Здесь нет других

Переходим на новый уровень. Сохрани меня лучше на том

ту – смешную, глупую, шумную, вечно думающую о другом,

ту – ловящую твои взгляды, ту – не спящую до светла,

ту, которая (если надо) и в разведку б с тобой пошла.

Сохрани меня лучше заживо. Или схорони. Выбирай.

Ты сидишь у меня между ребрами раскаленною докрасна

сталью – тонкой и невесомою – и не два, и не три часа.

Позвонишь, может, поздороваться, сразить пламенной речью.

«Здравствуй, милая!» – «Здравствуйте, это автоответчик…».

***

За горизонтом самых ненужных мыслей

будь тем, кто скажет: «Ты мне ещё нужна».

Я не хочу искать потаённых смыслов.

Лучше останусь такой, какой есть – капризной,

бестолковой и умеющей жить без сна.

Боги сказали, в тебе есть такая сила,

что не видал доселе никто из них.

Я же бываю просто невыносима.

Там, где живут сто тысяч таких же больных,

неисцелимых и заражённых любовью,

я буду той, что спасти нельзя.

Сказки, которые в детстве впитались с солью, —

крепче любого, слышишь, любого гвоздя,

что забивают в крышку хрустального гроба,

который в пещере висит на цепях средь столбов.

В этой любви мы виноваты оба.

Только вот был ли ты, милый, к такому готов?

***

Улыбаешься белозубо и синеглазо —

так, что будь я Лазарь, то я б воскрес.

Я слежу за каждой твоею фразой,

словно я дирижёр, а ты мой оркестр.

Ты как чистовик без единой кляксы,

я одна из сотни немодных пьес.

Твои речи, милый мой, безупречны

и пьянят покрепче, чем пряный хмель.

В моде длинные юбки и голые плечи,

грубый лён и северная пастель.

Время лжёт, как журналист-газетчик,

продающий выпуски новостей.

Признаю, виноваты, конечно, оба

и ложусь в прекрасный хрустальный гроб.

Только в сказке царевна ждала полгода,

пока её вызволят из трущоб.

У меня – кольцо с безупречной пробой

и холодный словно с мороза лоб.

Сердце спит. Ему уже не до ласки,

заноси над ним хоть дамасский меч.

Сочини обо мне хоть какую сказку

и не надо больше меня беречь.