Без боя не сдамся

От молока Катя вежливо отказалась, Вика брезгливо поморщилась:

– Фу, гадость – оно ж коровой воняет.

А парни предпочли молоку вторую бутылку вина.

Потом друзья долго сидели в уютном дворе под громадными, совсем близкими пайетками звёзд, рассыпанными по южному небу. Заглядывали в айфоны, болтали о пустяках.

Уже ночью, лежа на новом, но сыроватом белье и слушая, как недвусмысленно скрипит в соседней комнате пружинная кровать, Маша почему-то вспомнила чёрную фигуру, что скользила за ними огородами. И вдруг почувствовала к монаху жалость. Ей стало стыдно. Глупая шутка. Зачем она так?

Сон не шёл. Маша достала из сумки тонкую книжку в синем переплёте. Жёлтый луч высветил на обложке: Фаулз «Коллекционер».

Глава 4

Отец-одиночка

Мать сбежала, когда Алёше было пять, а потому слово «мама» для него больше не существовало. Отец, Михаил Иванович Колосов, чиновник, удачно нажившийся во времена приватизации, поставил себе целью сделать человека «из сына этой шлюхи». Беда в том, что Алёша оставался постоянным напоминанием о женщине, которая посмела Колосова бросить: те же глаза, черты лица, та же светлая кожа, золотисто-медовые волосы. В нежном мальчике ничего, казалось, не было от отца – коренастого, кареглазого шатена, квадратного, грубо скроенного. «А он вообще твой?» – пошутил как-то начальник. «Мой», – буркнул Михаил Иванович. Сам он в этом сомневался, но из непонятного упрямства анализ, чтобы подтвердить родство, не делал. Наташа предала его однажды. И раньше могла. И куда потом девать белокурого огольца, преданно смотрящего большими глазами?

«Не мой он», – мучился Михаил Иванович, свирепея и срывая истеричную злость на Наташкином отпрыске, таком же одиноком и никому не нужном, как он сам.

А ведь Михаил Иванович любил Наташу – пусть без телячьих нежностей, по-своему, постоянно чувствуя, что не пара ей: ни по возрасту, ни по складу. Но любил. Взял в жены полуголодную, худую студентку музучилища, без роду, без племени. Одевал как королеву, работать не заставлял, не позволял даже. Разве что воспитывал иногда. А она сбежала, да ещё и деньги его прихватила. С любовником. Шлюха.

Последней Наташу Колосову видела соседка – та садилась в красную девятку к смазливому хахалю. Колосов неистово искал её, заявление в полицию подал, подключил связи – всех поднял на уши, но жену не нашёл.

Высокопоставленный папаша покупал «Наташкиному сыну» всё самое лучшее из того, что считал нужным, определил в престижную школу, не скупясь, оплачивал факультативы. Вот только не думал он, что если читать нотации, выдыхая мальчику в лицо клубы сигаретного дыма, если отпускать оплеухи и лупить за малейшую шалость, то из всего посеянного самые щедрые всходы дадут страх и ненависть.

Маленький Алёша был плохим из-за принесённого в дом котёнка, из-за внимания к цветочкам и бабочкам, и даже из-за слёз. Отец терпеть не мог, когда тот «разводил нюни», ведь «Колосовы не хнычут. Они – настоящие мужики, не то, что ты…». Стоило какой-нибудь напудренной дамочке умилиться при виде пухлых губ и ямочек на щеках: «Ах, очаровашка! Ваша?» – отец взрывался. Он стриг Алёшины кудри почти налысо, одевал в чёрное и хаки, чтоб «не так на девку смахивал», а сын чувствовал себя навязавшимся отцу уродцем, которого тот стыдится. Часто в голосе отца сквозила брезгливость, отчего всё в душе мальчика съёживалось и меркло.

В школе Алёша слыл круглым отличником, но не столько оттого, что тянулся к знаниям, а потому что за четвёрку получал затрещины, и каждое «удовлетворительно», поставленное учительницей лёгким росчерком пера, проступало затем на его коже тёмно-фиолетовыми отметинами от солдатской портупеи.

В тринадцать попробовал Алёша повоевать с родителем за право иметь собственное мнение, но подростковое стремление к свободе Михаил Иванович подавил нещадно – так же, как Екатерина II – Пугачёвское восстание: кровью. Алёша тогда попал в больницу с сотрясением мозга и сломанными ребрами. «Упал с лестницы в новом доме. Только переехали, не привык ещё», – пояснил травматологу представительный родитель, вручив пятьсот долларов: «Вы же хороший специалист. Мой сын должен встать на ноги через две недели. У него олимпиада по математике».

* * *

Отношения со сверстниками у Алёши не складывались. Он никого не звал в гости – не дозволено было, и с ним никто не играл, а его «уроки учить надо» вызывало смех и раздражение. Его задирали, но Алёша не жаловался, просто однажды прокусил руку старшекласснику, который попробовал вытрясти из него деньги. Как-то пацаны скопом собрались проучить зубрилу-предателя за то, что не удрал со всеми с урока. На стадионе за школой мальчишки окружили Алёшу, но, поняв, что его ждёт, он сам набросился на классного заводилу, Женьку Миронова, да так свирепо, что оттащить его смогли не сразу. Алёше, конечно, досталось – не столько от одноклассников, сколько от собственного родителя. Зато после этой истории, окончившейся для Женьки в травмпункте, уже никто не нападал на «психа Колосова». Не решались. Вот и дружил Алёша только с музыкой, с рокерами на дисках, их песнями об одиночестве и безысходности.

От матери Алёше досталась не только внешность, но также чистый, лиричный тембр и абсолютный слух. Пользуясь отсутствием отца днём, он разучивал хиты на любом языке, пел их перед зеркалом и записывал себя на камеру, сжимая в руках вместо микрофона освежитель воздуха. У Алёши получалось хорошо – так хорошо, что соседи никогда бы не догадались, что второй голос, сопровождающий популярную песню, принадлежит не профессиональному бэк-вокалисту.

В неполные семнадцать Алёша поступил в Академию госслужбы. О музыкальном образовании отец не хотел слышать, сатанея от одной мысли о том, что его, Колосова, сын подастся к «голубым», как Михаил Иванович называл длинноволосых парней, что толпились у музучилища. Да и не позволил бы он никогда, чтоб мальчишка пошёл стопами матери. Зря разве растил его в спартанской дисциплине?

Мечты о пении и сцене казались Алёше настолько же нереальными, как полёт к Марсу на выходные. Но где-то в глубине души они не умирали. С тоскливой завистью Алёша смотрел по ТВ на зажигающихся звёзд и звёздочек, и ещё с большей – просто на парней, несущих по улице гитары в чёрных кофрах.

Однажды он пришёл домой и услышал из коридора собственный голос. «…like Jesus to a Child», – неслось из его комнаты. Алексей замер в ужасе: как отец мог найти записи? Он же так далеко их запрятал! Не зная, лучше уйти или принять на себя бурю, Алёша стоял на пороге. Впрочем, пути к отступлению уже не было: показался отец. Он медленно снял пиджак с мощного торса, ослабил галстук и закатил рукава. Налитые по-бычьи глаза уставились на сына.

– Посмотрел я, как ты кривляешься и визжишь бабьим голосом, – пренебрежительно процедил Михаил Иванович.

Алёша молчал.

– А ты, оказывается, из «голубых»…

Сын продолжал молчать, но возмущение серой пеной всколыхнулось в душе, увеличиваясь с каждой секундой. Отец с угрожающей издёвкой добавил:

– Если ты собрался подставлять зад мужикам, я лучше сразу тебя покалечу, чтоб дурь вылетела.

Привычный страх перед отцом подмяла неконтролируемая ярость, и Алексей ударил ему под дых первым. От неожиданности Михаил Иванович согнулся и захрипел:

– Ах ты, сука!

Со слепыми от ненависти глазами Алексей монотонно, как робот, бил по гладко выбритому, красноватому лицу, пока отец не выпрямился и не отразил удар. Алёша отскочил в сторону. Не дожидаясь, когда отец, сплюнув на паркет кровь из разбитой губы, забьёт его до полусмерти, Алёша выбежал из дома. В сумке лежал паспорт и пара тысяч на репетитора. На первое время хватит. Алёша нёсся так быстро, как только мог. Запрыгнул в маршрутку и обмяк, устав после взрыва эмоций. Он знал одно: сюда больше не вернётся. Он теперь сирота: нет тирана-отца, и никогда не было шлюхи-матери, что бросила его беззащитным рядом с этим монстром.

Глава 5

Пёс

Машу разбудил не грохот автомобилей за окном, а его отсутствие: только птичий щебет звонко будоражил тишь станичных улочек. Лучи солнца ложились мягкими полосами света между двумя кроватями. Напротив, уткнувшись носом в подушку, спала Катя. Маша спрыгнула с койки и радостно пропела:

– Ка-атька! Просыпайся! Уже утро!

Но подруга только махнула рукой и, пробормотав что-то невразумительное, перевернулась на другой бок.

– Ну, Ка-ать, Катюш, Катёнок, вставай.

Та сморщила нос и не откликнулась.

– Так, да? Ладно, – буркнула Маша и отправилась в комнатку напротив.

Подмяв под себя простыни и смешно свесив с кровати узкий зад в обтягивающих чёрных трусах-боксёрах, Юра сопел за двоих. Маша на цыпочках подкралась к нему и тихонько позвала:

– Юра-а!

Тот оторвал от подушки голову и, ничего не соображая со сна, недовольно бросил:

– Имейте совесть. Я в отпуске. Побью.

Маша вздохнула. Подёргала дверь к Вике и Антону. Заперто. Она обиженно надула губы. Не будить их, видите ли… Сонное царство! А ей что прикажете делать? Умирать от скуки? Нет уж! Спите тут сами!

В нетерпении Маша натянула белый спортивный костюм, и, завязав волосы в хвост, вприпрыжку выбежала во двор.

Приятная свежесть коснулась щёк, чистый воздух вливался в ноздри, омывая прохладой лёгкие. За зелёными вершинами надменно высилось плато, сверкающее белизной снежной шапки. Лёгкий ветер шелестел листвой – лес был совсем близко – рукой подать. Засунув планшет под мышку, Маша выскользнула за ворота – раз уж все такие сони, она сама отправится осваивать местность.

Настроение было чудесным. Умытая росой природа, как дитя, выглядела сейчас особенно нежной, невинной. Свернув с извилистой дороги, Маша спустилась к речке и зашагала по камням вдоль берега, с любопытством рассматривая домики на той стороне: то жилые, с детскими колясками, цветными игрушками во дворе и развешанным на верёвках бельём, то заброшенные, с выбитыми стёклами, опутанные виноградом, окружённые громадными зонтами белокопытника.

Речка свернула вправо, огибая валун. По желтоватой протоптанной тропе Маша поднялась на пригорок. Дорожка повела дальше – через расшатанный мосток, сквозь заросли фундука, по-над набирающей мощь горной рекой.

На скалистом выступе, нависшем двухметровой стеной над бурлящими водами, Маша остановилась. Носком кроссовки столкнула камешки с высокого края – бирюзовая вода поглотила их мгновенно. Маша отошла на шаг от обрыва и потянулась счастливо. Красиво вокруг! Для полного удовольствия не хватало только музыки. Она достала было наушники, но, передумав, нажала на виртуальную кнопку планшета. Пространство над чашей заводи, над огромными серыми камнями, рассыпанными неведомым великаном по ту сторону бегущей к западу воды, заполнила композиция Яна Тирсена и понеслась эхом дальше.

* * *

Алёша поднялся до рассвета. Вместе со всеми на молитвенном правиле прочитал молитву мытаря и предначинательную, молитву ко Святому Духу и к Пресвятой Троице, молитву Господню и Тропари Троичные, Символ веры и молитвы Макария Великого, а потом мысленно воззвал к иконе Спасителя: «Сохрани мою душу, Господи, в чистоте от греха прелюбодеяния, от блуда и бесовских мыслей! Избавь мене, Господи, от встреч всяких, проведи мой путь в благом одиночестве. Наставь мене, Господи, на путь истинный!» Осеняя себя крестом, он, как должно, отбил двадцать земных поклонов.