Эхо прошлого. Книга 2. На краю пропасти

У него кружилась голова, подкашивались ноги и дрожали колени, но уж лучше так, чем провести еще час в компании мух, ползающих по глазам и вываленному языку пумы. Уильяма снабдили крепкой палкой, вырезанной из молодого дубка, и он поплелся за лошадью, то потея, то трясясь от озноба, однако твердо намереваясь идти, пока не упадет.

Мазь прекрасно отгоняла мух – ею пользовались все индейцы, – а когда дрожь на время отступала, Уильям погружался в некое подобие транса, машинально переставляя ноги. Индейцы и Мюррей какое-то время приглядывали за ним и, убедившись, что он вполне способен идти, вернулись к своим разговорам. О чем говорили могавки, Уильям не понимал, зато Росомаха принялся допытываться у Мюррея о природе чистилища.

Мюррей испытывал определенные трудности с объяснением – вероятно оттого, что у могавков отсутствовало понятие греха или Бога, озабоченного порочностью людей.

– Тебе повезло стать каньенкехака, – качая головой, наконец сказал Росомаха. – Дух, которому мало, что злые люди уже мертвы, мучающий их после смерти… И христиане еще говорят, что мы жестокие!

– Верно, – согласился Мюррей, – но подумай: допустим, человек струсил и во время смерти держался недостойно. Чистилище дает ему возможность все же доказать свою храбрость, понимаешь? И когда он покажет себя достойным человеком, перед ним откроется мост, по которому он беспрепятственно пройдет до самого рая.

Росомаха хмыкнул.

– Если человек несколько сотен лет будет выносить пытки, он заслуживает рая… но как это возможно, если у него нет тела?

– Полагаешь, для пыток нужно тело? – с толикой иронии спросил Мюррей.

Росомаха буркнул что-то, выражая то ли одобрение, то ли удивление, и больше к этой теме не возвращался.

Какое-то время они шли молча, под пение птиц и жужжание мух. Стараясь не упасть и боясь свернуть случайно в сторону, Уильям сосредоточил внимание на затылке Мюррея и лишь поэтому заметил, что тот замедлил шаг.

Уильям решил, что это из-за него, и хотел сказать, что может идти, – по крайней мере, еще какое-то время. Однако Мюррей сначала глянул на идущего впереди могавка, а потом повернулся к Росомахе и тихо у него что-то спросил.

Росомаха напряг плечи, но потом расслабился.

– Я понял, она – твое чистилище, да?

Мюррей издал удивленный звук.

– Какая разница? Я спросил, как она.

Росомаха вздохнул и повел плечом.

– У нее все хорошо. Есть сын. Наверное, уже и дочь тоже. Ее муж…

– Да? – голос Мюррея стал тверже.

– Знаешь Тайенданега?

– Знаю. – Теперь в голосе Мюррея звучало любопытство. Уильяму тоже, в общем-то, хотелось узнать, кто такой этот самый Тайенданега и кем он приходится бывшей – или не совсем бывшей? – любовнице Мюррея. Хотя, нет, не любовнице. «Я больше не женат», – говорил он. Значит, жене. Уильям вспомнил Маржери и слегка посочувствовал Мюррею. Последние четыре года Уильям почти не думал о ней, и ее образ поблек с годами, разъеденный горечью. Какая-то жидкость бежала по его лицу – то ли пот, то ли слезы. Должно быть, он сошел с ума. И что поделаешь?

Мухи теперь не кусали, а с жужжанием лезли в уши. Уильям сосредоточенно вслушивался в их гудение, убежденный, что они хотят сообщить ему что-то важное. Он слушал очень внимательно, но разбирал только бессмысленное сочетание звуков. «Шоша». «Ник». «Осонни». Впрочем, последнее было словом, и он его знал! Оно означало «белый человек». Значит, мухи говорили о нем?

Он неуклюже почесал ухо, разогнав мух, и снова услышал слово «чистилище».

Поначалу он не смог вспомнить значение этого слова, и оно привиделось ему, покрытое мухами. Мало-помалу он начал осознавать окружающее: блестящий на солнце лошадиный круп, две полосы в пыли, прочерченные… чем? Вещь, сделанная из… постели, ах нет, из парусины. Его спальный мешок, намотанный на два оструганных деревца, волочащихся по земле… «Волокуша» – вот как это называется. И кошка, там еще есть кошка. Она через плечо смотрит на него янтарными глазами и скалится.

Теперь с ним заговорила и кошка.

– Ты сошел с ума, понимаешь?

– Понимаю, – прошептал Уильям. Ответ кошки, произнесенный с шотландским акцентом, он уже не разобрал.

Он наклонился, чтобы лучше слышать. И словно поплыл по плотному, как вода, воздуху прямо в ее открытый рот. Внезапно стало легче: он не двигался, но его что-то поддерживало. И кошки больше не было видно… Он лежал на земле, лицом в траве и грязи.

Снова донесся раздраженный голос кошки:

– Твое чистилище? Думаешь, ты сможешь выбраться из него, идя назад?

«Нет. Незачем», – думал Уильям, ощущая покой.

Глава 38. Простые речи

Девушка задумчиво пощелкала ножницами.

– Уверен? – спросила она. – Будет жаль, друг Уильям. Удивительно яркий цвет!

– Мисс Хантер, я думал, вы сочтете его неподобающим, – улыбнулся Уильям. – Говорят, квакеры считают яркие цвета слишком вызывающими.

Единственным цветным пятном на ее кремовой и серой одежде была бронзовая брошь, скреплявшая концы платка.

Она укоризненно посмотрела на него.

– Нескромный узор на платье – совсем не то же, что дар Божий, который следует принимать с благодарностью. Разве синешейки выдергивают свои перья, а розы сбрасывают лепестки?

– Сомневаюсь, что у роз бывает зуд, – почесав подбородок, возразил Уильям.

Его борода – дар Божий? Что-то новенькое. Впрочем, это недостаточно веский аргумент, чтобы он продолжал носить бороду. Неудачного цвета, она росла быстро, но скудно. Уильям неодобрительно посмотрелся в скромное квадратное зеркальце, которое держал в руке. Он ничего не мог поделать с обгоревшим носом и щеками, с которых облезала кожа, или с покрытыми струпьями царапинами – следами его приключений на болоте. Зато отвратительные медные завитки, которые бодро топорщились и неравномерно, словно лишайник, покрывали его подбородок и челюсти, можно было убрать прямо сейчас.

– Так вы поможете мне?

Девушка скривила губы и опустилась на колени рядом с креслом. Взялась рукой за подбородок Уильяма и повернула его голову к окну, чтобы лучше видеть.

– Что ж, попрошу Денни побрить тебя, – сказала она и коснулась ножницами его волос. – Хотя я вполне способна отстричь твою бороду. – Сузив глаза, она наклонилась к Уильяму и принялась выстригать его подбородок. – Но я брила только мертвую свинью, а из живых – никого.

– Цирюльник, цирюльник, – пробубнил Уильям, стараясь не шевелить губами, – свинью нам постриг…

Девушка нажала снизу на подбородок Уильяма, закрыв ему рот, и фыркнула – это сходило у нее за смех. Клац, клац, клац. Ножницы приятно щекотали лицо, курчавые волосы невесомо касались рук и падали на лежащее на коленях старое льняное полотенце. Уильяму еще не приходилось видеть ее лицо так близко, и он воспользовался представившейся возможностью. Он разглядел, что глаза у мисс Хантер карие с прозеленью. Ему внезапно захотелось поцеловать ее в кончик носа; вместо этого он закрыл глаза и глубоко вздохнул. Похоже, она недавно доила козу.

– Я могу сам побриться, – сказал он.

Девушка удивленно подняла брови и опустила взгляд на его руку.

– Я сильно удивлюсь, если ты сможешь сам поесть, не говоря уж о бритье.

Откровенно говоря, он едва мог поднять правую руку, и последние два дня его кормила именно мисс Хантер. Уильям счел разумным не говорить ей, что он левша.

– Все заживает, – сказал он и повернул руку так, чтобы на нее падал свет.

Как раз утром доктор Хантер снял повязку и остался доволен увиденным. Рана была еще красной и бугристой, а кожа вокруг нее белой и влажной, но рука, несомненно, заживала: отек спал, а зловещие красные полосы пропали.