При свете луны

Своим деликатным, дружелюбным молчанием Фред с ней не согласился.

– Встречу ли я когда-нибудь достойного мужчину? – задалась она вопросом.

И хотя Фред обладал целым букетом положительных качеств: терпеливостью, спокойствием, никогда не жаловался, умел слушать и сочувствовать, как никто другой, не говоря уже о крепкой и здоровой корневой системе, он никогда не причислял себя к ясновидящим. И не мог знать, придет ли день, когда Джилли встретит достойного мужчину. Фред верил: чему быть, того не миновать. Как и другим представителям живой природы, лишенным собственных средств передвижения, ему не оставалось ничего другого, как полагаться на судьбу и надежду на лучшее.

– Разумеется, я встречу достойного мужчину, – решила Джилли со столь характерным для нее внезапным всплеском надежды. – Я встречу не одного достойного мужчину, десятки, сотни. – Меланхолический вздох сорвался с ее губ, когда она нажала на педаль тормоза, реагируя на транспортную пробку, возникшую на западных полосах автострады 10. – Вопрос не в том, встречу ли я действительно достойного мужчину. Вопрос в том, сумею ли я распознать его, если он прибудет не в окружении ангелов и без вспыхивающего над головой нимба: «ХОРОШИЙ ПАРЕНЬ, ХОРОШИЙ ПАРЕНЬ, ХОРОШИЙ ПАРЕНЬ».

Джулиан не увидела улыбки Фреда, но почувствовала ее, двух мнений тут быть не могло.

– Нет, нужно смотреть фактам в лицо, – простонала она. – Когда дело доходит до мужчин, я такая наивная и меня легко сбить с толку.

Фред узнавал правду, когда слышал ее. Мудрый Фред. Спокойствие, с которым он встретил признание Джилли, кардинально отличалось от молчаливого несогласия, которое он выражал, слыша, как его хозяйка называет себя злобной, мстительной сукой.

Автомобили встали.

Королевски-пурпурные сумерки и начало ночи они провели в еще одной длинной очереди, на этот раз у Аризонской станции контроля сельскохозяйственной продукции, расположенной восточнее Сан-Симона, на которой в тот день работали правоохранительные ведомства не только штата, но и федеральные. Помимо сотрудников министерства сельского хозяйства, автомобили досматривали несколько агентов в штатском с колючими взглядами, определенно из организации, которая лишь в малой степени интересовалась плодоовощной продукцией, и искали они что-то более вредное, чем плодовую мушку в контрабандных апельсинах. Во всяком случае, автомобиль Джилли они обыскивали так, будто не сомневались, что она везет с собой пару пистолетов и автомат, засунутые под переднее сиденье, и на Фреда поглядывали очень уж подозрительно, предполагая его ближневосточное происхождение, радикальные политические взгляды и злые намерения.

Но даже эти суровые мужчины, имеющие основания видеть в каждом путешественнике злодея, не могли долго считать таковым и Фреда. Они отступили и взмахами рук предложили «девиллю» проследовать через контрольно-пропускной пункт.

Поднимая стекло и придавив педаль газа, Джилли сказала: «Хорошо, что они не бросили тебя в кутузку, Фредди. С деньгами у нас напряженно, на залог могло бы и не хватить».

С милю они проехали в молчании.

Призрачная луна, словно гигантское бельмо, поднялась еще до захода солнца. Теперь же, с наступлением ночи, циклопический глаз заметно прибавил в яркости.

– Может, беседа с растением – это уже не эксцентричность, – размышляла Джилли. – Может, у меня поехала крыша.

К северу и югу от автострады лежала темная пустыня. Холодный лунный свет не мог разогнать печаль, в которую она погрузилась после захода солнца.

– Извини, Фред. Нехорошо так говорить.

Маленькое денежное дерево, при всей его гордости, умело прощать. Трое мужчин, с которыми Джилли познавала, как выяснилось, темную сторону романтики, без промедления извратили бы любую, самую невинную фразу, использовали бы против Джилли, с тем чтобы вызвать у нее чувство вины, а себя представить страдающей жертвой ее нереальных ожиданий. Фред, благослови его господи, никогда не играл в такие игры.

Какое-то время они ехали в дружеской тишине, экономя топливо за счет разрежения воздуха в «мешке», который образовался за громадным, несущимся на полной скорости «петербилтом». Судя по надписям на задних дверях трейлера, он вез мороженое людям, мучившимся от жары к западу от Нью-Мексико.

Когда они подъехали к городу, сверкающему вывесками мотелей и заправочных станций, Джилли свернула с автострады. На бензозаправке залила полный бак. Чуть дальше, на той же улице, купила обед в ресторане быстрого обслуживания. Седовласая женщина, стоявшая за прилавком, милая и веселая, словно бабушка из диснеевского фильма 1960-х годов, настояла на том, чтобы прикрепить к блузке Джилли значок-пуговицу с улыбающейся жабой.

Ресторан показался Джилли таким чистым, что в зале вполне могли бы провести операцию коронарного шунтирования в том случае, если б у кого-нибудь из пациентов, откушавших двойной чизбургер с беконом, холестериновые бляшки полностью заблокировали бы пару-тройку артерий. Однако одной только чистоты не хватило, чтобы побудить Джилли пообедать за одним из маленьких пластиковых столиков под таким ярким светом, что он мог вызвать генетические мутации.

На автостоянке в «девилле» Джилли ела куриный сэндвич и картофель фри и вместе с Фредом слушала свое любимое ток-шоу, основными темами которого были визуальные наблюдения НЛО, встречи со злыми инопланетянами, охочими до земных женщин, снежный человек (плюс недавно увиденный детеныш, маленький снежный человечек), путешественники во времени из далекого будущего, которые построили пирамиды по неизвестным, но, несомненно, не сулящим ничего хорошего человечеству причинам. В тот вечер ведущий ток-шоу, Пэриш Лантерн, с характерным прокуренным голосом, и его слушатели обсуждали угрозу, которую несли с собой высасывающие мозги пиявки, попадающие в наш мир из параллельной реальности.

Никто из слушателей, которые звонили в студию, ни слова не говорил о фанатичных исламских радикалах, готовых уничтожить цивилизацию ради того, чтобы править миром, что, безусловно, радовало. Угнездившись на затылочной доле, мозговая пиявка вроде бы устанавливала контроль над человеком-пленником, овладевала его разумом, использовала его тело как собственное. Эти существа наверняка были склизкими и отвратительными, но Джилли успокаивалась, слушая, как Пэриш и слушатели его передачи обсуждают их. Даже если мозговые пиявки существовали на самом деле, во что она не могла заставить себя поверить, их она, по крайней мере, понимала: генетически заложенную в них программу покорять другие существа, паразитическую натуру. С другой стороны, человеческое зло редко, а может, и никогда не находило простого биологического объяснения.

Фреду недоставало мозга, который мог бы послужить кондоминиумом для пиявки, поэтому он слушал передачу, не опасаясь за собственную безопасность.

Джилли думала, что перерыв на обед освежит ее, но, покончив с едой, поняла, что усталость никуда не делась. Ее ждала четырехчасовая поездка по пустыне до Финикса, часть пути предстояло проехать в компании с параноидальными, но успокаивающими фантазиями Пэриша Лантерна. Учитывая навалившуюся сонливость, она могла просто слететь с трассы.

Через лобовое стекло Джилли увидела мотель на другой стороне дороги.

– Если они не разрешают брать в номер домашних любимцев, я пронесу тебя тайком, – пообещала она Фреду.

Глава 3

Складывание картинки-головоломки – один из способов времяпрепровождения для человека, страдающего психическим расстройством и, соответственно, подверженного острым и неконтролируемым приступам навязчивости.

Трагическое душевное состояние Шеперда наделяло его огромным преимуществом, когда он полностью сосредотачивался на пазле. В настоящее время он собирал картинку японского храма синто, окруженного вишневыми деревьями.

И хотя начал собирать ее, состоящую из двух с половиной тысяч элементов, лишь после того, как он и Дилан вселились в номер мотеля, более трети элементов уже заняли положенные им места. Покончив с четырьмя углами, Шеп решительно продвигался к центру картинки.

Мальчик, Дилан по-прежнему воспринимал своего брата как мальчика, пусть Шепу перевалило за двадцать, сидел за столом, освещенный настольной лампой. Левую руку он приподнял, и кисть постоянно колыхалась, словно он махал ею своему отражению в зеркале, что висело над столом. Но на самом деле его взгляд перемещался лишь от картинки-головоломки к элементам пазла, лежавшим в коробке. Скорее всего, он понятия не имел о движениях левой кисти, не контролировал ее.

Тики, подергивания и другие причудливые повторяющиеся движения являлись симптомами состояния Шепа. Иногда он застывал, как бронзовая отливка, оставался неподвижным, словно мраморный памятник, забывал даже моргать, но куда как чаще часами дергал или шевелил пальцами, покачивал ногой, положенной на другую ногу, или выбивал подошвами чечетку.

Дилан, с другой стороны, был так крепко привязан к стулу с прямой высокой спинкой, что не мог ни махнуть рукой, ни покачнуться, ни даже повернуться. Многие и многие слои изоляционной ленты шириной в дюйм охватывали его лодыжки, намертво привязав их к передним ножкам стула. Такая же лента обеспечивала не менее надежный контакт его запястий и предплечий с подлокотниками стула. Правую руку привязали ладонью вниз, левую – вверх.

Пока он был без сознания, в рот ему запихнули кусок какой-то материи. Губы запечатали все той же изоляционной лентой.

Дилан очнулся лишь две или три минуты тому назад и еще не мог соединить те кусочки зловещего пазла, который открылся его глазам. Представить себе не мог, кто на него напал и почему.

Дважды, когда он пытался развернуться, чтобы посмотреть на две кровати и ванную, находившиеся у него за спиной, тычки в голову, нанесенные его врагом, сводили любопытство на нет. Легкие тычки, но по тому месту, которое недавно подверглось куда более сильному воздействию, так что оба раза Дилан едва не терял сознание. К сожалению, Шеп не воспринял бы ни громкого, во всю мощь легких, крика, ни шепота. Даже в лучшие свои дни он редко реагировал как на Дилана, так и на кого-то еще, а уж в те моменты, когда он собирал пазл, этот мир становился для него куда менее реальным, чем двухмерная наборная картинка-головоломка.

Не дергающейся правой рукой Шеп брал из коробки амебоподобный картонный элемент, смотрел на него, откладывал в сторону. Тут же брал другой, мгновенно находил место для него, устанавливал, потом второй, третий, и все это за полминуты. Он, похоже, не сомневался, что, кроме него, в комнате никого нет.

Сердце Дилана колотилось о ребра с такой силой, словно проверяло прочность их конструкции. Каждый удар отдавался болью в той части черепа, на которую пришелся оглушивший его удар. Он балансировал на грани обморока, кляп во рту пульсировал прямо-таки как живое существо, усиливая и без того подкатывающую к горлу тошноту.

Испуганный до невероятности – вроде бы такие крупные парни, как Дилан, просто не могли пугаться до такой степени, – нисколько не стыдясь своего страха, полностью признавая, что он превратился в большого перепуганного мальчика, Дилан твердо знал только одно: двадцать девять лет – слишком юный возраст для смерти. Впрочем, будь ему девяносто девять, он бы с пеной у рта доказывал, что средний возраст начинается за пределами первых ста лет.

Смерть никогда не привлекала его. Он не понимал тех, кто увлекался готической субкультурой и искал романтического отождествления с живыми мертвецами, не находил в вампирах ничего сексуального. Гангста-рэп, с его восхвалением убийств и жестокости по отношению к женщинам, не заставлял его ноги пускаться в пляс. Он не любил фильмов, основными сюжетными линиями которых являлись потрошение и обезглавливание людей. Помимо прочего, они определенно портили вкус попкорна. Он полагал, что никогда не встанет на путь хиппи. Его судьба – навечно оставаться консервативным, как подсоленный крекер. Но перспектива навечно остаться консервативным нисколько не волновала его, в отличие от другой перспективы: умереть здесь и сейчас.

Пусть испуганный, он тем не менее не расставался с надеждой. Если бы нападавший намеревался убить его, он бы уже остывал и температура тела стремилась к температуре воздуха в номере. Но его связали и вставили в рот кляп, следовательно, нападавший строил в отношении его другие планы.

Первой пришла мысль о пытках. Но Дилан никогда не слышал о том, чтобы людей пытали до смерти в номерах сети мотелей, накрывшей всю страну, во всяком случае, регулярно такого не случалось. Психопаты-убийцы, должно быть, чувствовали себя неуютно, занимаясь своим кровавым делом в местах, где одновременно мог проходить конгресс ротарианцев. За долгие годы странствий его жалобы на условия проживания в мотелях этой сети ограничивались исключительно плохой уборкой, забывчивостью портье, не будивших его в нужное время, да отвратительной едой в кафетериях. Тем не менее, как только пытка открыла дверь и вошла в его разум, она выдвинула из-под стола стул, села и, похоже, не желала уходить.

Дилана несколько успокаивал и тот факт, что оглушивший его незнакомец не тронул Шеперда. Не стал ни обездвиживать его, ни засовывать в рот кляп. Из этого следовало, что злодей, кем бы он ни был, правильно оценил психическое состояние Шеперда и понял, что увлеченный пазлом юноша не представляет никакой угрозы.

Истинный социопат все равно избавился бы от Шепа или ради удовольствия, которое доставляло ему любое убийство, или для того, чтобы не допускать отклонений от лелеемого образа беспощадного убийцы. Маньяки, скорее всего, как все современные американцы, не сомневались, что поддержание высокой самооценки – непременный атрибут крепкого психического здоровья.

Всё новые элементы картинки вставали на место, каждый с ритуальным кивком и придавливанием большим пальцем правой руки. Шеперд с невероятной скоростью заполнял пустующее пространство, добавляя по шесть-семь элементов в минуту.

Затуманенный взор Дилана очистился, стремление вырвать исчезло. Обычно такие изменения поднимали ему настроение, но на этот раз он понимал, что настроение у него не поднимется до тех пор, пока он не узнает, чего от него хотят и кто хочет.

Гулко бьющееся сердце и гудение от ускоренного потока крови через барабанные перепонки создавали фон, который заглушал негромкие звуки, издаваемые незваным гостем. Возможно, этот парень ел принесенный им, Диланом, обед… или подготавливал к работе бензопилу, прежде чем включить ее.

Дилан сидел под углом к зеркалу, висевшему над столом, поэтому мог видеть отражение только части находившейся за ним комнаты. Наблюдая за братом, за огромной картинкой-головоломкой, краем глаза он улавливал движение в зеркале, но, когда поворачивал глаза, фантом исчезал из поля зрения.

Когда нападавший вышел из-за спины и позволил разглядеть себя, угрозы в нем было не больше, чем в пятидесятилетнем или чуть старше хормейстере, который получал истинное наслаждение, слушая, как вверенный ему хор слаженно исполняет церковные псалмы. Покатые плечи. Приличный животик. Редеющие седые волосы. Маленькие, аккуратные уши. Розовое, полное лицо, миролюбивое, как буханка белого хлеба. В выцветших синих глазах читалось сочувствие, они открывали душу слишком кроткую, чтобы в ней родилась хотя бы одна злобная мысль.

Он являл собой тип классического антизлодея, на губах играла добрая улыбка, в руке он держал гибкую резиновую трубку. Напоминающую змею. Длиной в два или три фута. Не такой уж и страшный предмет в сравнении, скажем, с ножом, обладающим острым как бритва выкидным лезвием. Но если нож с выкидным лезвием можно было использовать для того, чтобы очистить яблоко от кожуры, в этот критический момент Дилан не смог сообразить, какое столь же невинное занятие нашлось бы для резиновой трубки диаметром в полдюйма.