Забытый книжный в Париже
Жак предостерегающе приложил палец к губам. Добавил еще воды к настойке и взболтал в бокале непрозрачную желтую жидкость. Анри закурил сигарету, и какое-то время они сидели в молчании, каждый думая о своем.
– Хочу попросить тебя об одолжении, – наконец произнес Жак. – Сможешь кое-что сделать для меня? Помнишь те остатки досок в моем подвале? Мне нужны еще полки.
– Для путеводителей? – улыбнулся Анри. – Сделаю, конечно. Через неделю.
– Вообще-то, это срочно. Сможешь поработать в выходные?
Анри вскинул брови.
– Я помогу, – добавил Жак. – А Матильда, если нам повезет, приготовит для нас ужин.
Анри смотрел на него несколько секунд, размышляя.
– Ладно, – согласился он. – Полагаю, ты не стал бы просить, не будь это важно.
– Спасибо, – поблагодарил Жак. – Позже все объясню.
Все, конечно, он объяснять не станет. Анри он доверял больше, чем кому бы то ни было, – не считая Матильды, разумеется, – но бывают такие секреты, в которые лучше никого не посвящать. Хоть он и сказал жене, что избавился от запрещенных изданий, ящик с этими книгами все еще стоял в его хранилище. Ну не мог он, наступив себе на горло, отправить свои сокровища на какой-нибудь огромный склад, где их переработают в бумажную массу, или сожгут, или оставят истлевать. Книги – это его хлеб, его страсть, его raison d’être[16]. Разве мог он допустить, чтобы их уничтожили? Он и так уже согласился терпеть множество унижений от нацистов, но это уже выше его сил. Однако наличие запрещенных изданий в его магазине немало тревожило Жака, не давая ему спать по ночам. С каждым днем жизнь становилась все опаснее, и «Спрятанная страница» перестала быть его святилищем. Необходимо было без промедления сделать магазин надежным прибежищем. Как оказалось, более точного названия своему книжному он не мог бы придумать.
* * *– Значит, вот чем вы с Анри занимались все выходные? – Матильда провела рукой по полированному дереву. – Очень красиво. Но тебе и вправду нужны эти дополнительные стеллажи?
Жак глянул в через плечо, проверяя, закрыты ли ставни, а затем сдвинул в сторону деревянную панель в глубине средней секции, просунул руку в узкую щель и отпер потайной замок. Вся средняя секция стеллажа плавно выдвинулась вперед, открывая взору небольшую пустую комнату.
– Mon Dieu! – охнула Матильда. – Умно придумано.
Складское помещение в дальнем правом углу магазина было шести футов в ширину и двенадцати в длину. Прежде в него входили через дверь, которую Анри спрятал за стеллажом. Про этот новый вход никто не догадается, словно той каморки никогда и не существовало. Анри не стал уточнять, зачем его попросили сделать потайную комнату, а Жак воздержался от объяснений.
– В Париже не тебе одному хочется иметь убежище, – только и заметил его друг.
Жак закрыл дверь-стеллаж и запер ее на крючок, потом зажег свечу в бутылке из-под вина, что стояла на полу.
– Свет здесь лучше не включать. Его могут увидеть с улицы. – Он показал на окно под самым потолком. Это был единственный изъян в его плане: кто-нибудь, идя по улице и завернув за угол, войдет в его книжный магазин и сообразит, что в зале этого окна нет. И тогда у него возникнет резонный вопрос: куда же оно открывается? Тем не менее только очень внимательный – или очень подозрительный – человек мог бы заметить такую мелкую деталь.
– Но каково предназначение этой комнаты? – спросила Матильда, оглядывая каморку. Увидев ящик, она взяла из него одну из верхних книг, немного полистала ее. – А-а, теперь понятно.
Будь Жак честен с самим собой, он бы признал, что думал не только о книгах, хотя их существование тяготило его ум. Ему требовалось убежище, такое место, где он сам мог бы исчезнуть для всего мира, закрыв за собой дверь.
Он крепко обнял Матильду.
– Может, давай останемся здесь, а весь мир пусть веселится без нас.
– Если бы. – Она губами коснулась его губ. – Сколько, по-твоему, пройдет времени, пока твоя мама заметит, что нас нет?
– Можно принести подушки, навести здесь уют.
Жак сел и потянул Матильду за собой. Как же она прелестна в сиянии свечи и как же он соскучился по ней! Теперь им нечасто удается побыть вдвоем.
– Значит, это и есть твой план? – рассмеялась Матильда. – Да ты у нас темная лошадка.
– Согласись, – произнес он, расстегивая пуговки на ее блузке, – спать в одной комнате с мамой – не самый идеальный вариант.
– Не говоря уже про консьержку, которая вечно тарабанит нам в дверь, и про соседей, прислушивающихся к каждому нашему звуку.
Матильда вытащила из его брюк рубашку.
– Давай больше не будем про них.
Губы Жака накрыли рот жены, руки обхватили ее за талию, и вскоре они забыли и про соседей, и про то, что у них пустые желудки, а на ужин один только картофельный пирог.
* * *После Жак наблюдал, как Матильда одевается. Ее била дрожь: было слишком холодно, чтобы долго оставаться без одежды. Ее подвздошные кости торчали, как острые углы, под кожей проступали ребра – можно пересчитать. Он вспомнил, как восхитительно она выглядела в день свадьбы: голубое платье с глубоким вырезом, на голове – венок из белых роз, изгибы фигуры плавные и сама она – как гладкий сочный персик. Жак поклялся оберегать и лелеять ее, и теперь ему казалось, что он не выполнил обещания. Он чувствовал, сколь глубоко она несчастна, в немалой степени и потому, что боялась обидеть его или оскорбить открытым неповиновением. Его жена по сути – это сила природы. Она хотела быть деятельной, бороться, нестись вперед, как бурная река, и этого он не мог изменить.
– Я понимаю, что ты чувствуешь, – произнес Жак, грея в ладонях ее замерзшие руки. – Если хочешь, посещай те собрания твоих коллег. Я не буду стоять у тебя на пути.
– Ты правда не против? – просияла Матильда, обнимая мужа. – Спасибо, chéri. Я буду осторожна, обещаю.
Позже он вспомнит тот момент и подумает, что, возможно, тогда совершил ужасную ошибку.
Глава 4
Декабрь 1940 года
Лето сменила осень, осень – зимние холода, наступившие неожиданно рано. Матильда нередко засиживалась в музее допоздна, и Жак не спрашивал, почему она задерживается. «Спрятанная страница» приносила стабильный доход, хотя многие посетители, казалось, приходили сюда не только купить книги, но и немного побыть в тишине и покое. Герр Шмидт взял себе в привычку наведываться в магазин Жака в самое разное время, что, конечно же, выбивало из колеи. Вроде бы появления новых стеллажей он не заметил, и это, безусловно, радовало, но мотивы его частых визитов были неясны. Заложив руки за спину, Шмидт прохаживался вдоль полок, что-то напевал себе под нос, глядя на корешки, словно наблюдал марш войск на параде. Он выбирал одну-две книги, а потом у кассы заводил с Жаком неловкий пустой разговор о чем-нибудь: о том, как в молодости он год жил и учился в Париже, как с тех пор сильно изменился Париж, как он восхищается французской культурой. Жак ненавидел эти односторонние беседы: Шмидт разглагольствовал, а он сам был вынужден ему поддакивать. Немец стоял слишком близко, что вызывало у Жака дискомфорт. От Шмидта разило табаком, Жак видел порез от бритвы на его щеке. Он чувствовал себя как в ловушке: не мог сдвинуться с места, пока Шмидт сам не избавлял его от своего внимания или кому-то из покупателей не требовалась помощь.
Однажды утром от своего бывшего работодателя месье Исааксона Жак получил письмо с просьбой прийти к нему домой на чай ранним вечером в ближайшее воскресенье. Исааксон предупредил, что о предстоящем визите лучше никому не говорить по причинам, которые он объяснит при встрече, и, если в это время рядом с его домом будут ошиваться немцы, визит желательно отложить.
Жак написал в ответ, что с радостью принимает приглашение. Исааксон был великодушный, культурный человек, равно как и умный бизнесмен, которому он был многим обязан.
В назначенное время Жак прибыл к дому Исааксона. На улице было безлюдно, но, звоня в дверь, он невольно оглядывался через плечо. Тишину мгновенно разорвал шквал яростного лая, раздавшийся в доме, так что его приход вряд ли остался незамеченным. Служанка, приотворившая дверь, которая изнутри была закрыта на цепочку, с ужасом смотрела на гостя, пока Жак не улыбнулся и не снял шляпу.
– Прости, что пришлось прибегнуть к таким мерам секретности, – извинился месье Исааксон, когда они устроились в его кабинете, потягивая из бокалов сливовицу. Он гладил толстого лохматого терьера. Тот последовал за ними в кабинет и теперь, сидя на коленях у хозяина, с подозрением смотрел на гостя. – К несчастью, Альфонс не понимает, что шуметь нельзя.
Внешний вид бывшего работодателя потряс Жака. Обычно безукоризненно аккуратный во всем, сейчас он выглядел осунувшимся и неряшливым: на лице – неопрятная щетина, галстук – в грязных пятнах, на ногах – тапочки вместо его традиционных до блеска начищенных туфель.
– Говорят, люди вроде нас должны покинуть страну. Но куда мы поедем? – произнес он. – Это мой дом. Я воевал за Францию в последней войне, награжден медалями. Моя дочь учится музыке в консерватории. Наша жизнь здесь. Мы не можем просто так собрать вещи и отправиться неведомо куда. Жена моя слаба здоровьем, дорога ее убьет.
– Конечно, – согласился Жак.
– Впрочем, что теперь жаловаться. Я перейду сразу к делу, – продолжал Исааксон. – Мой магазин закрыли, счет в банке заморозили, и я больше не могу торговать. Мне удалось перевезти цвет своей коллекции в надежное хранилище. Как ты смотришь на то, чтобы продавать мои книги вместо меня? В моем собрании есть очень ценные экземпляры. Твой бизнес от этого только выиграет. Доход от продаж мы могли бы делить поровну. Что скажешь?
Жак отпил маленький глоток огненной жидкости. Он чувствовал себя неловко оттого, что за помощью к нему обращается человек, которого он почитал как своего наставника, да и поведение Исааксона тоже немало его тревожило. Куда подевалась его былая уверенность в себе? Казалось, за последние два года он постарел лет на десять.
– Идея интересная, но ее нужно обдумать, – осторожно ответил Жак. – Это сопряжено с риском для нас обоих.
– Ныне любой шаг – это риск. – Исааксон спустил Альфонса с колен на пол и подлил Жаку сливовицы. – Жак, ты единственный человек, к кому я мог бы обратиться с таким предложением. Тебе я доверяю безоговорочно. Я дал бы тебе ключи от хранилища. Посмотришь книги, выберешь, какие захочешь. Естественно, потребуется время, чтобы их перевезти. Сделаешь, когда появится возможность.
– И где находится это хранилище?
– В центре. На Фобур-Сен-Мартен, в десятом округе. Туда ты сможешь добраться в любое удобное для тебя время.
– Я не думал так скоро вкладываться в антикварные книги.
– Понимаю. Но предложение хорошее, грех таким не воспользоваться, – заметил Исааксон. – Твой бизнес сразу пойдет в гору, а я предлагаю максимально выгодные условия.
– Да, условия очень выгодные.
– Ну, что скажешь?
Терьер тявкнул, словно ему тоже не терпелось услышать ответ Жака.
Если б не Исааксон, Жак, возможно, никогда не стал бы книготорговцем. Тот щедро делился с ним профессиональным опытом, поощрял его амбиции. Жак рад был помочь, но не хотел принимать решение в спешке: многое требовалось обдумать.
– Как я буду переводить вам выручку? – спросил он, пытаясь выиграть время.
– Только передавать наличными, – торопливо заговорил Исааксон. – Моя дочь приходила бы к тебе в магазин раз в месяц, если это удобно. Нельзя, чтобы нас видели вместе. Это рискованно.
Если нацисты узнают, что Жак продает книги в интересах еврея, его магазин закроют. Он упорно противился тому, чтобы Матильда подвергала себя опасности, а теперь вот сам готов ввязаться в не менее рискованную авантюру. Да и непорядочно как-то присваивать деньги человека, оказавшегося в отчаянном положении. С другой стороны, как еще Исааксон сможет выжить?
– Ты мне как сын, – продолжал его старый друг. – Я всегда мечтал о том, чтобы мы с тобой стали компаньонами. После войны мы могли бы организовать совместный бизнес. Я сделаю тебя богатым, мой мальчик.
Исааксон попытался улыбнуться, и у Жака защемило сердце. Конечно, он поможет. Матильда права: прошло то время, когда можно было скрестить пальцы на удачу и надеяться, что в итоге все образуется само собой. Жак знал, как бы поступила в такой ситуации его жена.
– Ладно, – согласился он. – Давайте попробуем пару месяцев, посмотрим, как дело пойдет.
– Чудесно! – Исааксон неуклюже встал и пожал Жаку руку.
Альфонс тем временем со всей энергичностью пытался вскарабкаться на ногу хозяина.
– Ты не пожалеешь об этом, обещаю.
* * *В следующий раз, когда герр Шмидт явился в «Спрятанную страницу», Жак был готов к его приходу.
– Как раз вас-то я и ждал! – воскликнул он, к немалому удивлению Шмидта. – Я приобрел несколько прекрасных изданий, которые вы, я знаю, сумеете оценить по достоинству.
В центре большого зала теперь, как изначально и задумывал Жак, стояла витрина, а в ней были выставлены сорок – пятьдесят первых изданий и редкие книги, которые трудно найти. Шмидт говорил ему, что его интересует Чарльз Диккенс, а Исааксон упомянул первое издание «Записок Джозефа Гримальди»[17] под редакцией Диккенса, с иллюстрациями Джорджа Крукшенка[18]. Жак со всей церемонностью открыл витрину и извлек оттуда книгу.
– Первое издание, – сказал он Шмидту и буквально словами Исааксона объяснил: – Это можно определить по иллюстрации на странице 238… Ага, вот она… На ней отсутствует окантовка. Видите?
– Да, конечно. Прекрасно. Вы позволите? – Шмидт, с жадным блеском в глазах, благоговейно взял в руки книгу. – Я рад, что вы расширяете свой бизнес, месье Дюваль.
В итоге Шмидт купил «Записки Джозефа Гримальди» под редакцией Диккенса, а также еще две книги Эрнеста Хемингуэя и тоненький томик поэзии Гете для повседневного чтения – не первое издание, но в отличном состоянии.
– Торговаться я не стану, – сказал он, когда пришло время расплачиваться. – Я человек чести. Если вижу то, что хочу приобрести, готов заплатить столько, сколько запросят.
Книги эти Шмидту, конечно, достались дешево, если учитывать текущий обменный курс, но, по крайней мере, месье Исааксон получит хоть какие-то деньги. В своей бухгалтерской книге Жак завел отдельную учетную статью для так называемых антикварных книг, решив, справедливости ради, оставлять себе только четверть выручки от их продажи. Исааксон нуждался в деньгах больше, чем они. В любом случае Матильда будет рада дополнительным поступлениям в их семейный бюджет, поскольку яйца, за которыми она выстаивала очередь ради его матери, стоили дорого.
Мадам Дюваль почти ничего не ела. Однажды вечером у нее развился жар, поднялась опасно высокая температура. Она металась на кровати, с нее градом лил пот, хотя в квартире было настолько холодно, что даже от дыхания шел пар. Они по очереди дежурили у ее постели, губкой протирая ей лицо, пока на рассвете наконец-то не явился врач.
– Кто это? Я не хочу его! – вскричала маман, находясь в полубредовом состоянии. – Где доктор Вайш? Только он мне поможет.
– Доктор Вайш уехал, – в очередной раз повторили они. – Ты разве забыла?
– Куда уехал?
– В деревню, – ответила Матильда.
Объяснять больной женщине, что польский еврей доктор Вайш отправлен в лагерь для интернированных Дранси, не имело смысла.
Новый врач, черствый и грубый, бесцеремонно заявил, что мадам Дюваль подхватила какую-то инфекцию и, поскольку организм ее ослаблен, возможно, не сумеет побороть болезнь – следующие двадцать четыре часа будут критическими. Он сделал ей укол и выписал рецепт на новые лекарства, которые они едва ли могли себе позволить, затем сдержанно кивнул и ушел.
– Спать уже можно не ложиться, – произнесла Матильда, зевая. – Пойду займу очередь в булочную.
Она ловко собрала и скрутила в узел свои густые волнистые волосы. Наблюдая за женой, Жак любовался ее грациозной гладкой шеей, белой, как сливки, на фоне выцветшего алого кимоно, которое она носила в качестве ночной сорочки. В последние дни губы ее все время были сложены в твердую складку, а с лица не сходило настороженное затравленное выражение.
– К твоему возвращению я сварю кофе, – пообещал Жак. – И надень мамину шубу. Не хватало, чтобы и ты еще заболела.
Матильда улыбнулась, поцеловала мужа и ушла. Жак сел за стол в кухне, положил голову на руки и, должно быть, задремал. Некоторое время спустя его разбудила Матильда. Она влетела в квартиру и давай что-то бессвязно тараторить.
– Помедленнее! – потер он сонные глаза. – Никак не пойму, что ты пытаешься сказать.
– Полиция задерживает иностранок, – объяснила она, захлебываясь словами. – Я видела их только что по пути в магазин. Женщины – британки, так сказал мне жандарм. Их ведут на допрос в ратушу.
– А к нам это какое имеет отношение? – спросил Жак.
– Я беспокоюсь за мадам Скотт-Джонс, конечно! – Матильда заставила его подняться со стула. – Нужно предупредить ее, пусть где-нибудь спрячется. Пойдем со мной, тебя она послушает.
Жак пытался сфокусировать затуманенный взгляд. Англичанка мадам Скотт-Джонс, старая дева лет сорока пяти, жила в квартире напротив них, и они с ней подружились. Несколько лет она работала гувернанткой. Ее последние работодатели – американская семья – вернулись в Нью-Йорк, а она осталась в Париже. Мадам Скотт-Джонс была одним из самых верных клиентов Жака. Если ему попадалось особенно красивое первое издание какой-то книги, он сначала показывал его мадам Скотт-Джонс. «Вы пустите меня по миру, месье Дюваль», – говорила она, обнажая в улыбке зубы. В действительности скорее это он рисковал пойти по миру, поскольку продавал ей книги за ту же цену, за какую приобретал у посредника. Она любила французскую поэзию, особенно Бодлера, Рембо и Верлена, а однажды он набрел на нее в парке Монсо, где в безлюдном уголке она с самозабвением читала вслух что-то из Расина. В любое время года она носила практичные кардиганы, плотные чулки и туфли на шнурках, но под слоями шерстяной одежды, вне сомнения, билось страстное сердце.
Жак последовал за женой через коридор. Мадам Скотт-Джонс вышла к ним в мужской полосатой пижаме, поверх которой накинула свой традиционный кардиган; ее жесткие седые волосы были растрепаны, торчали во все стороны. Она не сразу поняла, что Матильда пыталась ей сказать.
– Но зачем им меня допрашивать? – изумилась она. – Что противозаконного я могла совершить? С наступлением комендантского часа на улицу я не выхожу, ежедневно отмечаюсь в полицейском участке.
– Причина им не требуется, – ответила Матильда. – Мадам, поторопитесь, прошу вас. Они скоро будут здесь. Соберите сумку с самыми необходимыми вещами и… и спрячьтесь у нас, пока не уедет полицейский фургон.
– А потом как мне быть? Британское посольство закрыто, наверняка всюду полиция. – Мадам Скотт-Джонс пригладила рукой волосы, но только еще больше их разлохматила. – Какая же я дура! Надо было покинуть Париж еще несколько недель назад.
– Поживите у нас несколько дней, пока суматоха не уляжется. Потом, когда все забудут о вашем существовании, тихонечко вернетесь к себе. – Матильда взглянула на мужа. – Правда ведь, Жак?
– Конечно, – согласился он, помедлив лишь долю секунды.
А что еще он мог ответить?
– Мне неудобно вас обременять, – сказала мадам Скотт-Джонс. – Нет, я должна придумать что-то еще. Может, обратиться в американское посольство, попросить у них защиты? Посол очень помог Гольдштейнам.
– Вам придется показывать паспорт на контрольно-пропускных пунктах, – указала Матильда. – Да и немцев вокруг полно, вы до конца улицы дойти не успеете, как вас остановят.
Даже британский флаг, если б мадам Скотт-Джонс в него завернулась, не мог бы более подчеркнуть типичности национальных черт, присущих ей как истинной англичанке.
– Если меня обнаружат у вас дома, вас тоже арестуют, – заметила она. – Я не могу просить вас, чтобы вы ради меня подвергали себя опасности.
– Значит, мы позаботимся о том, чтобы вас не обнаружили. – Матильда ободряюще похлопала ее по спине. – И вы нас ни о чем не просите, мы сами предлагаем вам убежище. Идите, chére мадам, соберите поскорее свои ценные вещи. Мы подождем вас здесь.
Наконец, заламывая руки от раздирающих ее сомнений, англичанка скрылась в глубине квартиры.
– Ты уверена в том, что делаешь? – спросил Жак жену, когда они остались вдвоем. – Как мы будем прятать англичанку, которую разыскивает полиция? У нас своих проблем хватает. Одни только хлопоты с маман чего стоят.
– Она поможет нам с твоей мамой. Мы положим для нее матрас в комнате мамы и, может быть, наконец сами хоть немного поспим. – Она взяла мужа за руку. – Эта английская леди – наша подруга. Вспомни ее ужасные сладкие пирожки, которыми она угощала нас на Рождество. А носки, что она связала для тебя прошлой зимой? Мы не можем стоять в стороне и молча наблюдать, как ее увозят бог знает куда.
– А что, если мы оказываем ей медвежью услугу? Из-за нашего вмешательства у нее могут возникнуть еще бóльшие неприятности. Вместо того чтобы прятаться, она могла бы пойти в ратушу и уладить свои дела за несколько часов.
– Ну ты даешь! – фыркнула Матильда. – Неужели и впрямь полагаешь, что с ней там немного поболтают, а потом отпустят на все четыре стороны?
Жак вздохнул и, чтобы согреть руки, сунул ладони под мышки. В квартире соседки было еще холоднее, чем в их собственной. Он оглядел скромный salon. Обстановка здесь была скудная: два стула, стол у окна, письменный стол и книжный шкаф, заполненный любимыми книгами с выцветшими потрепанными корешками. Он не хотел признавать, что они живут в мире, где законопослушную женщину средних лет могут забрать из дома просто потому, что она не той национальности. Он предпочитал думать, что жандармы – французы, между прочим, – препроводят мадам Скотт-Джонс в мэрию, попросят заполнить несколько бланков, а потом отпустят домой. Однако в глубине души он понимал, что Матильда права. Его мир изменился безвозвратно, и пришло время это признать.
Глава 5
Декабрь 1940 года
Наконец мадам Скотт-Джонс вышла к ним, теперь уже с набитой вещами пузатой дорожной сумкой. И только они успели расположить ее в своей квартире, снаружи донесся топот нескольких пар ног, поднимающихся по лестнице, а следом – громкий стук в одну из соседних дверей и крик:
– Откройте! Полиция!
Матильда и Жак встревоженно переглянулись. Они сидели в кухне за столом, перед каждым стояло по чашке с кофе.
– Пойду посмотрю, что там, – сказал Жак. – Жди здесь.
Он чуть приотворил дверь и выглянул в коридор. Два жандарма в форме, стоя перед квартирой мадам Скотт-Джонс, готовились выбить дверь. Консьержка мадам Бурден, с трудом взобравшись по лестнице, торопливо подошла к ним.
– У меня есть ключ, – пропыхтела она. – Не надо ломать дверь.
Жандармы отступили в сторону, дождались, когда она отперла дверь, затем вошли в квартиру и стали ходить из комнаты в комнату, окликая мадам Скотт-Джонс.
– Зачем они здесь? – осведомился Жак у мадам Бурден. – У англичанки неприятности?
– Ой, не спрашивайте, – ответила она. – Ныне всякое может случиться. Aie! – Из кармана передника она вытащила рыжеватого котенка и подняла перед собой, держа за шкирку. – Не хотите взять себе? Вчера вечером кто-то оставил у моего порога мешок с пятью котятами.
Котенок пронзительно замяукал, стал извиваться, дрыгая лапами в воздухе и все пытаясь вонзить крохотные коготки в пальцы мадам Бурден. Качая головой, она вернула котенка в карман.
– Простите, мне Милу-то с трудом удается накормить, – извинился Жак.
Он охотно оказал бы любезность мадам Бурден, будь у него такая возможность. Ленивая женщина, она любила посплетничать, но была вполне дружелюбна, и жизнь текла более гладко, если они оставались с ней в добрых отношениях. Она принимала посылки, передавала сообщения и знала все, что произошло или произойдет в их доме, да и в округе в целом. Внешне она была рослая, полная, с маленькими черными глазками на пухлом лице. Волосы она заплетала в косу и укладывала корзинкой.
Жандармы вышли из квартиры мадам Скотт-Джонс.
– Женщины там нет. Можете закрыть дверь, – сказал один из них консьержке и затем обратился к Жаку: – А вы кто будете?
– Я живу напротив. – Он кивнул в сторону открытой двери на другой стороне коридора, из которой выплывал аромат кофе.
– Тогда я должен задать вам несколько вопросов, – заявил жандарм. – А также осмотреть вашу квартиру.
– Да пойдем уже, – сказал его напарник. – Времени нет.
– Ты спускайся и охраняй остальных. Я скоро. – Он достал удостоверение и показал его Жаку. – Как видите, меня зовут Дюпон и это мой номер. Я настоятельно прошу, чтобы вы позволили мне войти к вам, месье?..