Дорога скорби

Один из мужчин, высокий, седой, в очках в черной оправе, сделал пару шагов нам навстречу.

– Миссис Брэккен, я сделал то, что вы хотели, но уже поздно помогать вашему бедному малышу. А вы, должно быть, Сид Холли, – сказал он, глядя сверху вниз, как с горы. – Вы здесь мало что можете сделать.

Он коротко пожал мне руку, как будто не одобрял этого обычая.

Он говорил с сильным шотландским акцентом, а манеры у него были как у человека, привыкшего командовать. Другой человек, стоявший позади него, совершенно незаметный, оставался молчаливым наблюдателем.

Я подошел к жеребцу. Он посмотрел на меня спокойными ясными глазами, без тени испуга. Я провел рукой по его носу, тихо уговаривая его. Он мотнул головой вниз и снова вверх, как будто поздоровался. Я позволил ему обнюхать мою руку. Потом погладил его по шее. Шкура была сухой – ни боли, ни страха, ни смятения.

– Он под наркозом? – спросил я.

– Мне нужно взять кровь на анализ, – сказал шотландец.

– Который вы, конечно, сделаете?

– Конечно.

По лицам другого мужчины и женщины можно было сказать, что они и не заходили в мыслях так далеко.

Я обошел жеребца и присел, чтобы поближе посмотреть на его бабку. Я провел рукой по его ноге сверху вниз, ощущая расслабленные мышцы там, где должны быть тугие сухожилия и связки. Очень трогательно, но обрубок был аккуратный и не кровоточил. Я согнул жеребцу колено и осмотрел место разреза. Он был сделан чисто, не было видно осколков костей, как будто это сделал шеф-повар, привыкший пользоваться специальным ножом.

Жеребец дернул коленом, освобождаясь от моей хватки.

Я встал.

– Ну? – с вызовом спросил шотландец.

– Где его нога?

– Вон там, за поилкой. – Он сделал паузу и, когда я уже поворачивался, вдруг добавил: – Ее нашли не там. Это я ее туда положил. А нашли ее первыми бродяги.

– Бродяги?

– Да.

Миссис Брэккен, присоединившаяся к нам, пояснила:

– Каждый год в июне в одну из суббот все местные туристские клубы выходят гулять по дорогам в этой части графства, чтобы по закону сохранить сюда открытый доступ.

– Если бы они оставались на дорожках и тропках, – проворчал шотландец, – так и были бы в своем праве.

Миссис Брэккен согласилась:

– Они приводят с собой своих детей и собак, устраивают пикники и вообще ведут себя так, как будто это место им принадлежит.

– Но… когда они нашли ногу вашего жеребца?

– Они снялись вскоре после восхода, – угрюмо сказала миссис Брэккен. – В середине июня это примерно в полпятого утра. Они собрались до пяти, когда еще было холодно, и сначала пошли через мои владения, а в дверь они забарабанили в пять пятнадцать. Трое детей были в истерике, а мужчина с бородой и длинными волосами кричал, что обвиняет элиту. При чем здесь элита? Один из этих туристов позвонил газетчикам и каким-то ненормальным защитникам прав животных, и приехала полная машина этих активистов с плакатом «Запретить скачки». – Она закатила глаза. – Я в отчаянии. Потерять чудесного жеребца само по себе тяжело. Но они превратили это в цирк.

Я пошел к поилке посмотреть на ногу, которая лежала позади нее. Вокруг были рассыпаны кусочки конского корма. Я нагнулся и без особенных эмоций поднял ногу.

Я не видел других отсеченных ног. По правде сказать, я думал, что реакция людей была преувеличена. Но сам этот обрубок, с выступающей оконечностью кости, хрящами и отверстиями кровеносных сосудов, это уничтоженное чудо анатомического изящества, помог мне понять ярость и горе всех владельцев.

Копыто было подковано – небольшой легкой подковкой для молодых лошадей, которая защищает их передние ноги на пастбище. Десять маленьких гвоздиков удерживали ее на копыте. Эта подкова как бы говорила: цивилизация заботится о копытах жеребят, а варварство губит их.

Я всегда любил лошадей. Объяснить близость, которая возникает между лошадьми и теми, кто заботится о них или ездит верхом, тяжело. Лошади живут какой-то параллельной жизнью, говорят на параллельном языке, у них свои инстинкты, они лишены людских понятий доброты или вины и позволяют прикоснуться к необузданному, таинственному состоянию духа. Великий бог Пан живет в скаковых лошадях. Опасно рубить ему ногу.

На более прозаическом уровне существования я положил ногу обратно на землю, отцепил от пояса сотовый телефон и, заглянув в его электронную записную книжку, позвонил своему другу-ветеринару, который работал хирургом в больнице для лошадей в Ламборне.

– Билл? Это Сид Холли.

– Давай спи, – отозвался он.

– Проснись. Сейчас шесть пятьдесят, а я нахожусь в Беркшире, и у нас тут двухлеток с отрубленной ногой.

– Господи. – Он сразу проснулся.

– Я хочу, чтобы ты взглянул на него. Что бы ты посоветовал?

– Как давно это случилось? Есть ли возможность пришить ногу?

– Это произошло не меньше трех часов назад. Может, больше. Никаких признаков ахиллесова сухожилия. Оно сократилось и ушло внутрь. Сама ампутация прошла через сустав.

– Одним ударом, как и остальные?

Я запнулся:

– Я не видел другие.

– Тебя что-то смущает?

– Я хочу, чтобы ты посмотрел, – сказал я.

Я и раньше сотрудничал с Биллом Раскином, и нас связывала дружба, которая оставалась неизменной, даже если мы подолгу не встречались.

– Вообще в каком состоянии жеребец?

– Спокойный. Не заметно, чтобы ему было больно.

– Владелец богат?

– Похоже на то.

– Спроси, доставит ли он жеребца – вместе с ногой, разумеется, – сюда?

– Она, – поправил я. – Я спрошу.

Миссис Брэккен завороженно смотрела на меня, когда я излагал ей это предложение, и слабо выговорила: «Да!»