Бите-дритте, фрау мадам

– Ну да, – рассмеялся Пашка. – Так я и поверил! Ой, слышите? Тренировка начинается. Бежим! А то на кулаках будем отжиматься!

Он рванулся вперед, обдав меня песчаным душем, ударившим из-под босых пяток. И пока я взбиралась вверх по тропинке следом за припустившим во всю прыть мальчишкой, перед глазами, как наяву, стояла секретная лаборатория, из которой мне только по счастливой случайности удалось выбраться живой и почти невредимой. Шрамы, конечно, не в счет.

Шутки шутками, но нам действительно едва не пришлось отжиматься. Вожатый Николай, снова облачившийся в расшитую народную рубашку, сурово посмотрел в нашу сторону и укоризненно покачал головой. Он стоял, широко расставив ноги, на вытоптанной площадке перед пятью серьезными до невозможности тинэйджерами, ловящими каждое движение сенсея. Именно сенсея. Несмотря на русскую рубаху и непонятное название «русский бой». Все-таки крепко пустило в нас корни это самое заезжее карате. Перед началом тренировки он даже поклонился по-японски, прижав руки к туловищу. Хотя в такой одежде уместнее было бы отвесить земной поклон.

Ничего особенного я на этой тренировке не заметила. Чинаров учил ребят приемам рукопашного боя, которые сам постигал в наших доблестных ВДВ под руководством бравого капитана. До боли знакомые блоки, захваты, удары… И лишь три раза я вздернулась от неожиданности. Первый – когда Николай елейным голосом попросил меня продемонстрировать какой-нибудь прием, и я, категорически отказавшись, услышала презрительное хмыканье юного Панфилова. Второй – когда мой подопечный получил от «сенсея» удар в грудь, после которого мальчишка долго не мог перевести дух. И третий…

– Коленька, соколик, – ласково обратилась к Чинарову вынырнувшая из ближайших кустов Степанида Егоровна, – научи и меня, пожалуйста, как с иродом каким-нибудь сладить. Столько их развелось в последнее время, аж телевизор смотреть страшно. Да ты не бойся, не рассыплюсь. Я крепкая еще. Научишь?

– Э-э-э… – растерялся Николай. – Ты уж извини, мать. Не получится у меня. Ты только не сердись, Егоровна. Честное пионерское – не получится. Лучше я тебе свисток подарю. Если что – свисти погромче. А я прибегу и как-нибудь сам разберусь. Ну не обижайся, мать. Ну… Черт, ушла… Ладно, не отвлекаемся. Серега – твоя очередь: покажи на Сашке, как делается этот захват.

Он еще что-то говорил, но я уже не слышала. Ноги сами несли меня за угол «помещичьего» дома, где в старом плетеном кресле согнулась в три погибели Степанида Егоровна Силантьева. Одинокая русская бабка, которая на девятом десятке почувствовала, что защитить ее сегодня некому. И не приученная сидеть сложа руки, решила прибегнуть к помощи новомодных восточных единоборств. От солнца ли слезились прищуренные глаза, недобро сверкнувшие при моем приближении, или от старости, но мне почему-то захотелось опуститься у ее ног и положить голову на слегка подрагивающие колени. Как в далеком беззаботном детстве. Этого я, разумеется, не сделала, а, немного помолчав, сказала:

– Я могу вас научить. Если вы захотите, конечно.

– Учительница выискалась, – проворчала боевитая старуха, – Учи, коли не шутишь… Только ноги задирать не учи. Неприлично мне, старой, такие кренделя выделывать.

Неприлично! Я едва не подавилась улыбкой, пытаясь сохранить предписанное строгими японскими канонами спокойствие. Восьмидесятилетняя баба Степа не сказала: невозможно или трудно. Всего лишь «неприлично». Мне бы в ее годы такую бодрость если не тела, то духа.

– Вот так вставайте, – попросила я, на секунду высовываясь из-за угла и отыскивая глазами моего подопечного. – Для начала я вам самое простое покажу. Представьте, что я – ирод и хватаю вас вот так. А вам тогда нужно сделать вот так и вот так. Ручаюсь, он вас сразу выпустит.

– А если он с пистолетом? – поинтересовалась Егоровна и деловито направила на меня неизвестно откуда взявшуюся ложку.

– Тогда делаете так. Он просто не успеет выстрелить. Ну а потом пальцами в глаза и коленом по корню всех зол, – пояснила я, приведя бабу Степу в игривое расположение духа. Она даже позволила мне рассмотреть ее наследство, почерневшую от времени серебряную ложку. Мама дорогая, если кто-нибудь догадался, каких трудов мне – клептоманке со стажем, – стоило вернуть это сокровище в не по-стариковски крепкие руки.

– Ура!!!

Дружный вопль возвестил об окончании тренировки, и мимо нас горохом посыпались стосковавшиеся по воде мальчишки. Как будто не из нее час назад вылезли.

– Пора мне, – вздохнула баба Степа, утирая трудовой пот, бисеринками застывший на удивительно высоком лбу. Ее съехавшая на затылок цветастая косынка сейчас больше напоминала бандану, чем деревенский головной убор. – Девкам платья нужно помочь справить. А то пятница ох как быстро наступит.

– А при чем тут пятница? – не поняла я.

– Так ведь бал у нас в пятницу. – Степанида Егоровна даже согбенную спину распрямила. – Телевидение приедет снимать. Коленька говорит – ЧП областного масштаба! А платья-та девки сами должны сшить. Вручную. Чуть не месяц шьют, а до сих пор у кого подол не обметан, у кого рукав не пришит. Иголку держать как следует, и то не умеют. Вот оно воспитание нонешнее…

Неожиданно потеряв ко мне всяческий интерес, Егоровна развернулась и, бормоча под нос анафему современной молодежи, засеменила к «девчачьей» избе. А я поплелась на берег и, устроившись на раскалившемся чуть не до бела песке, снова не спускала глаз с орущего громче всех Пашки.

– Ты еще дуешься? – Чинаров присел рядом и заглянул в душу удивительно светлыми глазами. Его фамильярное «ты» я пропустила мимо ушей и подчеркнуто вежливо ответила:

– Вам, Николай Сергеевич, за такие шутки руки-ноги надо поотрывать. А если бы у меня больное сердце было?

– Ну ладно, проехали. – Чинаров энергично отмахнулся. То ли от атаковавшего его слепня, то ли от меня. – Могу я возместить моральный ущерб? У нас тут, конечно, сухой закон, но у меня есть…

Его жест был однозначен. Но я в ответ только покачала начинающей подсыхать головой.

– На работе не употребляю. А насчет морального ущерба… Сейчас самый ходовой товар – информация. Ею и расплатитесь.

– Согласен, – неизвестно почему просиял Николай и даже игриво подмигнул. – Что конкретно вам рассказать, гражданин начальник?

– Все.

И он рассказала все. Так что я примерно представляла себе, как встали фигуры на доске в черно-белую чашечку. Хотя по большому счету мне это не нужно. Ведь еще максимум два дня – и Панфилов договорится с большим игорным боссом. А значит, меня здесь уже не будет.

Так по наивности я считала. Но шло время, а мой наниматель никак не мог связаться с господином Иловским. И беспокойные дни моей службы прибавлялись один за другим. Беспокойные потому, что непоседливый Пашка Панфилов все время куда-нибудь норовил улизнуть, вынуждая меня таскаться за ним хвостиком. Я почти физически ощущала, как стягивается вокруг бизнесмена узел невидимых тревожных нитей. Приезжая в лагерь, Панфилов с каждым днем становился все мрачнее. А утром в пятницу наступил день долгожданного бала, о котором мне за неделю прожужжали все уши и юные «пионеры» и их вожатый, и даже Зацепин с Егоровной.

Глубокий порез на руке превратился в багровый шрам, но все еще продолжал саднить. И что-то неуловимое саднило в душе, заставляя меня даже в спокойные минуты, когда мой подопечный сидел напротив меня в чулане и слушал полюбившиеся мифы древних греков, подозрительно поглядывать по сторонам. Я сразу увидела, что приехавший утром Алексей Панфилов находился точно в таком же состоянии. И догадывалась почему. Похоже, он снова собирался звонить своему недругу и собирался с духом.

Мы поговорили ни о чем. Я даже не спросила, сколько еще будет продолжаться моя опека над вертлявым Пашкой, а все смотрела, как старательно Саша Панфилова отворачивается от снующего возле нас Чинарова. Не любит она его. И даже не слишком это скрывает. Или мне казалось, или между вожатым и женой его друга постоянно проскакивали какие-то искры. Но бизнесмен не замечал ничего, погруженный в тяжкие раздумья. С сыном он был подчеркнуто весел, со мною корректен, а с женой ласков. Но я-то видела, что внутреннее напряжение заставляет вибрировать каждую струнку его души. И не просто вибрировать – дрожать. Так и уехал – на подрагивающей в такт его состоянию «десятке», подняв за собой рыжие пылевые облака.

Панфилова действительно била дрожь. То есть это ему казалось, что била. На любящий и тревожный взгляд жены Саши он ничем не отличался сейчас от обычного Алешки. Может быть, только двигается чуть более скованно. Но это, наверное, последствия комы. Саша с усилием отогнала от себя эту мысль. Не нужно. Все в руке божьей: будет, как будет. Она даже усмехнулась про себя, привычно одернув любимый пиджачок. В последние годы мысль о Божьем промысле все чаще и чаще начала застревать в хорошенькой головке Панфиловой.

– Что он тебе ответил? – спросила она, кивая на стиснутый в руке мужа мобильник.

– Как обычно, ничего. – Поверить в спокойствие Алексея мешали только упрямые желваки, время от времени каменевшие на скулах. – Сказал, что сейчас не может обсуждать этот вопрос – слишком занят. Сказал, что в течение дня выберет время и сам со мной свяжется.

– Иловский сам с тобой свяжется? – нахмурилась Саша, чья внешность куклы Барби не раз обманывала тех, кто пытался ее обмануть. – Мне это не нравится. Что-то не так.

– Что-то не так, – повторил Алексей, погружаясь в глубокую задумчивость.

Но насколько «это не так», супруги даже не догадывались.

Неожиданно из-за угла коттеджа, который Панфиловы называли своим уже целых пять лет, появились двое неизвестных мужчин. Оба одинаково худощавые, одинаково седые и одинаково высокие. Но при этом никто не рискнул бы назвать незваных гостей даже дальними родственниками. Хотя по возрасту один другому явно годился в сыновья.

Над морщинами мужчины, шедшего чуть позади, время трудилось лет эдак девяноста. И своей работой могло заслуженно гордиться. «Божий одуванчик», – пробормотала про себя Саша, переводя взгляд на второго мужчину, на ходу прячущего мобильник в карман белых джинсов. «Старый больной волк», – охарактеризовал старика Алексей и следом за женой впился глазами в его более молодого спутника.

«Лет двадцать назад за ним девки табунами бегали, – Саша Панфилова с усилием отвела взгляд от лица приветливо улыбнувшегося мужчины. – И он бегал. Только, кажется, не за девками».

Алексею же мужчина в белых джинсах почему-то напомнил соседского добермана, не оправившегося от смерти хозяина и только по привычке охранявшего проданный другим дом.

– Доброе утро, Алексей Михайлович, – поздоровался «доберман» каким-то осипшим голосом.

– «И как это он простыть умудрился в такую жару? – мелькнуло в голове у Саши. – Мороженного, что ли, объелся?»

– Вы уж простите, что без приглашения, – между тем продолжал мужчина. – Но у нас к вам очень интересное предложение. Надеюсь, оно вас заинтересует.

– С чем пожаловали и кому обязан? – нахмурился Алексей, подивившись про себя, до какой степени продвинулся в постижении дворянского этикета, благодаря дурному примеру Виктора Зацепина.

– Разрешите представиться… – начал было «доберман».

Но тут Саша, тоже вспомнившая о хороших манерах, предложила:

– Пройдемте в беседку. Думаю, чашечка кофе никому не повредит.

Панфилов бросил на нее удивленный взгляд. Обычно супруга категорически отказывалась от высокого звания официантки и под любым предлогом покидала коттедж, когда деловые встречи происходили на их территории. А Саша все никак не могла отделаться от ощущения, что этих гостей нужно задобрить сразу. Особенно того, что помоложе. Она с удивлением обнаружила, что строит непонятному чужаку глазки, и, не дожидаясь ответа, пошла в дом.

– От кофе не откажемся, – запоздало кивнул «молодой». Старший же не произнес за весь разговор ни единого слова. В глубоко запавших глазах отчетливо просматривалось отражение вечного покоя, уверенно маячившего впереди.

– С чем пожаловали? – попугаем повторил Панфилов.