Фантомы

Бам-м-м! Бам-м-м!

– Церковный колокол, – сказала Лиза.

– Это в католической церкви, в западной части Вейл-лейн.

Колокол прозвонил еще раз, и его громкий, глубокий и скорбный звук отозвался дребезжанием стекол во всех темных окнах погруженной во мрак Скайлайн-роуд, во всех не видных сестрам окнах по всему мертвому городку.

– Чтобы звонил колокол, кто-то должен тянуть за канат, – проговорила Лиза. – А чтобы завыла сирена, надо нажать кнопку. Так что кто-то здесь есть, кроме нас с тобой.

Дженни ничего ей не ответила.

Снова подала голос сирена: взвыла и затихла, еще раз взвыла и затихла. Потом опять зазвонил колокол. Потом колокол и сирена зазвучали одновременно – и еще раз, еще и еще, как бы возвещая о пришествии кого-то чрезвычайно важного.

* * *

Ночной пейзаж в горах, по дороге на Сноуфилд, был выдержан исключительно в черных и серебристо-лунных тонах. Лес, чуть в отдалении от дороги, казался скоплением мрачных силуэтов и черных теней, среди которых в слабом лунном свете то здесь, то там не столько были видны, сколько угадывались белесые вкрапления листьев и иголок.

С этим пейзажем резко контрастировали кроваво-красные отблески вращающихся мигалок, установленных на крышах трех «фордов», надписи и гербы на передних дверцах которых свидетельствовали об их принадлежности полицейскому департаменту округа Санта-Мира.

Вторую машину вел помощник шерифа Фрэнк Отри; на переднем сиденье рядом с ним, ссутулившись и сползая вниз, сидел Стю Уоргл.

Фрэнк Отри был строен, жилист, с аккуратно подстриженными темными волосами, в которых уже проглядывала седина. Черты его лица были четки и экономны, словно в тот день, когда Бог создавал генетическую линию Фрэнка, он не был расположен что-либо тратить зря. Карие глаза под узкими, слегка изогнутыми бровями; узкий патрицианский нос; рот, не чересчур маленький, но и не слишком большой; небольшие уши, почти без мочек, плотно прижатые к голове. Усы Фрэнка были подстрижены и ухожены самым тщательнейшим образом.

Полицейскую форму он носил именно так, как предписывали правила: черные ботинки были начищены до зеркального блеска; складка на широких коричневых брюках заглажена как бритва; кожаный пояс и кобура вычищены и блестели от ланолина; коричневая сорочка всегда свежая и накрахмаленная.

– Мать его, это же нечестно, – пробурчал Стю Уоргл.

– Командиру необязательно быть честным. Достаточно, чтобы он был прав, – ответил Фрэнк.

– Это какому еще командиру? – раздраженным, ворчливым тоном спросил Уоргл.

– Шерифу Хэммонду. Ты же о нем говоришь?

– Я его командиром не считаю.

– И тем не менее он командир, – возразил Фрэнк.

– Сукин он сын, – проворчал Уоргл. – Готов меня со свету сжить.

Фрэнк ничего не ответил.

До того как он пришел на работу в полицию округа, Фрэнк Отри был профессиональным армейским офицером. В возрасте сорока четырех лет, после двадцати пяти лет безупречной службы в армии, он вышел в отставку и вернулся в Санта-Миру – городок, в котором родился и вырос. Он намеревался открыть здесь какое-нибудь небольшое дело, чтобы подрабатывать к пенсии и просто чем-то заниматься, но так и не смог подыскать ничего подходящего. Постепенно он стал осознавать, что для него не имеет смысла и не кажется привлекательной никакая работа, где нет необходимости носить форму, командовать и подчиняться, нет элементов физического риска и ощущения того, что, выполняя ее, ты служишь обществу. Три года назад, в сорокашестилетнем возрасте, он поступил на работу в полицию и, несмотря на то что здесь он был рядовым полицейским, а не майором, как в армии, с тех пор чувствовал себя счастливым.

Если точнее, то счастливым он себя чувствовал всегда, за исключением тех дней – обычно за месяц их набиралась неделя, – когда ему выпадало дежурить в паре со Стю Уорглом. Уоргл был невыносим. Фрэнк терпел его только потому, что оттачивал на нем свою способность сохранять хладнокровие и выдержку.

Уоргл был разгильдяем. Волосы у него нередко бывали грязные. Когда он брился, то всегда оставлял на лице островки невыбритой щетины. Форма на нем была вечно измятая, ботинки он вообще никогда не чистил. У него был слишком широкий зад, чересчур широкие бедра, и вообще весь он как-то неприятно расширялся книзу.

Уоргл был тупицей. У него начисто отсутствовало чувство юмора. Он ничего не читал, ничего не знал, однако всегда имел непоколебимую точку зрения по любым вопросам текущей политической и общественной жизни.

Уоргл был ничтожеством. В свои сорок пять лет он все еще ковырял в носу, не смущаясь ничьим присутствием. Он мог с апломбом рыгать, выпускать газы, издавать другие неприличные звуки.

Не меняя своей раскоряченной позы, Уоргл произнес:

– Мое дежурство заканчивается в десять часов. В десять, черт побери! И Хэммонд поступил нечестно, что потащил меня в этот Сноуфилд. А у меня там уже все было на мази.

Фрэнк не клюнул на крючок и не спросил, с кем там у Уоргла намечалось свидание. Сосредоточившись на дороге, он продолжал вести машину, искренне надеясь, что Уоргл не станет рассказывать, кто это у него там «был на мази».

– Официанточка из этого ресторана, «Для тех, кто торопится», – проговорил Уоргл. – Возможно, ты ее видел. Такая блондиночка. Зовут Беатриса. Там ее кличут Бо.[5 - Игра слов: «Веа» (англ.) – уменьшительное от «Беатрисы», но и «Красотка».]

– Я туда редко заезжаю, – сказал Фрэнк.

– А-а. Да, так вот, мордашка у нее очень даже ничего. И все остальное тоже. В общем, фигурка что надо. Есть малость лишнего веса, но малость. А она считает, что слишком толстая и некрасивая. Неуверенная в себе, понимаешь? Если правильно подойти, если поиграть на ее сомнениях, понимаешь, а потом сказать ей, что ты ее все равно хочешь, пусть даже она немного и толстовата, – да она тогда все для тебя сделает. Все, понимаешь?

И он расхохотался, словно сказал что-то очень смешное.

Фрэнку захотелось врезать этому подонку по физиономии. Но он сдержался.

Уоргл был женоненавистником. Он обычно говорил о женщинах как о существах низших. Мысль о том, что с ними можно быть счастливыми, жить одной жизнью, делиться самыми сокровенными мыслями или же что женщину можно любить, лелеять, восхищаться ею, уважать, ценить за ее мудрость, прозорливость, чувство юмора, – подобные представления были абсолютно чужды Стю Уорглу.

Фрэнк Отри, напротив, был вот уже двадцать шесть лет женат на своей симпатичной Рут. Он обожал ее. И хотя сознавал, что думать так – это проявление эгоизма, но иногда молился о том, чтобы ему выпало умереть первому и не пришлось бы жить без Рут.

– Этот Хэммонд, мать его, явно хочет меня допечь. Вечно он ко мне придирается.

– По поводу чего?

– Всего. И форма моя ему не нравится. И то, как я пишу донесения. Он мне тут заявил, что я должен изменить свое отношение к службе. Отношение мое ему, видишь ли, не нравится! Он меня хочет допечь, но ничего у него не выйдет. Еще пять лет оттрублю, и будет у меня тридцать лет выслуги и соответствующая пенсия, понимаешь? Не выйдет у этого сукина сына лишить меня моей пенсии. Он меня из полиции не выживет!

Почти два года назад избиратели Санта-Миры проголосовали за то, чтобы ликвидировать свою городскую полицию, передав ее обязанности в городе департаменту окружного шерифа. Так они выразили доверие Брайсу Хэммонду, отлично поставившему работу полиции округа. Но при этом было выдвинуто одно условие: никто из бывших городских полицейских не должен лишиться ни работы, ни выслуги лет перед пенсией. Это означало, что все они должны были перейти на работу в полицию округа. Вот почему Брайс Хэммонд не мог избавиться от Стюарта Уоргла.

Они подъехали к повороту на Сноуфилд.

Фрэнк взглянул в зеркало заднего вида и увидел, что третья машина отделилась от колонны. Как они и договаривались, машина встала поперек дороги на Сноуфилд, заблокировав подъезд к городку.

Машина шерифа Хэммонда продолжала двигаться по направлению к Сноуфилду, и Фрэнк последовал за ней.

– А зачем, черт возьми, мы везем воду? – спросил Уоргл.

Три пятигаллонных канистры воды стояли на полу машины вдоль заднего сиденья.

– Вода в Сноуфилде может быть заражена, – ответил Фрэнк.

– А для чего мы набили полный багажник еды?

– Возможно, продукты там тоже нельзя использовать.

– Не верю, что там все вымерли.

– Шериф не смог дозвониться в наш участок Полу Хендерсону.