Захватывающие деяния искрометного гения

– Так ведь ребенок, понимаете ли. Не слишком ли это?

– Слишком что? Слишком много человеческого тела? – он говорит таким тоном, словно это я тут извращенец, он – Мистер Естественность, а я какой-то одежный фашист.

– Ладно, проехали, – говорю я. Идиотский пляж. Скорее всего, просто кучка голых бородатых парней, костлявых и бледнокожих.

Мы возвращаемся на шоссе, забираемся в красную «хонду» и продолжаем путь. Мимо серфингистов, через эвкалиптовую рощу перед Хаф-Мун-бэй, вокруг порхают птицы, кружатся над нами – они тут тоже для нас! – потом мимо скал перед въездом в Сисайд, далее дорога становится немного более пологой, затем еще несколько поворотов и – вы видели это гребаное небо? В смысле вы, бля, вообще были когда-нибудь в Калифорнии?

Из Чикаго мы уезжали впопыхах. Распродали большую часть вещей – все то, что не хотели брать с собой, – воспользовавшись услугами деловитой женщины, которая пришла, все оценила и связалась с нужными людьми, – явно у нее имелся список энтузиастов, всегда готовых скупить имущество недавно умерших, кому она и сообщила, что по адресу Вейвлэнд, 924, распродажа; мы в это вообще не вмешивались. Разошлось почти всё, мы оставили только кое-что из игрушек Тофа, несколько кофейных кружек и разрозненное столовое серебро. Все это, а также то, что не удалось продать, мы упаковали – получилось, кстати, много, коробок шестьдесят, – погрузили в фургон и сейчас храним в гараже дома на Спрюс-стрит. Билл продал мамину машину, а Бет продала машину отца и купила джип, а я расплатился с банком за «хонду», которую мы совсем недавно купили на пару с отцом, чтобы мне было на чем добираться до дома на выходные.

В Беркли мы живем с Бет, ее лучшей подругой Кэти – она тоже сирота, ее родители умерли, когда ей было двенадцать, – и моей девушкой Кирстен, которая всегда хотела жить в Калифорнии, вот и переехала с нами. На нас пятерых в живых остался только один родитель – мать Кирстен, так что поначалу мы гордились своей независимостью; мы, сироты, начнем домашнюю жизнь с нуля, ни на что не опираясь. Это казалось отличной идеей, что мы будем жить под одной крышей, – как в колледже! как в коммуне! – кто-то присматривает за ребенком, кто-то занимается уборкой, кто-то готовит! Совместные обеды, вечеринки, веселье! Но от силы через три-четыре дня стало ясно – и причины тоже ясны, – что идея была не очень. Каждый из нас напряжен из-за необходимости приспосабливаться к новому месту, новой школе, новой работе, и каждый из нас начал раздражаться, жаловаться и спорить: где чьи газеты; пора бы уже знать, что не стоит покупать гранулированное средство для посудомоечной машины, неужели это и так непонятно, боже ж ты мой. Кирстен, которая еще не расплатилась за учебу, а накоплений у нее почти нет, изо всех сил старается найти работу, но у нее нет машины. И она не разрешает мне платить ее долю аренды.

– Я сама заплатить могу, не беспокойся.

– Не позволю тебе платить.

– Рыцарь снова на коне!

И хотя я могу заплатить, она все усложняет, даже летом. Так что утром я везу ее до метро по дороге в спортивный лагерь Тофа, и мы с Кирстен переругиваемся, только и ищем повода накинуться друг на друга, взорваться, и так до бесконечности, мы даже не представляем себе, будем ли еще жить вместе этой осенью, найдем ли себе к осени работу, будем ли влюблены друг в друга этой осенью. Дом только усиливает наши проблемы, образуются альянсы – Тоф и я, Кэти и Бет, Бет с Кирстен и Кэти – и, как следствие, постоянные стычки, от которых этот дом, со всеми его прекрасными видами, становится тесным; и атмосфера веселья пропадает, хотя мы с Тофом отчаянно пытаемся ее создать.

Например, мы обнаружили, что поскольку полы в доме деревянные, а мебели немного, есть как минимум два идеальных места, где можно разбежаться и скользить. Лучшее – в проходе от задней террасы к лестнице, даже при небольшом разбеге там можно проехать футов тридцать, как раз до лестницы, ведущей на нижний этаж, а ее первую половину можно преодолеть одним прыжком, если, конечно, не пугает сделать в финале кувырок и вскинуть руки, как Мэри Лу Рэттон[45 - Мэри Лу Рэттон (р. 1968) – первая американская гимнастка, получившая золото на Олимпийских играх (Лос-Анджелес, 1984 г.).]. Ура! Америка!

Рис. 1

Наш трюк – на радость соседям и прохожим – изображать, как я порю Тофа ремнем. Вот как это выглядит: открыв заднюю дверь на террасу, мы идем в гостиную, я держу в руках сложенный пополам ремень и резко дёргаю его, так что получается звук, словно я со всей силы бью Тофа по ногам. Он визжит, как поросенок.

Ремень: Щелк!

Тоф: (Визжит).

Я: Ну как тебе это, нравится?

Тоф: Прости, прости! Я больше не буду!

Я: Да ну? Да ты ходить больше не сможешь!

Ремень: Щелк!

(Визг) и т. д.

Это очень весело. Мы, Тоф и я, атакуем Калифорнию, живем по полной, пока не наступила осень и нас не заперли в четырех стенах, пока Бет и Кэти занимаются своими делами, а Кирстен ходит по собеседованиям. Мы с Тофом отправляемся на Телеграф[46 - Телеграф – район четырех кварталов вокруг Телеграф-авеню, центр университетского городка и общественной жизни, на этом участке Телеграф-авеню множество ресторанов, книжных магазинов и магазинов одежды, а также уличных торговцев. В этом районе собираются студенты, туристы, художники, уличные фрики и бездомные.] поглазеть на всяких чудиков. Мы бродим по университетскому городку в поисках Голого Парня, хиппи, кришнаитов и евреев за Иисуса[47 - «Евреи за Иисуса» – христианская миссия евреев-христиан, основанная в Сан-Франциско.], разгуливающих топлес женщин, которые шокируют гуляющих, выставляются перед телевизионными камерами и дразнят копов, выписывающих им незаслуженные штрафы. Ни одной обнаженной груди мы не увидели, Голого Парня так и не отыскали, но однажды наткнулись на Голого Старика с седой бородой: он непринужденно болтал с кем-то по телефону, стоя в телефонной будке в одних лишь шлепанцах. Мы обедаем в кафе, потом, бывает, спускаемся на пристань Беркли и там, в парке, у самого конца мола, среди зелени и невысоких холмов, достаем из машины (они всегда там лежат) бейсбольные биты и перчатки, мяч и фрисби, кидаем их друг другу, валяем дурака. Делаем всякие мелкие дела: зайти за продуктами, сходить постричься (стригут фигово), а потом время медленных тихих вечеров – телевизора в доме нет; затем мы читаем и болтаем, лежа в его маленькой кровати: «Странно, но я уже почти не помню их», – сказал он однажды, и его слова были обжигающими и беспощадными, потом пришлось час сидеть и вспоминать разные случаи: «Это помнишь? Помнишь? Ну вот, конечно, ты их помнишь», – а потом мы с Кирстен спим в комнате, откуда тот же вид, что из гостиной и с террасы наверху, Бет спит в соседней комнате, а Тоф – засыпает он просто отлично, две-три минуты и отключился – в самодельном домике из занавески и дивана, который мы устроили для него в коридоре между нашими спальнями.

Мы приезжаем в Монтару, на пляж, паркуемся рядом с фургоном, за которым какой-то блондин снимает гидрокостюм. Мы берем свои вещи и идем вниз, с вершины утеса к подножию, по неровным ступеням, Тихий океан радостно приветствует нас.

Взгляните на нас: лежим рядышком, он в рубашке, потому что стесняется. Разговариваем.

– Тебе скучно?

– Ага, – говорит он.

– Почему?

– Потому что ты просто лежишь.

– Я устал.

– А мне скучно.

– Почему бы тебе не спуститься к берегу и не построить замок из песка?

– Где?

– На берегу, у воды.

– Зачем?

– Потому что это весело.

– Сколько я за это получу?

– В смысле – сколько получишь?

– Мама, бывало, платила мне.

– За замок из песка?

– Да.

Я задумываюсь. Соображаю медленно.

– А зачем?

– Затем.

– Зачем затем?

– Не знаю.

– И сколько она давала?

– Доллар.

– Бред какой-то.

– Почему бред?

– Платить за то, что ты играешь в песке? Забудь. Так ты не будешь играть, если я тебе не заплачу?

– Не знаю. Может буду.