя и превратить их в чистый, яркий пепел, чтоб выглядели они совсем иначе. Когда что-то сгорает, оно теряет форму. Нельзя сказать, чем оно было до пожара. Это секрет, который тяжело расшифровать. Мне кажется, я родилась из сажи, из чего-то грязного. Мне кажется, что если б я попала на чужую кожу, то человек бы заразился чем-то мерзким, распух бы и покрылся сыпью, которую хочется чесать. От которой остался бы ужасный шрам.

Еще понадобится разовая тара.

Когда весь список соберешь, будешь собой довольна. И зря, ведь настоящая работа только начинается.

Зубную щетку нужно разломать особым способом, отрезать от струны кусок и вставить в щетку. Если хочешь поострее – режь струну диагонально. От тупой иглы будет больнее. Есть личности (мама, например), которые считают, что татуировки делают одни лишь мазохисты, но на самом деле большинству клиентов не хочется страдать от боли, пока на них рисуют. Чем острей игла, тем меньше боли. Твоя тату-машинка почти готова.

Иглу необходимо дезинфицировать в огне, в синей его части. Подержать там три-пять секунд. Выглядит красиво. В огне есть что-то гипнотическое, что манит взгляд, прекрасное и причиняющее боль. Ядовитый змей.

Нужно придумать дизайн тату со змеями. Кожа у них очень красивая. У матери отца есть сумка из змеиной кожи. Как-то раз она сказала: «Отдам тебе, когда ты вырастешь». Боюсь, сейчас она не собирается это обещание сдержать. Мне бы хотелось потрогать настоящую змею, живую. Было бы круто.

Налей отбеливатель в небольшую миску. (Я пепельницу брала, но сперва ее помыла.) Оставь иглу там минут на пять для дезинфекции. Если что-то будет проникать под кожу, оно должно быть чище чистого. Это очень важно. Вымой руки тщательно, с щеткой для ногтей. Между пальцами потри, запястья тоже. По-собачьи руки потряси, чтоб высушить, или используй новенькое полотенце. Затем протри ладони антисептиком. И только после этого можно перчатки надевать.

Вытащи иглу из миски и положи ее на ватный тампон для сушки. Потом приклей на кончик зубной щетки. Пока клей сохнет, держи иголку прямо.

Когда закончишь, татуировку нужно аккуратно нанести на кожу нетоксичным неперманентным маркером. Нужные чернила помести в отдельные стерильные контейнеры. Достань тату-машинку. Запускай.

Игла должна пульсировать вверх-вниз. Макни ее в чернила. Проведи по нанесенному рисунку. Не спеши и прикасайся мягко. Кожу прокалывает игла, не ты. Когда закончишь, маркер смоется, оставив что-то долговечное.

Это приносит странное удовлетворение. Наверно, еще приятнее, когда рисуешь на человеке. Или хотя бы на свинье. Было бы забавно – татушка на свинье. Что бы я нарисовала, будь возможность? «Хлев, милый хлев» в сердечке или «Ячмень». Интересно, когда слово «свинья» стало ругательным? Я бы поставила на шимпанзе в качестве ругательства – они больше похожи на уродливых людей. Мерзкие эти шимпанзе. Жестокие. Я видела документальный фильм.

Раздражение на коже портит весь рисунок. Правильная красота может ужасать.

Мама рассказала мне историю, которую услышала от бабушки. Та клялась, что все это произошло на самом деле. Значит, так.

В большом красивом доме на краю поселка, где выросла моя прабабушка, жил-был обеспеченный трактирщик с женой-красавицей, похожей на пичужку. Были они счастливы, как счастливы все люди, которые не нуждаются ни в чем, но очень не любили вещи уродливые и неприятные. Однажды ночью случился страшный шторм, такой, который помнят долго, кричащий и пригибающий деревья.

Посреди грозы они услышали стук в дверь. Трактирщик и его жена в то время были дома, так как богобоязненный трактирщик по воскресеньям не работал. Жена его была беременна, и он хотел за хрупкой девушкою приглядеть. Будь они беднее, жена бы умерла еще ребенком – так говорили люди. Но благодаря богатству она выжила.

Трактирщик обнаружил на пороге ремесленницу с кричащим маленьким ребенком. Она просилась в дом, укрыться от дождя, и хозяин почти ее впустил, но подошла его жена. Сморщив нос, беременная отвернулась, и трактирщик понял, что незваная гостья ей неприятна. И, несмотря на желание свое, трактирщик приказал ей убираться. Ремесленница молила их помочь, показывала на своего ребенка – уродливое существо, воняющее испражнениями и торфом. Жена трактирщика стояла в нерешительности. Шторм был ужасен, а ребенок очень мал. Но трактирщик был непреклонен, и, когда женщина отказалась уходить, он разозлился, обозвал ее свиньей, ребенка – поросенком. Прогнал их. После той ночи они не видели ни ремесленницу, ни малыша.

Но когда родился их собственный ребенок, весь скользкий, липкий из утробы, их ждал сюрприз.

Когда его обтерли, увидели, что не с лицом родился он, а с мордою свиньи. Не просто с пятачком, но и с глазами, ртом, щетиной.

Они решили, что он погиб при родах, и бросили его. Купили младшего ребенка у не такого обеспеченного брата. Своих детей не заводили.

Мне кажется, что это выдумки. Эту историю я слышала еще не раз – разные детали, но одна мораль. Не зли ремесленниц, иначе пожалеешь. Бабушка звала ее ремесленницей, мама порою тоже. Какое-то неправильное слово, как мне кажется теперь, неудобно слетает с языка.

Ливия, моя подруга, которая стоит на кассе, пока я работаю в отделе гастрономии, знала девчонку, которая изобличила одну такую же бродяжку в краже и позвала охрану магазина. Бродяжка разозлилась, предупредила, что девчонка пожалеет. Ну и потом эта знакомая родила ребенка с лицом свиньи.

Шучу. На самом деле девчонку подстерегли после работы и избили. Она легла в больницу. (Все-таки есть правда в этих сказках, да? Предупреждение.) Но провернуть такое может кто угодно. Достаточно собрать друзей, которые готовы поколотить любого по твоей указке.

Когда я слушаю, я не противоречу, просто киваю. Пусть люди ненавидят других людей. Не моя проблема, пока их злость направлена не на меня. Я не выдержу ни ненависти, ни любви. Во мне и так уж много неправильной любви и нездоровой ненависти.

Чернила – не единственное, что можно капнуть в рану. Грязь и пепел подходят тоже. Магическая кожа выталкивает чужеродные тела. Где-то используют даже пепел мертвецов. Шрамы остаются грубые и злые, как детский грим на Хеллоуин.

Вот о таком мы разговариваем с Ливией, вытирая пыль и расставляя товар по полкам. Я режу ветчину на завтра и думаю о Томе. Ломтерезка – опасная машина. С тех пор как начала работать, я слышала множество историй о пальцах, волосах, ногтях, локтях, застрявших и отрезанных. Когда цель у устройства – резать мясо, необычайно ясно понимаешь, что все мы тоже сделаны из мяса. Ломтерезка рычит зловеще, как чудовище, что по ночам прокрадывается в спальню, чтобы порезать молодую бархатную кожу.

Нанести рисунок и избежать инфекции – работа непростая. кожа заживает, но ей нельзя позволить исцелиться слишком плохо или слишком хорошо. Кислый сок поддерживает раздражение. Это если нет человеческого пепла под рукой.

В своей тетрадке я рисовала монстров. Каких-то из историй, каких-то придумала сама. Есть множество мифических существ, которые живут на коже, но не в реальном мире: грифоны, фениксы, единороги, драконы, саламандры, нимфы. Разве не странно, что люди лучше знают вымышленных животных, чем настоящих? Пилорыл, морской дракон, сахарная летяга звучат придуманными, но это не так. Я видела их в книге «Животные Австралии», которую я читаю на ночь. Сама книжка не очень, но вот иллюстрации просто прекрасны – такие старомодные, зернистые. Все звери из Австралии такие подозрительные. Сумчатые особенно.

Сумчатые в Австралии везде. Я бы не прочь наведаться туда, если будут деньги. Если смогу уехать. Столько «если». Иногда я представляю свою жизнь как множество дверей, которые захлопываются друг за другом. Моя вина на самом деле. Если бы мы жили с папой, у нас были бы деньги, но это я просила маму съехать, убедила саму себя, что, если мы уедем, причины друг друга ненавидеть растворятся и жить нам станет лучше. Все правда стало лучше, но теперь я ненавижу нас обеих.

Из кожи человека может вырасти все что угодно. Нарежь ее кусочками и собери мозаику или дерево. Позвоночник превращается в решетку для плюща, звезды загораются на пальцах и руках. Ребра будут клеткой для свежей рыбы, круглоглазой, ловящей воздух ртом.

Она встречается с мужчиной, Саймоном, работает он в страховании. Сегодня вечером они едят лазанью и смотрят телик. Мне было приказано не попадаться на глаза. Обычно я не против, только сегодня я злюсь на Тома.

Вот почему. После школы и до работы у меня был свободный час. Я написала Тому, спросила, можно ли зайти. Том ответил, что он сейчас не дома. Ладно. Вот только он соврал, я видела его, когда шла на работу. Он сидел в гостиной – не потрудился даже задернуть шторы – и резался в Xbox. Том в Xbox играет очень много. Наверно, именно поэтому я первая девчонка, с которой он смог переспать.

Самое странное, он не особо и заботится-то обо мне. Мне всегда казалось, что такие «негулящие», без личной жизни люди просто очень избирательны, с высокими стандартами и все такое. Мне казалось милым, что я у него первая. Так любая бы подумала, ведь правда?

Да он счастливчик, что нравится мне таким, как есть. Но он так не считает. Ну и ладно, потому что мне он не парень. Он мне не должен, я не должна ему. Хотя, наверно, я жду уважения? Немножко уважения, пожалуйста.

Так вот, почистив ломтерезку, я принимаюсь заворачивать продукты в пленку. На мне еще пара часов домашки, но дома ее делать не могу, ибо будут секс и стоны. Дурацкие тонкие стены. Это ужасно и неправильно. Мне должно быть плевать на маму и на Саймона, который в принципе неплох. Он первый ухажер у мамы после папы, а папу можно не считать. Он к ней плохо относился. Саймон в прошлом месяце мне на день рождения подарил открытку. Внутри лежали сорок баксов.

Мама все мурлыкала: «Ой, да не стоило», но подарку была рада, потому что ей теперь не нужно было давать мне деньги. Она купила мне парочку подержанных энциклопедий, желтый джемпер и книгу о мутантах. Мать она хорошая или может быть хорошей. Просто ее сломали. И меня сломали, и она об этом знает, но не прекращает дальше меня ломать.

Я не знаю, как исправить свою мать. Я пытаюсь, но в конце концов либо злюсь, либо на нее ору. Когда я в первый раз осталась с Томом на ночь и вернулась утром, мама влепила мне пощечину. Мне кажется, она завидовала, что ее дочь занимается чем-то нормальным, когда она сама забыла, как нормальной быть. Не такой нормальной, как была в детстве. У дедушки и бабушки водились деньги, поэтому Лаура привыкла ко всему хорошему. К чистому дому и порядочному душу, а не крану, на который надевают шланг.

Я никогда не чувствую себя помытой после душа в нашем дурацком доме. Постоянно кажется, будто я пахну. У Тома вот душ электрический, поэтому вода всегда горячая и напор хороший. Наверное, не стоит обижаться на него за игнорирование. Он делал так уже. Мы встретились на улице, я поздоровалась, а он прошел не глядя мимо, будто меня не знал.

Потом я у него спросила, мол, почему? Он утверждал, что меня просто не заметил. Я знала, что это неправда, я видела, что он меня увидел, но ссориться не стала. Не так Том важен, чтобы обижаться на него. Он мне нужен только комфорта ради. Но вечером к нему я не пойду. Пускай мы и используем друг друга, сегодня я какая-то ранимая и хочу побыть одна.

Хочу свой дом, подальше от Лауры. Может, не очень далеко, чтобы навещать и проверять, что она жива-здорова. Я иногда волнуюсь. Интересно, волнуется ли она? На вид не скажешь. Я бы спросила, да мама будет нервничать. Я справлюсь так, сама, благо умею. Выдерживать давление. С детства приходилось.

Плоть собирается в тазу. Кусочки кожи, которые ты аккуратно содрала. Их поместят в пакетики и выкинут.

Сегодня в школе было тяжело. Глаза слипались, особенно на математике. Чем сильнее я пыталась не уснуть, тем больше спать хотелось. Похоже, я задремала. Голова качнулась вниз, и Джоан тыкнула меня локтем под партой. Все видели наверняка, как я едва не стукнулась башкой о стол. Блин. И мне не важно, что люди думают, но выглядела я точно по-дурацки. И теперь не знаю, как выполнять домашнюю работу.

Я надеялась, что Том поможет. У него значок отличия по математике, так что мои задания для него раз плюнуть. Но теперь просить его о помощи я не могу. Я так устала за эти дни. Невероятно, но устала даже спать. А когда сплю, мне снятся не совсем кошмары, но очень яркие, пугающие сны.

Вот, например, приснилось мне, что у меня за завтраком появились крылья, и перья падали мне в хлопья, и вскоре у меня весь рот оказался полон перьев, и с каждым словом они сыпались на стол. Мама их все смахивала на пол, а они все падали и падали. Я была босая и еще долго сидела за столом, смотрела в миску и на перья. Мокрое перо теряет весь свой внешний вид, меняет форму, превращается в такую волокнистую маленькую штучку, похожую на облезлые реснички.

Мама любит ресницы накладные, потому что свой цвет волос у нее необычайно светлый. На солнце бровей-ресниц ее не видно. Я в детстве их боялась. Боялась, что они, как пауки, заползут в глаза, отложат яйца там и мать моя ослепнет.

Будь осторожнее с чужою плотью. Красивый шрам – обманчивая вещь. Вплетает в боль очарование, опасности не замечая.

В детстве у меня было очень богатое воображение. Помню, боялась самых простых вещей. У нас в гостиной стояло кресло – искуственная кожа, уютное, как объятия бабушки. И в восемь лет я вдруг решила, что это кресло может есть людей. Более того, оно планировало сожрать меня. С тех пор на этом кресле я не сидела, и если приходилось мне зайти в гостиную, косилась на него с опаской и считала, сколько шагов потребуется мне, чтоб добежать до двери. Семь или меньше – и я была спокойна. Больше – и я вся напрягалась, готовая в любой момент удрать.

Это кресло я ужасно не любила, а папа обожал. Сидел в нем, смотрел футбол – галстук ослаблен, пузо упирается в ремень. На мой день рождения, когда мне исполнялось восемь, мама пекла торт. Он подгорел, и папа прижал мамину руку к плите, пока она не начала кричать. Я надела новенькое платье со смешным воротником. Сиреневое платье, папа мне купил. В джинсах было бы удобнее – на день рождения планировались всяческие игры. Цвет был неплохой – сиреневый мне нравился и нравится сейчас, – но платье было бледного, лилово-розоватого оттенка, который цветом-то назвать нельзя.

На праздник к нам пришли кузены и школьные знакомые, но помню только Шейна Хорана. Я поцеловала его в губы, а потом сделала такую крапивку на руке, что он заплакал. Я странная была – и странная сейчас. Могу лежать в объятиях Тома в самые нежные минуты, потом вскочить и убежать домой, нарисовав ему маркером очки. Он потом сказал, что его это задело. В мою защиту могу ответить, что он крепко спал.

Немножко я злодейка, да. Но знаю, в кого я выросла такая, ведь у мамы тоже есть злая сторона. Она меня винила, когда происходило что-то нехорошее. Как будто своими действиям или бездействием я призваю беду. Она меня пугала. Все родственники меня пугали, и я буду такой, пугающей, и это тоже страшно. Детей мне заводить нельзя. Ребенка у меня не будет. Вдруг из меня получится родитель не лучше папы или Лауры?

Есть племя Каро в Эфиопии, там женщины покрыты шрамами. Шрамы отмечают возраст, статус. Одна такая женщина смеется со страниц моей энциклопедии. Бугорки бегут по животу. Как отпечатки ватных палочек. Пуантилизм.