Страсть писателя. Повесть и рассказы разных лет

«Скидку сколько?»

«Ну бери по пять за штуку».

«Я даю половину», – говорит американец самодовольно и уютно располагается в кресле, потягивая пиво из кружки.

В конце стойки какой-то пьяный плакал, умоляя, чтобы ему позволили убить свою любовницу.

«У тебя все деньги при себе?» – холодно спросил Нулис.

Тот вытащил ручку и стал подсчитывать на салфетке.

«Ладно тебе, – с презрением процедил Нулис, – восемьдесят пять долларов всё вместе».

Американец продолжил умножать тридцать четыре на два с половиной доллара.

«Нормально, у меня столько есть, – сказал он, как только увидел результат, и снова откинулся назад. – И если решено, то я их загружу, потому что через полчаса мне надо быть на месте».

«Где твоя машина?» – спросил Нулис.

«У двери».

Нулис резко встал, с ним и солдат.

«Сейчас я принесу наши. У меня машина на стоянке. Через пять минут вернусь, – Нулис второпях вышел уладить то, что у нас называлось «беспредметной сделкой».

Американец казался довольным. Он попросил долить пива.

«Может, ты хочешь чего? Я угощаю».

Нет, я ничего не хотел.

«Ты неразговорчивый, да? – он вернулся с полной кружкой. – Другой за тебя разводит беседы».

Я объяснил, что Нулис в этом деле лучше.

«Ерунда, никто не может быть лучше тебя самого».

Он был ходячим куском мяса. Такой самодовольный и готовый попасть к нам в когти. Вместо этого я возразил, что признавать достоинства другого есть неотъемлемая часть справедливости.

«Да ерунда, ерунда… Ну что там, что он тянет?»

Нулис показался в дверях и сделал нам знак, чтобы мы вышли. Солдат опорожнил кружку до последней капли, сдвинул пилотку набок и двинулся к выходу.

Нулис велел ему подъехать к нашей машине и открыл багажник шевроле. Потом вытащил и передал три коробки, перетянутые чёрной изолентой, и четыре отдельные экземпляра.

«Десять штук в коробке и четыре. Всего тридцать четыре. Теперь ты давай».

Тот отсчитал четыре бумажки по двадцать долларов и одну в пять.

«Отлично, – Нулис с царским равнодушием положил деньги в карман. – «Знаешь, а вначале я тебя за придурка посчитал».

«А ты мне по-прежнему таким и кажешься, – парирует тот, заводя свежевымытый автомобиль. – Единственное, в чём ты был прав, это что вот этот вот не шпион. По-моему, он голубой. И смотри, чтобы я больше тебя не видел у наших ворот, иначе ни от тебя, ни от него мокрого места не останется».

«Ладно-ладно, дружок, не злись. Ты меня больше не увидишь».

Не успел он свернуть на первом повороте, как мы умчались.

Мы заехали на стоянку, где нас ждали Святые Писания, оставленные там «на полчасика» за пять марок. Мы бросили их на заднее сиденье, заправились и уехали в зимнюю ночь.

«Ишь ты, подлец, хочет поживиться на Библии!»

Держа руль, он вытащил две двадцатидолларовые бумажки и протянул их мне.

«Мы хоть их дарим… Пять я оставляю на расходы по сделке».

Мне вспомнились воскресные вечера дома. Дед, после того как убирали со стола, не позволял мне отойти от него, пока я не выслушивал отрывок из Писания, с которым он не расставался. Он читал сам, тихим голосом, если не приближаться, так что это звучало, как непрерывная колыбельная. Я думал про свои игры, и уже час спустя ничего из этого чтения не помнил. А сегодня, если бы меня спросили, я бы рассказал всё дословно. Удивительное дело!

«Не знаю, насколько удивительное», – сказал Нулис и включил радио.

Стал накрапывать мелкий дождь вперемешку со снегом. Я до упора включил печку, а на повороте дороги показались огни близлежащего города. Их отражение.

«Наверно, ты скучаешь по старику, читающему сказки маленькому мальчику», – серьёзно произнёс он немного погодя.

    1990 г.
    сборник «Мне снятся друзья»

Стратегия скуки

Блестит алюминий, люминесцентные лампы и линолеумный пол. В этот безлюдный час, когда авиабилеты дешёвые, а цены таксистов кусаются, музыка из невидимых динамиков делает пространство ещё более пустым.

Бармен ночной смены ведёт себя так, словно перед ним толпа жаждущих клиентов пополудни. Он переставляет бокалы и бутылки, бессмысленно жестикулируя, двигает предметы, которым давно пора бы уже отправиться на покой, то и дело самодовольно поправляет чёрную бабочку, подчёркивающую его свежевыбритое и блестящее лицо. Он чрезвычайно болтлив, стараясь поддержать у единственного клиента хорошее настроение.

Клиент, в сером свитере с треугольным вырезом и в тёмно-синем однобортном пальто, заказывает второй кофе и продолжает давить окурки на полу, игнорируя пепельницы, которые бармен подсовывает ему под зажжённые сигареты.

«Задержка рейса», – сообщает он ему с лёгкостью человека, видавшего все виды опозданий. –»Задержка рейса… Сегодня вечером все будут задерживаться».

Клиент с неудовольствием ставит чашку. «Что ты сыплешь внутрь?» – спрашивает он, касаясь стоявшей рядом вазы с искусственными маргаритками.

«Что значит «что сыплю»? Колумбийский и немного американский».

Клиент отодвигает чашку и говорит: «Сделай мне чай».

Бармен, словно он плохо понимает иностранный язык, смотрит на него вопросительно: «Ты какой хочешь?»

«Ну если у тебя никакого нет, сделай что-нибудь другое».

Глаза бармена оживляются. «Хочешь горячее вино?.. Я сахара добавлю и ломтик корицы». Он описывает это, сам разгорячившись, как планируемый им грог, и добавляет: «Это то, что тебе надо, это лучше всего».

Одинокий гость подносит к носу край бокала, держа его за ножку, чтобы не обжечься, поднимает, как дегустатор, и рассматривает содержимое на свет. «Ты добавил тёртую корицу… Вот аромат и улетучился», – он презрительно произносит это «вот». Темнеет. Огни гаснут. Не по одному, а все сразу, словно давая знак человеку, предостерегая от его удара.. Был свет, и наступила тьма. И потом стон, крик, шёпот.