Парижский шлейф

Подключиться к Интернету с первого раза не удалось – вечная история: как выходные, ни черта у них толком не работает. Попробовал соединение снова – на этот раз повезло. Только скорость была хуже некуда и странички открывались до умопомрачения медленно. Это ужасно раздражало. Николай привычно порылся по сайтам знакомств, почитал новые анкеты «девушек, ищущих друга». Обычный дегенеративный бред: «Хочу, естественно, любви», «Ищу, само собой, состоятельного», «Бедных, нервных, сирых, женатиков просьба не беспокоить». Николай криво усмехнулся – по всем заявленным искательницами приключений параметрам он подходил. Не бедный, не женатый, и так дальше по списку – бла-бла-бла. Выбрал парочку более-менее вменяемых на первый взгляд объявлений, накропал сентиментальных писем, не забыв присовокупить к ним свою фотографию десятилетней давности. Проверил на предмет непрочитанных сообщений почтовый ящик, без энтузиазма взглянул на присланные изображения и окончательно загрустил.

Вообще-то на Интернет надежды всегда было мало: девочки попадались либо страшненькие, либо маленькие, и всем позарез требовался скучающий принц на белом коне. Были, конечно, еще проститутки в неимоверных количествах, но с профессионалками он дело заведомо не имел. Их потрепанный вид и усталый, лишенного всякого блеска взгляд отпугивал его требовательных клиентов еще на подходе. Они, конечно, за деньги что угодно вытворят, но его работа заключалась не в этом. Никогда, ни при каких обстоятельствах, не был он сутенером. Он был учителем страсти. Знакомился с юными чистыми созданиями и под грифом любви обучал их всем премудростям плотских утех. Кого, чему и как учить, заранее обговаривалось с клиентами, сообразно вкусу каждого. Затем Николай находил подходящую девицу, соблазнял ее, готовил и только потом передавал хозяину. Клиенты требовали «чистых» девочек: чтобы без прошлого, без наркотиков, без болезней и прочих неприятных вещей. Большинство, кроме внешних данных, обращали внимание на душевные качества, на присутствие мысли. Кому из взрослых состоявшихся мужиков приятно совокупляться с созданием не умнее овцы? Бывает, конечно. Но надоедает слишком быстро: такая тебя ни выслушать не сможет, ни разговор поддержать, ни пожалеть.

Для начала девчонок, по обыкновению, запугивали, где не помогало – запирали. После этого они становились как шелковые и не пытались «искать правды», даже надоев хозяину и получив вольную.

В общем, прибыльное нормальное дело. По крайней мере, в отличие от многих он не убивал, не торговал наркотиками или оружием, не уничтожал и не разорял целые заводы ради личной наживы. Наоборот, всем приносил добро: пожилым мужикам доставлял последние, может статься, предсмертные радости, молодых девчонок обучал и готовил к взрослой жизни. Нельзя же до седых волос оставаться наивной дурочкой и не снимать розовых очков. Нужно знать реалии жизни. Понимать, что в этом мире почем. Единственное, в чем он старался себе не признаваться, – эта самая «реальная жизнь» опротивела ему так давно и окончательно, что хотелось выть…

С того самого времени, как умерла его Майя, он ни разу не был по-настоящему, по-детски счастлив. А прошло уже одиннадцать лет. Случались, конечно, короткие яркие вспышки, особенно много их было за последний год – он даже подумал было, что влюбился в Настю, оттаял, но потом все бесследно ушло. Все равно она была не такая – добрая и бескорыстная, – как Майя. И потому от общения с Настей иногда накатывали на Николая тоска и одиночество. Интересно, а она полюбила его по-настоящему или, как и все, попалась на крючок красивого образа жизни, который он создавал?

А тогда, в юности, звенело безумное счастье и длился нескончаемый полет. Им с Майей было всего по семнадцать лет, оба оканчивали школу и ни дня не могли прожить друг без друга. Вместе утром, за одной партой на уроках, вдвоем до самой ночи. От одного взгляда на Майю Николаю становилось горячо, накатывала такая нежность и такое возбуждение, что никакими силами его нельзя было удержать. Да они и не сдерживались. Весь крошечный подмосковный город знал об этой трогательной любви – стоило только взглянуть на сияющую вечным праздником пару. Знали все, кроме их родителей. Тем в тот период было не до заигравшихся во взрослую жизнь детишек: мать Николая была занята разводом с алкоголиком-отцом; Майя, родители которой уехали работать за границу, жила со старенькой бабушкой. Учителя пытались как-то вмешаться в отношения ребят, поговорить с ними, но они не желали никого слушать, неизменно отвечая, что давно все знают о взрослой жизни и уже готовятся к свадьбе. Что-либо доказывать юной паре оказалось бесполезно. И от влюбленных отстали.

После школы оба поступили в местный филиал финансового института, проучились почти год, и Майя вдруг забеременела. Совершенно неожиданно, случайно: Николай даже не мог понять, как это произошло. Он-то прекрасно знал, что если вовремя вынимать, ничего страшного не случится: все старшие товарищи в один голос так говорили. Он и старался – осечки не было ни разу, и вдруг! Тогда ему даже в голову пришло, не путалась ли его ненаглядная с кем-нибудь другим, но эту мысль он быстро отбросил. Они же не расставались ни на минуту! Только его мать, перегруженная делами, кажется, не заметила, что Майя уже практически переехала жить в комнату сына – в то время, как все в городе давно об этом знали. Зато когда родственнички получили весть о беременности, такое началось! Ни о какой свадьбе не могло быть и речи. Все вокруг твердили про деньги, учебу, загубленную жизнь. Николай не понимал. До тех пор, пока мать не сообщила ему, что раз уж они стали достаточно взрослыми для того, чтобы делать детей, то и кормить-содержать будут своих чад сами. Прилетела из Германии мама Майи, накинулась с претензиями на его родителей: «Куда смотрели? Как допустили?» В ответ получила наотмашь: «Нечего было ради денег дочь бросать». Поссорились насмерть. Счастливая любовь двух юнцов превратилась в адскую вражду семей. Майя плакала дни напролет. Николай угрюмо молчал. Родственнички с обеих сторон, каждый по-своему, наседали, требуя сделать аборт. Время шло. Ребенок в животе Майи рос. И Николай решил, что настало время действовать.

Если хочешь спастись от родственников и спрятаться так, чтобы тебя никто не нашел, нужно уехать в Москву. Это ясно и пятилетнему ребенку, а Николаю было без двух недель девятнадцать. Он собрал институтский рюкзак, Майю и поехал на железнодорожную станцию. Новоявленный глава семейства, не имеющий ни малейшего понятия, где и на что жить, решил спокойно родить ребенка вдали от родни. Без криков и без скандалов.

Дальше было самое тяжелое лето в его жизни – об этом Николай после запретил себе вспоминать. А в начале осени, темной и по-южному душной ночью, он слишком долго не мог найти телефон, чтобы вызвать «Скорую»: в старом бараке под снос, где они жили, не было даже света. Пришлось бежать, задыхаясь, три квартала, пока не попался первый телефон-автомат.

Майю спасти не успели – что-то там произошло непоправимое. Не выдержал истощенный бездомной жизнью и ослабленный беременностью организм. Зато ребенок – мальчик – выжил. Николай изо всех своих сил желал, чтобы было по-другому. Наоборот. Но что он мог сделать, кроме как бессмысленно, беспрестанно выговаривать свою боль вслух и страдать?! И то ли он слишком тихо произносил дрожащими губами слова молитвы, то ли Москва не самое частое и любимое пристанище Бога – Всевышний его не услышал. С первого попавшегося почтамта Николай отправил телеграммы с адресом злосчастного роддома своим родителям и родителям Майи, истратив на это последние, заработанные на продаже разного хламья в метро деньги, и ушел в неизвестность, бесследно затерявшись в огромном городе. Тогда Николаю требовалось только одно: скрыться. Раствориться. Забыть.

Голубой монитор компьютера давно погас, сменив чернотой с логотипом Windows пошлые сердечки и глупые сообщения очередного сайта знакомств. Хотелось удавиться, глядя в глубокую черноту экрана. Николай раздраженно ткнул курсором в кнопку «завершение работы», встал из-за стола и подошел к книжным полкам. До боли хотелось не думать ни о чем. Но то ли виски и кокаин были ни черту, то ли напряжение нервов оказалось за крайней чертой – ни наркотик, ни алкоголь не возымели спасительного эффекта. Снова трещала голова, опять вернулись мысли. Во что бы то ни стало нужно их подавить. Он пробежал по корешкам книг глазами, думая, что выбрать. Взгляд случайно упал на старый, порядком потрепанный том, и Николай задрожал перед ним так, словно неожиданно окунулся в ледяную воду. Это было издание Бодлера 1926 года. Удивительно, как Настя умудрилась его добыть! Однажды Николай проговорился, что лет с пятнадцати до восемнадцати Шарль Бодлер был в его понимании единственным стоящим поэтом. Потом стало не до лирики. На следующий день Настя преподнесла ему в подарок вот это. Первый том полного собрания сочинений Шарля Бодлера. Николай не без содрогания извлек книгу из надежных тисков разместившихся рядом новых, в твердой обложке, томов. Раскрыл. На него смотрело спокойное лицо некогда любимого поэта. Николай и Майю в свое время приучил читать его стихи, объясняя каждую строчку. Кажется, она не до конца понимала и не разделяла его взглядов, но всегда благодарно слушала до последнего слова. Ч-черт!

Николай прирос к полу, впившись взглядом в портрет на обложке. В глазах поэта так явно читались смертельная усталость и тоска, что становилось не по себе. Заложенная за обшлаг куртки рука придерживала грудь, словно не давая беспокойному сердцу выскочить вон. «Цветы зла», Париж, издательство «Кальман-Леви». Николай с ранней юности считал, что в глубине души и сам чем-то похож на поэта. То ли осознанием несправедливости и враждебности бытия, то ли тайным, с детства проснувшимся любопытством к исследованию порока, то ли неизвестно как перемешавшимся с лирикой цинизмом. Наугад раскрыв дышащий на ладан том, Николай аккуратно придержал страницы обеими руками, чтобы они не распались на ворох отдельных обтрепанных листков. Местами в книгу были вложены тонкие, похожие на кальку странички – не вошедшие в книгу стихотворения Бодлера, выведенные каллиграфическим почерком. И их тоже Николай когда-то знал наизусть. Настя объяснила, что бывшая хозяйка – старенькая профессор зарубежной словесности, вышедшая на пенсию и вынужденная теперь, чтобы выжить, распродавать свою библиотеку, – больше полвека назад дописала и вложила в книгу «осужденные» стихотворения «Цветов зла», которые были запрещены к переизданию. Ни Насти, ни самого Николая тогда на белом свете еще в помине не было.

Он тяжело вздохнул и прочел первые попавшиеся на глаза, строки. «La Debauhe et la Mort sont deux aimables filles…»[2 - Разврат и Смерть – родные две сестры (фр.).] – Николай произносил слова медленно, с трудом ворочая языком и едва шевеля губами. Дойдя до конца первой строфы, остановился. Кровь прилила к голове и учащенно запульсировала в висках, все вокруг закружилось. Он пошатнулся, втиснул потрепанный том на прежнее место и, придерживаясь за стену, вышел. Голова опять раскалывалась от боли, на душе было мерзко, тело била дрожь. Читать больше он не мог, жить, кажется, тоже.

Он дополз до кухни, выпил таблетку и побрел одеваться – на шесть вечера была назначена встреча с очередным клиентом.

О том, что в багажнике машины все еще лежит сумка с Настиными вещами, Николай вспомнил только поздно вечером и решил, не откладывая, заехать к ней на квартиру, заодно оставить свои ключи. В Москве Настя, если будет вести себя хорошо, первый раз появится через месяц-два, да и то под присмотром Стаса. То есть когда Сергей будет уверен в том, что она боится достаточно, чтобы не пытаться сбежать. Встречаться с ней еще раз в планы Николая не входило. Паспорт Насти, ее ключи, договор аренды квартиры и контактные телефоны хозяйки были переданы Сергею. А ему, Николаю, оставалось забыть.

Он отпер входную дверь и нашарил в темноте выключатель. Маленькую прихожую залил теплый желтоватый свет. Все вещи вокруг были такими родными и знакомыми, что у Николая невольно сжалось сердце. Фарфоровые куколки с добрыми глазами мирно стояли на единственной свободной полке деревянного стеллажа, до отказа забитого книгами. В приоткрытом шкафу свободно висели Настины пальто и бежевый длинный плащ. Николай как во сне прошел в спальню и опустился на пол прямо у двери. Посмотрел на розоватые стены, на кровать, покрытую такого же цвета покрывалом. Вспомнил, как они выискивали по всему городу эти обои нелепого опенка, который так понравился Насте, а потом решили сами оклеить стены. Зачем он согласился на эту провокацию, он уже не помнил, а Настя говорила, что это – повод подольше быть рядом. В итоге они только зря промучились: все получалось вкривь и вкось. Николай отвез Настю домой, позвонил рабочим, которые до этого выкладывали кафелем кухню и ванную, а сам поехал докупать обои.

Он сидел, поджав колени и уткнувшись в них лицом. В голове мелькали разноцветные картинки – как фотографии в альбоме, который кто-то услужливо, но слишком быстро перелистывал. Лето, парки, клубы, улицы и снова лето. И везде ее лицо.

Он поднялся, приволок огромную спортивную сумку из коридора и поставил рядом со шкафом. Хотел еще вытащить свои ключи от квартиры и оставить на туалетном столике, даже опустил руку в карман пиджака, но потом остановился. Просто выключил везде свет и вышел, захлопнув дверь.

С этого момента жизнь Николая окончательно дала крен. Раньше он запрещал себе думать о прошлом, о сыне, о том, чем он сам занимается. Просто тупо ставил перед собой простые бытовые цели, намеренно придумывал их и уперто к ним шел. Сначала купить приличный костюм и ботинки, потом – машину, дальше – поменять образ жизни: стать завсегдатаем спортивного клуба, модных баров, кафе, еще дальше – купить хорошую квартиру в центре. Нужно было все это ему на самом деле или нет, он не знал. Николай не задавал себе подобных вопросов: поставлена задача – надо к ней идти. Поначалу он пытался работать наемным клерком в только созданном кооперативе, но такой вариант заработка мало что давал. Это раздражало. Нужно было двигаться дальше, двигаться быстро. Чтобы не чувствовать боль.

Зато совершенно ненужные и неинтересные ему девицы – после смерти Майи он сделался одиночкой – вешались на шею целыми гроздьями. С другой стороны, благодаря новомодным клубам-барам-ресторанам начали появляться знакомства среди богатых мужчин. Поначалу Николай старался держаться от них подальше – все они были спекулянтами и торгашами, не хватало ему только проблем с КГБ. Но потом решил, что его опасения как минимум глупы: ему давно уже нечего терять. Идею использовать популярность среди женщин и знакомства среди мужчин подкинул Леха – тогдашний хозяин почти всех, только нарождавшихся платных туалетов в Москве и по совместительству абсолютно непривлекательный плешивый толстопуз. После очередной попойки в какой-то подпольной сауне с проститутками он разнылся, что истосковался по настоящей любви, что порядочные девушки внимания на него не обращают. В жопу пьяный Николай, не задумываясь, предложил ему на выбор брюнетку Галю, блондинку Свету или рыженькую Люду, которые в то время увивались за Николаем хвостом и готовы были броситься вниз головой с любого московского моста ради одного его томного взгляда. Леха заинтересовался. Коленька назвал сумму, а потом, превозмогая отвращение, спутался с выбранной будущим хозяином брюнеткой.

Галя в Николае души не чаяла, а когда через пару месяцев узнала, что любимому грозит смертельная опасность из-за громадного долга и только она может помочь, самоотверженно отправилась к кредитору. С ним она прожила целый год, отрабатывая «долги» Николая, а когда получила «вольную» и на крыльях любви примчалась в квартиру, которую снимал ее ненаглядный, обнаружила, что того и след простыл. На прежнем месте работы о нем тоже ничего не знали. Дальше все завертелось само собой. Научившись выглядеть и вести себя как секс-символ всех времен и народов, девушкам он нравился теперь еще больше, а информация о необычном бизнесе Николая быстро разошлась среди потенциальных клиентов. Николай стал подходить к делу серьезно – начитался литературы по развитию сексуальности у женщин, начал ради нового опыта ездить в Лондон и Амстердам, привозил оттуда всевозможные штучки из специальных магазинов и продавал их в комплекте с девицами за отдельную плату.

Поначалу девушки в его руках только смущенно хихикали в ответ на слишком уж необычные сексуальные требования, а потом, под действием кнута и пряника, втягивались в эту игру сами. За пару месяцев из обычной девчонки он мог воспитать сладострастную мазохистку, за полгода – женщину-вамп, за год – полноценную гейшу и так далее, на выбор. Вариантам запросов не было предела. Одним словом, бизнес был прибыльный, разносторонний и требовал работы воображения. Временами Николай забывался, и ему даже нравилось. Но с годами становилось все сложнее переключаться, все чаще хотелось побыть одному, только вот ставший привычкой расточительный образ жизни не позволял отказываться от клиентов. Если уж начистоту, за последние пять лет он получал настоящее удовольствие от секса, да и просто от общения, только с Настей. Было ли это зарождением чувств, оживало ли его сердце – Николай думать не хотел. Перед ним стояла очередная бытовая цель: выплатить безумные долги за квартиру. И точка.

Зато теперь, когда Настя из его жизни ушла, накатила такая смертельная тоска, что не могли помочь ни наркотики, ни виски. На несколько часов они снимали напряжение, позволяя забыться, – и все. Николай начал отказываться от новых знакомств – его тошнило от одной мысли о том, что нужно говорить с девушкой, улыбаться, заниматься с ней сексом. Каждое утро, часов в двенадцать, он просыпался в своей постели, одевался и выходил на улицу. Бессмысленно бродил по центру, заходил в привычные бутики, магазины, заглядывал в подворотни и дворы. Он словно что-то искал и никак не мог найти. Часам к четырем пополудни Николай уже чувствовал себя измотанным и усталым – бесцельные скитания убивали его. Он шел в первый попавшийся бар, как правило только-только открывшийся и совершенно пустой. Садился у стойки и планомерно накачивался до бессознательного состояния. Один раз, надравшись меньше обычного, Николай вышел из бара и в приступе алкогольной смелости решил позвонить Сергею. Взял в руки телефон, долго мучился, то набирая, то сбрасывая номер. Наконец, обливаясь потом, все же превозмог себя и нажал кнопку вызова. Через пару долгих вибрирующих гудков ему ответили.

– Сергей, это Николай, – голос его дрожал. – Я узнать хотел, как там…

– Тебе что, заняться нечем? – раздраженно и резко оборвал его Сергей. – Жить надоело? Когда время придет, я сам тебя найду. И не смей звонить.

Ответа Сергей дожидаться не стал – отключился. Николай так и остался стоять посреди улицы, раскачиваясь из стороны в сторону, с прижатой к уху трубкой. Он долго слушал пустую тишину, в которую погрузился аппарат.

Каждый вечер Николай приходил в квартиру, которую снимал для Насти. Открывал дверь и, шагнув вперед, садился прямо на пороге. Николай все время что-то здесь вспоминал: детство, вечно измотанную мать, хронически пьяного отца, школьный двор, Майю. Их первую, безрассудную и юную любовь, а потом страх, полосу отчуждения. Нищее существование, в котором еще была надежда, потом боль, страдания любимого человека и крушение всему – смерть. Он тогда даже не попал к Майе на похороны: знал, что не сможет вынести всего – как ее закроют в гробу, опустят в яму и засыплют землей. Он бы стал вытаскивать ее, спасать, а это было нельзя. Надо было раньше. К родителям он тоже не вернулся. Не то чтобы боялся обвинений или продолжения скандала – было плевать, – просто там бы не смог. Про ребенка за всю жизнь не спросил ни разу, хотя знал, что родные в курсе, что стало с ним. Николай считал, что именно этот никому не нужный младенец – на воспитание его не взяли ни мать Николая, ни родители Майи – убил ее.

На этом воспоминания резко прерывались. Дальше он не помнил ничего из своей жизни, кроме Насти. Больнее всего оказалось сознание того, что ее больше нет, есть где-то очень похожая на нее женщина. Запуганная и усталая, возможно, такая же смертельно усталая, как и он сам. Каждую ночь он сидел на пороге квартиры и думал, думал, а наутро неизменно просыпался в своей постели, и все начиналось сначала.

Через месяц стало ясно, что он сходит с ума. Еще немного – и воспоминания разорвут в клочья и мозг, и вечно грохочущее в ускоренном ритме сердце. Пора было что-то решать. Из глубин памяти мобильного телефона он извлек номер матери – звонил ей Николай так редко, что некогда родной номер забылся и стал абсолютно чужим. В трубке ответили старушечьим, дребезжащим «Алло».

– Мам, – Николай с давних пор тяжело произносил это слово.

– Коленька? – было сложно понять, то ли обрадовалась мать его звонку, то ли испугалась его. – Что случилось?

– Почему сразу случилось? – по-прежнему он чувствовал себя в разговоре с ней сопливым мальчишкой, который обязательно что-нибудь натворил. И кажется, по-крупному.

– Ты как? – торопливо поправилась мать.

– Нормально. – Николай с трудом вспомнил, что надо поинтересоваться ее здоровьем в ответ. – А ты себя как чувствуешь?

– Ничего, – мать обрадовалась возможности поговорить на безопасную тему, – вот только давление иногда, сердце еще шалит. Но мне врач все лекарства прописал, я пью. А так…

– Молодец, – Николай перебил ее, – пей.

Долгая пауза повисла между ними, как тяжелая тягучая капля. Ее медленные, неслышные движения завораживали и усыпляли мысль: мать не знала, о чем говорить, сын не решался начать. Наконец все-таки она пришла ему на помощь:

– Ты позвонил-то что?

– Мне нужно знать, как зовут моего сына, – Николай выпалил заранее заготовленную фразу. Мать только ахнула в ответ. – И не спрашивай зачем, все равно не скажу.

– Хорошо-хорошо, – в ее голосе послышались слезы, – в доме малютки его назвали Иваном, фамилию дали твою, отчество – тоже. В смысле, Николаевич…

– Спасибо, – Николай снова прервал ее торопливый ответ. – Ты хоть раз ездила к нему? Видела?

Его голос сорвался на хрип.

– Нет… – едва расслышал он и, не в силах дальше вести разговор – голос отказал ему окончательно, – нажал отбой.

Мать еще долго кричала в трубку допотопного домашнего телефона: «Алло, Коленька, алло». В ответ ей слышались только короткие гудки. Она хотела бы перезвонить, чтобы добиться все-таки ответа на вопрос, что происходит, но не знала ни номера своего сына, ни адреса. Ничего. После смерти Майи он не доверил ей ни единой частички своей жизни или души. Ни слова, ни фразы.

Когда-то уверенная в своей правоте и безгрешности, теперь она все чаще размышляла о том, что многое в судьбе сына поломала сама.

Глава 4

Настя очнулась в сиреневой комнате и не сразу смогла понять, где находится. Она лежала на большой кровати, аккуратно укрытая мягким одеялом. Перед ней сидел смутно знакомый мужчина, который что-то читал. Голова отказывалась воспринимать представшую перед ней картину как часть реальности пока память не вернула мозгу события вчерашнего вечера. Мерзкие, ужасные события, помимо ее воли ставшие частью жизни. Обрывались они внезапно на том моменте, когда она от страха потеряла сознание в руках Николая. Что было дальше, Настя понятия не имела. Она снова закрыла глаза и постаралась вспомнить. Ничего не вышло.

– Где он? – проговорила она, снова открыв глаза и тяжело ворочая непослушным языком.

– Кто? – Стае оторвался от книги и поднял на девушку сочувственный взгляд. – Николай? Давно уже дома. Еще только восемь утра. Отсыпается, наверно.

– Дома? Как же так?! А я? – Ее голос прозвучал по-прежнему слабо.