Томас Дримм. Время остановится в 12:05

Я судорожно сжимаю телефон и не нахожу слов.

Лимузин останавливается перед музеем.

– Короче говоря, – заключает он, – я говорил с врачами Бренды. Они согласились подержать ее на аппарате искусственного дыхания до пятницы, чтобы ты успел с ней попрощаться. Но после этого финансирование закончится, и они ее отключат.

– Подожди, это невозможно! Мы найдем какое-нибудь решение!

Отец вздыхает.

– Послушай, дружище, будь благоразумным. Я понимаю твою привязанность к Бренде, но, честно говоря, ее картины ничего не стоят, ты не найдешь на них покупателей.

Я опускаю глаза. Уже заготовленная ложь остается невысказанной, застряв где-то в горле.

– В любом случае, – добавляет он мягко, – врачи поддерживали жизнь в Бренде только для того, чтобы выставлять счета за палату. Они прекрасно знают, что она в запредельной коме и никогда из нее не выйдет, они мне сами это сказали. Мне очень жаль, дорогой, но надо реально смотреть на вещи.

Я разъединяюсь. Слышать не хочу об этой реальности. Я создам себе новую, без него.

– Мы на месте, – напоминает шофер с ноткой нетерпения в голосе.

Я резко распахиваю дверцу. Мое разочарование в отце улетучилось, как дым. Он хотел подготовить меня к худшему, но только укрепил мою решимость бороться.

8

В зале Лео Пиктона толпятся расфуфыренные бездельники с бокалами в руках. Они нетерпеливо ждут открытия буфета, делая вид, что увлеченно разглядывают витрины с результатами научной деятельности профессора. Неподдельное любопытство вызывает только один экспонат. Мой старый мишка. Из уважения к истине, а может, ради провокации Эдна написала на этикетке: «Здесь пребывала душа профессора Пиктона после его смерти». Надпись сделана так мелко, что цензура ее не заметила.

– Рада видеть тебя здесь, малыш Томас. – Эдна подходит ко мне, затянутая в слишком узкое для ее возраста платье. – Ты приютил у себя этого паразита Леонарда, и я никогда не забуду твоей самоотверженности, можешь не сомневаться. Но теперь Лео покинул наш бренный мир, и жизнь продолжается. Представляю тебе… как бы сказать?… ну, предположим… моего кавалера. Томас Дримм, Уоррен Бошотт.

Ах вот как, ладно! Меня удивило, что Эдна передала медведя государству, хотя так настойчиво просила меня его вернуть, но теперь я всё понял. В ее жизни появился новый мужчина, и она сплавила медведя в музей. Отличный способ избавиться от воспоминаний, сделав вид, что чтишь память усопшего. Вдова даже нацепила на нос медведю кособокие очки. Те самые, что на большой, в полный рост, фотографии ее мужа на стене.

Эдна с девчоночьей гордостью подталкивает ко мне старого ковбоя с проседью в волосах. У этого Уоррена Бошотта ноги колесом, руки согнуты в локтях, а взгляд устремлен за горизонт – словно он сидит в седле.

– Ну как? Жизнь кипит, малыш? – осведомляется он, теребя мои волосы своей здоровой ручищей.

Просто обожаю эту игривую манеру, с которой обращаются ко мне крутые дедушки, пытаясь войти в доверие.

– Ты, похоже, интересуешься работой этого старого разбойника Лео? Я, кстати, тоже ученый.

Я спрашиваю, чем он занимается.

– Механикой жидкостей, – лукаво отвечает ковбой, тыкая Эдну в бок.

– Он слишком маленький, чтобы понять это, Уоррен, – жеманно тянет польщенная Эдна.

Но я достаточно взрослый, чтобы увидеть, что этот любитель вдов навесил ей лапши на уши. Небось решил, будто денег, оставленных Пиктоном, хватит на двоих. А Эдна его не разубедила. Я немного разочарован, но не виню старуху: каждый спасается от одиночества как может. Я, например, разговариваю с женщиной в безнадежной коме.

– Ну как он тебе? – шепотом спрашивает Эдна, когда престарелый жиголо отходит за выпивкой.

– Веселенький! – отвечаю я, чтобы не расстраивать ее.

– По крайней мере, он милый, – говорит Эдна так уныло, словно ей не хватает хамских выходок покойного мужа.

Я оборачиваюсь. Приехал отец. В белом смокинге, с сияющей улыбкой он ведет свою министершу, одетую в платье с кучей разрезов, которые при каждом шаге то расходятся, то сходятся. Встретившись со мной глазами, Лили украдкой посылает мне такой взгляд, от которого раньше меня бы бросило в жар. Теперь я лишь рассеянно киваю. Как подумаю, что из-за этой холодной куклы я забыл о Бренде на целый месяц и три дня… Всё-таки мужчины – жуткие ослы, даже в моем возрасте.

Отец меня пока не видит. Он спешит расшаркаться перед нашим бессменным президентом, криво сидящим в кресле с застывшей улыбкой и вытаращенными глазами. По случаю праздничной церемонии старика накачали стимуляторами, чтобы он не заснул на публике.

– Мое почтение, господин президент. Рад видеть вас в добром здравии. И вас также, господин вице-президент, – добавляет он, обращаясь к сыну президента.

Тот смотрит на моего отца так, будто обнаружил голубиный помёт на лобовом стекле своего автомобиля. Перейдя шестидесятилетний рубеж, Освальд Нарко – младший начал коллекционировать старые автомобили в ожидании, когда он сможет наконец принять власть из слабеющих рук отца, которые всё не желают разжиматься.