Марквелл разозлился, но в то же время испытал странное облегчение, что его секрет наконец-то раскрыт.
– Ты, ублюдок! Ты меня погубил.
– Нет, доктор. Вы сами себя погубили. Ваша ненависть к себе разрушает карьеру врача. Из-за этого от вас ушла жена. Ну да, ваш брак не был безоблачным, но его можно было бы спасти, если бы Ленни остался жив. Ваш брак можно было бы спасти даже после смерти сына, если бы вы целиком и полностью не ушли в себя.
Марквелл был потрясен.
– Откуда, черт побери, вам известно о моих отношениях с Анной?! И как вы узнали о Ленни? Мы раньше никогда не встречались. Откуда у вас информация обо мне?
Не обращая внимания на вопросы, незнакомец положил две подушки к мягкому изголовью кровати. И, закинув ноги в грязных мокрых ботинках на покрывало, растянулся на постели:
– Что бы вы там ни думали, вы не виноваты в смерти сына. Вы ведь обыкновенный врач, а не волшебник. Но вот Анну вы потеряли исключительно по собственной вине. И в том, что вы стали реальной угрозой для пациентов, также исключительно ваша вина.
Марквелл хотел было возразить, но лишь вздохнул и уныло повесил голову, упершись подбородком в грудь.
– А знаете, в чем ваша беда, доктор?
– Полагаю, вы мне скажете.
– Ваша беда в том, что вам никогда не приходилось ни за что бороться, вы никогда не сражались с настоящим противником. Ваш отец был преуспевающим человеком, поэтому вы получали все, что хотели, учились в лучших школах. У вас вполне успешная практика, да и вообще вы никогда не нуждались в деньгах, так как получили хорошее наследство. И вот, когда Ленни заболел полиомиелитом, вы не знали, как ответить на этот вызов судьбы, так как не имели опыта борьбы. Вам не сделали прививки, поэтому у вас не было иммунитета, и вы заработали тяжелую форму отчаяния.
Марквелл поднял голову и заморгал, чтобы лучше видеть:
– Не понимаю, о чем вы.
– Доктор, хотя все это чрезвычайно болезненно, вы сейчас кое-что поняли. И если сумеете воздерживаться от алкоголя достаточно долго, чтобы навести порядок в голове, то, возможно, вам удастся вернуться на путь истинный. У вас еще остается крохотный шанс исправиться.
– А что, если я не желаю исправляться?
– К сожалению, и такое возможно. Думаю, вы боитесь смерти, но сомневаюсь, хватит ли у вас мужества жить дальше.
Дыхание Марквелла отдавало алкогольным перегаром, смешанным с мятой. Во рту пересохло, язык распух. Доктор отчаянно нуждался в выпивке.
Он нерешительно попробовал веревки, которыми его руки были привязаны к креслу. После чего, презирая себя за ноющие нотки в голосе, но не в силах сохранять достоинство, он сказал:
– Чего вы от меня хотите?
– Я хочу помешать вам сегодня вечером отправиться в больницу. Я хочу быть абсолютно уверен, что вы не станете принимать роды у Дженет Шейн. Вы стали мясником, потенциальным убийцей, и на сей раз вас необходимо остановить.
Марквелл облизал пересохшие губы:
– Но я по-прежнему не знаю, кто вы такой.
– И никогда не узнаете, доктор. Никогда.
Бобу Шейну еще никогда не было так страшно. Он сдерживал слезы исключительно из суеверного чувства, что открыто демонстрировать страх – значит искушать судьбу и, следовательно, погубить Дженет с младенцем.
Наклонившись вперед в кресле, Боб опустил голову и начал молча молиться: Господи, ведь Дженет могла выбрать кого-нибудь получше меня. Она такая хорошенькая, а я невзрачный, как траченный молью ковер. Я самый обыкновенный бакалейщик, и мой магазинчик на углу никогда не принесет нам больших доходов, но жена меня любит. Господи, она добрая, честная, скромная… Она не заслуживает смерти. Может, Ты хочешь забрать ее, потому что она такая хорошая и ей самое место в раю. Но я не такой хороший, и она нужна мне, чтобы помочь стать лучше.
Дверь в комнату отдыха распахнулась.
Боб поднял голову.
Доктора Карлсон и Яматта, оба в зеленой больничной униформе, вошли в комнату.
Их появление напугало Боба, и он медленно поднялся с кресла.
Глаза Яматты казались еще более грустными, чем обычно.
Доктор Карлсон, высокий и дородный мужчина, умудрялся выглядеть представительно даже в мешковатой больничной униформе.
– Мистер Шейн… мне очень жаль. Мне очень жаль, но ваша жена умерла во время родов. – (Боб оцепенел, словно от этой ужасной новости превратился в соляной столб, и не слышал и половины того, что говорил ему Карлсон.) – …полная маточная непроходимость… одна из тех женщин, которые на самом деле не созданы для того, чтобы стать матерью. Беременность была ей противопоказана. Мне очень жаль… так жаль… все, что было в наших силах… обширное кровотечение… но ребенок…
Слово «ребенок» вывело Боба из оцепенения. На нетвердых ногах он шагнул к Карлсону:
– Что вы сказали насчет ребенка?
– Это девочка. Совершенно здоровая малышка.
А ведь Боб уж было решил, что все кончено. Теперь он уставился на Карлсона, лелея огонек надежды на то, что часть Дженет не умерла и он, в конце концов, не одинок в этом мире.
– Неужели? Девочка?
– Да, – ответил Карлсон. – Исключительно красивый младенец. Родилась уже с волосами. Темно-каштановыми.
Боб посмотрел на Яматту:
– Мой ребенок выжил.
– Да. – Яматта сдержанно улыбнулся горькой улыбкой. – И вы должны благодарить доктора Карлсона. Боюсь, у миссис Шейн не было шансов. В менее опытных руках ребенок, вероятно, не выжил бы.
Боб повернулся к Карлсону, все еще не веря своим ушам:
– Младенец выжил, и я хотя бы за это должен быть благодарен. Так?
Доктора застыли в неловком молчании. Яматта положил руку на плечо Боба Шейна, возможно почувствовав, что этот дружеский жест может его успокоить. И хотя Боб был на пять дюймов выше и на сорок фунтов тяжелее миниатюрного доктора, он прислонился к его груди. И зарыдал, не в силах справиться с горем в сочувственных объятиях доктора.
Незнакомец оставался с Марквеллом еще час, но больше ничего не говорил и не отвечал на вопросы. Он лежал на кровати, глядя в потолок, настолько погруженный в свои мысли, что почти не двигался.
По мере того как доктор трезвел, его все больше мучила пульсирующая головная боль. И, как всегда, жалость к себе, заставлявшая его пить горькую, от похмелья сразу усилилась.
Наконец незваный гость посмотрел на наручные часы:
– Половина двенадцатого. Все, я ухожу.
Он встал с постели, подошел к креслу и снова достал из-под бушлата нож.
Марквелл напрягся.