Небытие

Я же, в свою очередь, продолжил идти. Удалившись метров на тридцать от Аси, я остановился. Вернее, неведомая сила остановила меня – так мне показалось. Стало как-то мерзко и досадно, тем не менее я развернулся и пошел обратно в сторону Аси – она все так же рыдала, только уже сидя на земле.

Увидев меня, она улыбнулась. Та улыбка до сих пор сидит в моей памяти, до сих пор волнует мое сердце. Я бросил свой чемоданчик наземь и уселся рядом. Мы сидели молча, было тихо, лишь изредка ветер шуршал листьями, а Ася то и дело шмыгала носом. Девушка злила меня, и злость эта притягивала. Она казалась жалкой, неуравновешенной, неразумной, но при этом была такой притягательной. В отличие от других учеников, она не выглядела лживой, наоборот, казалась до неприличия откровенной, тем не менее все ее существо было тайной. Прежде мне не доводилось видеть столь притягивающего и в то же время отталкивающего одновременно.

– Я Арсений, – вымолвил я.

Осень

Так завершилось все то банальное, что так или иначе заканчивается в жизни каждого. Вслед за жизнью Учителя за горизонтом померкли воспоминания об учебе и беспечности прожитых дней; приятели и друзья остались на том берегу, все четче прорисовывалась граница между прошлым и настоящим. Кто-то просто исчез – не сказав ни слова, кто-то переехал в другой город, кто-то даже покинул страну, а о ком-то я и сам позабыл, к моему глубочайшему стыду. Все былое прошло, рисуя приближение устрашающей бесконечности.

Меня выбросило в большой мир, от которого я, да и многие другие предпочли бы бежать прочь, в более уютные миры, в миры, нетронутые чем-то страшным, глобальным и непонятным, в миры, где все казалось проще. Боже, сколько же этих миров? Сколько в них обитателей? У меня не было возможности бежать в один из них, ведь моему взору открылась эта бездна, и более я не мог там находиться. Врата в иные миры были для меня заперты – они закрылись навеки и унесли с собой легкость бытия.

Жизнь стала иной; она представлялась чем-то вроде пустыни, в песках которой сокрыто множество неизвестного, а на поверхности лишь пустота, голод и засуха. Что будет дальше? Куда идти? К чему стремиться? Такие вопросы порою возникают, если жизнь была прожита по чьему-то сценарию, по наставлению родителей, например, или же, хуже того —прожита совершенно бездумно. И тут я не был исключением. Так или иначе, голод, действительно, возник на горизонте. Бедность уже стучала в дверь, а в мое существо все глубже проникал ужас той беспочвенности, что мне довелось познать.

Мне удалось найти подработку – то были мелкие заказы за гроши, зачастую мало связанные с подлинным искусством. От заказа к заказу удавалось жить; от заката к закату удавалось и мыслить. Вопрос о смысле бытия, как бы банально и наивно он ни звучал, как бы пуст он ни был для большинства, по-прежнему играл важную роль в моей жизни. Найти ответ на него было не столько желанием любопытного человека разгадать тайну, сколько потребностью живого существа найти хотя бы один повод продолжать эту жизнь и утвердиться в ней. А жизнь виделась все мрачнее и мрачнее. Казалось, только ответ на этот вопрос и может спасти, а между тем он был лишь причиною гибели.

Случались редкие встречи с Асей – они были странными, то холодными, то безразличными. Наши разговоры всегда казались чем-то непонятным, абстрактным, вынужденным. Каждый из нас говорил о чем-то своем, будучи в себе самом. Могут ли люди вообще понять друг друга? Казалось, между нами невидимая стена, но это не мешало нам видеться снова. И все-таки тогда меня раздражали эти встречи. Ведь мне, как человеку, ищущему сути, недоставало осмысленности, но приходилось довольствоваться и этим. Все стремительно становилось прошлым, причем куда стремительнее, чем прежде.

Тучи поселились на небе, то и дело лил дождь. Было холодно, сыро и серо. В один из таких дней и состоялась наша очередная встреча. Мы увиделись днем и до вечера бродили по окрестностям старого города. К вечеру стало холодать. Не желая расставаться так рано, мы направились в ближайшее кафе. Мы устроились в самом углу – подальше от чужих глаз. Ася принялась за кофе, я же пил только воду.

В первой половине дня, когда мы гуляли, говорил в основном я – рассказывал о своих мыслях, о книгах, о том, что мне довелось узнать. Когда же мы засели в кафе, слово взяла Ася.

– Ты видишься мне таким глупым, притом что сама я истинный глупец. Каждый раз, когда ты рассказываешь, что прочел новую книгу, я вижу, как ты становишься все грустнее и холоднее. Стоит ли оно того? Все эти книги – ради чего, ради скорби? – со скукой, помешивая свой кофе, начала она.

– Не суди о том, в чем не смыслишь. Да и где ты увидала скорбь? Напротив, мне становится лучше. Лучше душе!

– Душе? Где она? Да и что есть душа? Ты узнал? В твоих книгах написали об этом? – Немного погодя она продолжила: – Почему, кстати, душа не есть музыка? Признаться, мне всегда музыка была милее, чем все вот эти искусства. Ведь по сути своей это лишь вещи, где в них душа-то? Всего лишь холст, измазанный красками. Раньше там хоть мастерство в исполнении было, а сейчас уже и этого не сыскать; какие-то брызги, мазня, а между тем, все это – часть материального мира. Одним словом – материя. Разве можно нематериальную душу выразить материальными средствами? Это же глупо!

– Но мы ведь можем записать нематериальные мысли. Хоть мысли и не есть материальное. Мы ведь даже не видим их. Только потому, что мыслю я, мне приходится верить в то, что мыслишь и ты. Впрочем, кто знает, может там пустота?

– О, я знаю, что там, но тебе лучше не знать, – мрачно отрезала Ася. – И все-таки я не согласна. Мысли – это мысли. Смотри, сколько их: десятки, сотни, тысячи. Видишь? Мысли – это хаос, это мелочь! А вот душа – это гармония. Это совершенство!

– С чего ты вообще взялась рассуждать о душе? Ты ее видела? Как можно говорить о том, о чем понятия не имеешь? – с раздражением высказался я.

– Ужас! – возмутилась Ася. – Зачем же мне ее видеть? Я же вот и спрашиваю: почему душа не может быть музыкой? Ты же не видишь музыку?!

– Я ее слышу.

– Слышать мало, разве ты поймешь хоть что-то, только услышав? Разве ты поймешь речь немца, не зная немецкого? Ты услышишь, но ничего не поймешь. Ведь надо понимать, а еще лучше – чувствовать! В том-то и дело! – выпалила Ася в восторге от собственных размышлений. – А вот вы – художники…

– Кто вы? Я не художник, – перебил я.

– Художник-художник! Так вот, столько всего надуманного вокруг вас, вокруг одной лишь персоны, нежели самой картины. Оттого вы свою подпись цените больше, чем картину. Если бы в картине была душа, ценили бы так подпись? Вот об этом я и говорю. Но ценят-то именно подпись! Значит, нет никакой души в картине! Раньше, в Средние века, художники не оставляли подпись, и это было справедливо. А теперь лишь какое-то самолюбование. Где же все то, что было раньше? Когда я прочла воспоминания Константина Коровина, я была очарована ими. Ах, какие же чуткие были наши художники! Левитан, что так тонко прочувствовал природу нашей родной земли. Врубель со своими демонами, со своей драмой. Саврасов с его угрюмыми пейзажами. Ничего этого нет, все кануло в Лету! Я поступала на художника, будучи очарованной всем этим. Жаждала попасть в этот романтический мир. А что в итоге? Я еле терпела своих сокурсников – дураков, их позерство, то и дело переходящее в кичливость… А хуже то, как они топчут наше наследие, как им плевать на нашу культуру! Спроси десятерых, и девять из них скажут, что хотят куда-нибудь во Францию, может, в Бельгию или Японию. Что это за художники такие безродные? Вернее, что это за художники такие, что не видят прекрасного у себя под носом? Хотят найти прекрасное где-то там – в далеких далях. Есть, конечно, иные, но Господи, их так мало! Хотелось бы побольше! Я оттого и начала ходить к нашему Учителю, ибо разочаровалась. Учебу я бросила, но к нему ходила, хоть и не особо люблю рисовать. Я была влюблена в тот мир, что открылся мне в воспоминаниях Коровина – я искала его. – Угрюмо помолчав немного, она заключила: – Но все-таки музыка куда душевнее, ведь так? Так?!