Захватывающие деяния искрометного гения

Порыв ветра принес запах белых цветов, которые росли здесь повсюду, как их – рододендроны?

В электричке на матч «Окленд Атлетикс»[49 - «Окленд Атлетикс» – профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Главной лиге бейсбола.], мы – Тоф и я – сидели рядом и читали, напротив нас – молодая женщина, латиноамериканка чуть старше меня, с дочерью чуть младше Тофа. Женщина невысокая, в белой рубашке, накручивает на палец волосы девочки, та пьет сок из пакетика. Они могли быть сестрами, с разницей в возрасте, большей, чем у меня с Тофом, – или… могла ли она быть ее матерью? Если ей двадцать пять, а девочке семь… Вполне возможно. Очень милые. Кольца у женщины не было. Интересно, подумал я, а что, если нам поселиться вместе? Она бы все поняла. Она уже знает, как это бывает. Мы могли бы вести хозяйство вместе. Это было бы здорово: разделим обязанности, дети всегда под присмотром. Тоф с девочкой подружатся, а со временем, может, и поженятся… Возможно, и мы с этой женщиной будем вместе. Но судя по виду, у нее есть мужчина. Или нет? Уверенный взгляд. Спокойствие. Не просто мужчина, но еще и хороший человек. Сильный к тому же. Зарабатывающий себе на жизнь тем, что таскает тяжести. Во всяком случае, мог бы этим заработать, если бы захотел. Она наматывает и наматывает колечки волос девочки себе на палец, плотнее и плотнее, и… Впрочем, необязательно впадать в романтику. Можно просто устроить благополучное хозяйство. Ее мужчина – допустим, его зовут Фил – все поймет и присоединится. Но жить с нами не будет. Это уж слишком. И на ночь оставаться не будет. Не хочу видеть его нижнее белье и его ни после ванны, ни после душа. А может, у нее никого и нет. Фил уехал. Фила призвали в армию. Фил – гражданин Перу, и его призвали в армию, нам его жаль, но такова жизнь, извини, Фил. Итак. Как мы обставим дом? Это проблема. Но я буду с ней соглашаться. Да, соглашаться. Заживем с помощью этой женщины спокойно и счастливо, они с Тофом улягутся на ковер и будут вместе читать какую-нибудь книгу – ради этого можно со всем соглашаться.

В середине августа, уже совершенно измучившись, я смотрел маленький глинобитный домик, расположенный в нескольких кварталах от новой квартиры Бет. Хозяйкой его была крупная чернокожая женщина средних лет, несколько напоминавшая ту женщину с Библией, что ухаживала за матерью в последние ее дни. Дом был совершенством. Вернее, он вовсе не был совершенным, но был гораздо менее несовершенным, чем все, что мы видели. Сын хозяйки – она была мать-одиночка – только что поступил в колледж, и она собиралась переехать в Нью-Мексико. Дом в целом подходил нам по размерам, уютный домик на улице, сплошь утопающей в густой зелени. Там были задний двор, крыльцо, сарай, даже веранда, посудомоечной машины не было, как и стиральной, но сейчас, за несколько недель до начала занятий в школе, это уже неважно… Когда она поинтересовалась нашими финансовыми возможностями, я выложил свой козырь.

– Меня беспокоит, что у вас нет работы, – сказала она.

– Слушайте, – выпалил я, – мы можем платить. Деньги у нас есть. Хотите, за год вперед заплатим.

Ее глаза расширились.

В общем, мы выписали чек. К тому моменту все соображения экономии отошли на второй план. Мы выросли в доме, где считали каждую копейку, попросить у отца пять долларов значило вызвать тяжелые вздохи и требование детального плана возврата. А с матерью еще хуже – в магазины Лейк-Фореста с их высокими ценами она даже не заглядывала, предпочитала ездить за десять, двадцать, тридцать миль в «Маршаллз» или «Ти Джей Макс» в поисках акций и скидок за опт. Раз в год мы залезали в «форд пинто» и ехали на западную окраину Чикаго в «Синофски», где за 4–5 долларов покупали дюжины слегка бракованных футболок для регби: дырки тут и там, лишние пуговицы, испорченные отбеливателем воротнички, розовое полиняло на белое. Мы росли с ощущением когнитивного диссонанса: знали, что живем в хорошем городе, – наши родственники с востока постоянно это подчеркивали, – но если так, то почему наша мать вечно жаловалась, что у нее не хватает денег даже на самое необходимое? «На что мне завтра молоко покупать?» – кричала она из кухни отцу. Наш отец, который годами сидел без работы, похоже, заботы жены не разделял; вид у него был, будто он уже все проблемы уладил. Ну, а мы жили в постоянном ожидании нищеты, готовы были к тому, что однажды, посреди ночи, нас выгонят из дома и переселят в одну из квартир на шоссе, на окраине города, и мы станем одними из тех детей.

Ничего подобного, конечно, не произошло, и сейчас, хоть мы и не богаты и реальный доход мал, от чувства вины, связанного с тратой денег, мы с Бет избавились. Когда приходится выбирать между дороговизной и удобством, сомнений мы не испытываем. Если мать была готова проехать сорок миль ради того, чтобы купить помидоры за полцены, я готов заплатить хоть десять долларов, лишь бы не садиться в машину. Главным образом, это вопрос траты сил. Усталость опустошает мой бумажник, бумажник Бет еще больше, не говоря уж о счете и чековой книжке на имя Тофа. Мы с Бет решили, что больше не будем жертвовать собой, – по крайней мере, когда в этом нет необходимости и когда речь идет о деньгах, которые, по крайней мере на данный момент, у нас есть. Даже крупные траты – те, что требуют согласия Билла, – почти не встречают сопротивления.

Около месяца мы продержались без стиральной машины и сушилки. Каждые выходные мы с Тофом распихивали грязное белье по четырем мешкам для мусора, закидывали их на плечо – его мешки были меньше моих – и словно крестьяне тащились к дому за углом и вниз по улице. Поскольку невозможно было нести сразу два больших, набитых мешка, через полквартала Тоф один из них выронил. Дешевый полиэтилен порвался, шорты и футболки с эмблемой «Чикаго Буллз» рассыпались по тротуару, а Тоф побежал домой за новым мешком. Буквально через несколько секунд он вернулся с велосипедом…

– Ты что делаешь?

– Погоди, дай мне попробовать…

…хотел привязать мешки с бельем к сиденью и раме. Конечно, ни черта из этого не получилось, и мы стояли на тротуаре, собирая шмотки, которые застряли в велосипедной цепи, оказались на соседнем участке, и в них уже поселились муравьи… Через двадцать минут мы все еще были в каких-то пятидесяти футах от нашего дома. Чувствуя усталость и раздражение, мы размышляли о стирке в раковине или под душем. На следующий день мы позвонили Биллу и, проигнорировав его мягкие возражения, в конце концов купили стиральную машину и сушилку.

Они были не новыми и обошлись в 400 долларов с доставкой, обе сильно шумели и не подходили друг другу – одна бежевая, другая белая, но, боже мой, какие же это прекрасные, прекрасные устройства!

Этот дом примерно вполовину меньше прежнего, но в нем много света, и в нем есть пространство, в нем есть движение. Полы деревянные, и поскольку ближайшую ко входу комнату мы превратили в кухню, можно, если захочется, пробежать из одного конца дома в другой, не задев ни двери, ни стены. А уж если вы в носках, то гипотетически можно пробежать из глубины дома, через кухню в гостиную с паркетным полом, и, прыгнув, проскользить до входной двери, иногда даже сохранив полную скорость (см. рис. 2).

Рис. 2

Мы чувствуем себя временными жильцами, вроде как сторожами или отдыхающими, так что меньше всего стремимся общаться с местными. Наши ближайшие соседи – две лесбиянки, пожилая китайская пара, чернокожий мужчина и белая женщина лет сорока, а также Дэниэл и Буна – носят сандалии и украшения из бисера, неженатые – похоже, просто друзья, оба социальные работники. Еще в этом квартале проживают одинокие матери, разведенные, вдовы, вдовцы, незамужние женщины, живущие с неженатыми мужчинами, незамужние женщины, живущие с незамужними женщинами, а в нескольких кварталах отсюда – даже сам Барри Гиффорд[50 - Барри Гиффорд (р. 1946) – американский писатель, поэт и сценарист.]. Только здесь мы можем слиться с окружением, сойти за своих.

Мы перекрасили весь дом. Вдвоем с Тофом справились с этой работой за неделю, вооружившись валиками, пропуская углы, – комнаты стали размытыми в духе Ротко[51 - Марк Ротко (1903–1970) – американский художник-абстракционист, ведущий представитель абстрактного экспрессионизма, один из создателей живописи цветового поля.]. Общую комнату мы красим в светло-голубой, гостиную – в винный. Моя комната – лососевая, кухня – желтоватая. Комната Тофа оставалась белой, пока однажды ночью – накануне его десятилетия и в разгар мучений от ночных кошмаров – я не нарисовал на стене Россомаху и Кейбла[52 - Супергерои-мутанты из комиксов про Людей Икс вселенной «Марвел».], для украшения и защиты. Один летит сверху, второй склонился над кроватью. Он так и не проснулся, пока я рисовал, хотя краска капала на одеяло и голую левую ногу.

Теперь этот дом окончательно наш, но в нем царит ужасный бардак.

Мы решаем, что с этим делать.

– Ты отстой, – говорю я.

– Сам ты отстой, – говорит он.

– Нет, ты.

– Не-е-е, это ты отстой.

– Ты отстойнейший из всех отстоев.

– Что-что?

– Я говорю, ли…

– Глупость какая-то.

Мы сидим на диване и глядим по сторонам. Спорим о том, что кому убирать. А еще, чья это вообще была обязанность – не доводить до такого. Было время, напоминаю я Тофу, когда карманные деньги он получал только при условии выполнения хотя бы минимума домашних обязанностей.

– Карманные деньги? – переспрашивает он. – Ты никогда не давал мне денег.

Я продумываю новую стратегию.

Кофейный столик – чистилище нашего дома, промежуточный пункт всего съеденного, изношенного или разбитого. Он завален бумагами и книгами, на нем лежат две пластиковые тарелки, полдюжины грязных вилок и ножей, открытая пачка сухого завтрака, одноразовый контейнер с жареной картошкой, которая накануне вечером показалась одному из нас «слишком рыхлой и жирной» и к которой так никто и не притронулся. А также пакет с крендельками, вскрытый единственным из жильцов дома, который не умеет открывать их нормально и проделывает посредине дырку при помощи ножа для мяса. По комнате раскиданы как минимум четыре баскетбольных мяча, восемь мячей для лакросса, скейтборд, два рюкзака и неразобранный до конца чемодан, который стоит нетронутым уже четыре месяца. На полу возле дивана валяются три стакана, некогда с молоком, а ныне с его отвердевшими останками. Общая комната с ее вечным беспорядком – проблема, которую мы стараемся решить.

Я только что огласил Послание о Состоянии Общей Комнаты – обширное по содержанию, дальновидное по стратегии, вдохновляющее всех и каждого, – и направил его на рассмотрение в комитет. И хотя комитет рассматривал ситуацию со всех точек зрения – и происхождения различных проявлений беспорядка, и вопрос о том, кто лучше всего подходит для выполнения рекомендаций комитета, – мы по-прежнему в растерянности и сомнениях.

– Но в основном это твои вещи, – говорит он.

Он прав.

– Неважно! – говорю я.

В начале переговоров я, старший член комитета, предложил план, по которому Тоф, младший член комитета и младший по возрасту, а потому нуждающийся в ценных жизненных уроках, а также несомненно жаждущий доказать сверстникам свою храбрость и отвагу, займется уборкой гостиной не только на этот раз, но и на постоянной основе, – скажем, дважды в неделю, – получая взамен не только не облагаемые налогом 2 доллара, но также и гарантии того, что, если работа будет выполнена удовлетворительно и в срок, он не будет во время сна избит до бесчувствия старшим членом комитета. Младшему члену комитета, наглому и явно лишенному как здравого смысла, так и малейшего представления о двухпартийной системе, этот план не понравился. Он наотрез отвергает его.

– Ни за что, – вот его слова.

На что старший член комитета, в духе компромисса и необыкновенного милосердия, немедленно предложил альтернативный план, щедрый план, по которому Тоф, будучи юным и нуждающимся в развлечениях и физических упражнениях, будет регулярно убирать дом, но не два раза в неделю, а только один и получать за это не два доллара, а три (3!) доллара карманных денег в неделю, опять-таки не облагаемых налогом, а также гарантии того, что, если эти обязанности будут выполнены удовлетворительно и в срок, старший член комитета не закопает его по шею в землю на заднем дворе, оставив там беспомощным, способным только кричать, пока голодные псы терзают его плоть, начиная с головы. И вновь, демонстрируя свое упрямство и недальновидность, Тоф отвергает этот план, на сей раз без комментариев – лишь закатив глаза. Его отказ рассматривать любое разумное предложение порождает содержательный диалог, отчасти воспроизведенный выше и продолжающийся:

– Ты в курсе, насколько ты отстойный?

– Нет, насколько? – спрашивает он, прикидываясь равнодушным.

– Очень, – говорю я.

– Прям настолько?

Мы оказываемся в тупике: цель у нас общая, договориться, как достичь ее, мы не можем.

– Знаешь, что нам нужно? – спрашивает Тоф.

– Что?

– Слуга-робот.

Это не его вина. Вообще-то он мальчик более или менее аккуратный, воспитанный по системе Монтессори, среди старательных ребят и деревянных игрушек, но я, неряха, медленно и неуклонно переделываю его на свой лад, и успехи моего воспитания несколько пугают. У нас проблема с муравьями. А все потому, что мы до сих пор не усвоили разницу между беспорядком из разбросанных бумажек и беспорядком из остатков еды. Мы не выбрасываем недоеденное, оставляем тарелки с остатками в раковине, и когда я наконец приступаю к мытью посуды, мне приходится сначала смывать муравьев – этих крошечных черных муравьев – с тарелок и приборов. После чего мы опрыскиваем «Рейдом» муравьиную колонну, тянущуюся от раковины, через столешницу, по стене и уходящую под пол; когда приходят гости, мы, конечно, аэрозоль прячем – ведь это Беркли.

Кое-что нас мотивирует. Однажды к Тофу пришел его приятель Люк, которому уже исполнилось одиннадцать; едва войдя в дом, он сказал: «О господи, и как только вы тут живете?» Целую неделю после того мы драили весь дом, составили перечень всего, что требует починки, купили все необходимое. Но вскоре вдохновение испарилось, и мы вернулись к привычному образу жизни, бросая и оставляя все где попало. Если мы бросаем что-то в мусорную корзину и промахиваемся, предмет, а чаще всего это какой-нибудь недоеденный фрукт, остается лежать там, где приземлился, пока несколько недель спустя кто-нибудь – Бет или Кирстен – разыграв целое представление, не подберут и не выбросят его. Они беспокоятся о нас. Я беспокоюсь о нас. Меня беспокоит, что в любую минуту кто-нибудь – офицеры полиции, сотрудники органов опеки детей, инспектор медицинской службы, да кто угодно – ворвется в дом и арестует меня или примется высмеивать, называть дурными словами, а после заберет Тофа, поместит в дом, который содержится в чистоте, где вещи стирают как полагается и часто, где кто-то из родителей – или даже оба – умеют готовить и готовят регулярно, где не принято носиться по дому, тыкая друг друга палками, подобранными на заднем дворе.

Беготня и драки на палках – это, пожалуй, единственное, что интересует нас обоих в ущерб всему остальному. Каждый день мы проживаем вслепую, теряясь в вопросах, которые должны бы были уметь решать: как прочистить унитаз, как варить кукурузу, номер карточки социального страхования, дату рождения отца. Так что день, когда Тоф оказывается в школе, а я иду на работу и вовремя возвращаюсь домой, день, когда мы готовим ужин и садимся за стол до девяти вечера, а Тоф ложится спать до одиннадцати и у него нет под глазами синих кругов, что были весь прошлый год (откуда они взялись, мы так и не поняли), – каждый такой день кажется каким-то чудом, словно нам удалось выскочить из горящей машины или заставить статую Свободы исчезнуть.

* * *