Обнажая искренность

Я улыбнулся. Молчание воцарилось, тишина, которую я так люблю, обнимала своим присутствием.

–Так что, Максим, над чем сейчас работаешь?

–Знаешь, Кать, в тебе есть огромный потенциал.

Глаза ее округлились. Ожидание привычного развития событий «как на свидании» рушилось о реалии происходящего.

–Вот здесь подробнее, пожалуйста, – отбросив не важное в данный момент удивление, произнесла она.

–У тебя есть то, что в настоящее время в нашем мире большая редкость.

–Что же это?

–Твое живое любящее сердце.

Я увидел, как Катя изменилась в лице.

–Береги это в себе, это очень важно. Важнее, чем ты можешь представить, чем можешь подумать.

–Признаться, я в шоке.

–Это заметно. Для меня это самое важное и поэтому я об этом говорю.

–Просто я впервые слышу подобное. Меня это реально шокировало. Ты…ты не пытаешься переспать со мной, не показываешь, какой ты крутой, хотя тебе есть чем гордиться, ты не пытаешься показать мне свою силу и то, какой ты властный. Ты вообще очень странный парень.

–«Странный», потому что отличаюсь от подавляющего большинства парней, с которыми ты знакома? Потому что не пытаюсь залезть тебе в трусы? «Странный», потому что не стремлюсь нажить выгоду из всего, не стремлюсь добиться власти и иметь кучу денег? Поэтому странный? Потому что пропагандирую искренность, открытость и любовь? Катя, ты реально считаешь это странностью? Мир болен и эту болезнь признали «нормальностью». В мире, где все горбаты, прямая осанка считается уродством.

–Удивительно иметь подобное мировоззрение в современном мире.

–Удивительно, на мой взгляд, видеть все это разнообразие великолепий прекрасного, таинственного, уникального и одновременно стараться быть похожим на «навязанный» социальностью эталон красоты и популярности, сверкающий с экрана телевизора или глянцевой обложки журнала.

–Пощечина всему налаженному устою мира.

–Этот устой давно пора менять, при том кардинально. Достаточно взглянуть на то, в каком положении сейчас находиться мир в целом и все сразу становиться ясно. Другое дело, что многие сознательно закрывают глаза, не желают видеть. Думают, что если притвориться, будто этого нет, значит, это исчезнет, но все только усиливается.

–Глубоко ты забрался.

–Извини, ты права, прорвало что-то. Не будем об этом больше. Лучше расскажи о себе.

–Что тебя интересует?

–Были болезненные отношения в прошлом, да?

–Сразу решил ткнуть в самое больное место?

–Ты предпочла бы поговорить о погоде?

–Нет, конечно, просто…

–Просто больно, я понимаю. Нужна смелость, чтобы заглянуть внутрь себя и достать все наружу. У тебя эта смелость есть, просто ты не решаешься.

–Вот как?

–И я решил тебя немного подтолкнуть, потому как ты можешь колебаться до конца жизни и, в конце концов, будешь горько жалеть о том, что так и не решилась взглянуть своим страхам в лицо.

–Чувствую себя словно на приеме у психоаналитика.

–Я бы был хорошим психоаналитиком. Дело в том, что для меня ничто более не важно. Все эти совершенно бессмысленные разговоры о работе, развлечениях, происходящих событиях… ощущение, что люди специально притворяются, что не замечают, как тонут в собственных же страхах. Страхах быть одинокими, никому не нужными и не любимыми совершенно ни кем, даже своими родителями. Из-за этого они судорожно стремятся завести хоть какие-нибудь отношения, создавая пародию на жизнь, чтобы хоть немного менее остро ощущать то тянущее на дно чувство одиночества внутри.

–Да уж, похоже, что все, что о тебе говорят – правда.

–Что же обо мне говорят?

–Что ты обескураживаешь, выбиваешь землю из-под ног.

–Для того, чтобы родилось нечто новое и прекрасное, сначала нужно разрушить старое и уродливое, освободить место.

–Кажется, я тебя понимаю.

–Уверен, что понимаешь и глубоко внутри чувствуешь, нечто внутри тебя откликается.

–Откуда ты знаешь?

–Чувствую это в тебе. Ты хочешь любить, Катя, и быть любимой.

–Да это так.

–Только любовь в тебе не может сиять в полную силу, пока боль прошлого застилает ее. Это нужно достать и вынести наружу, на свет – только в этом случае может произойти преображение.

Катя молчала, задумалась, вниманием погруженная внутрь себя. Она хотела достать все, что жило внутри нее, хотела показать мне это, но, как будто, ее что-то останавливало.

–Ты дорожишь всем этим, верно?

Она подняла глаза на меня и произнесла:

–Трудно расстаться с тем, что чувствовала к человеку, которого любила.

–Боишься, что не сможешь ощутить больше ничего подобного? Поэтому цепляешься за старые чувства?

–Да, боюсь, ты прав, – Катя еще раз подняла на меня глаза и, казалось, они готовы были наполниться слезами. – Как бабочку меня разобрал и посмотрел, из чего я сделана.

–Разобрал, чтобы заменить детали, которые больше не работают. Страх тебе мешает, Катя, он шепчет тебе, что ничего лучше ты уже не найдешь, не почувствуешь. С другой стороны тебя тянет надежда, побуждает тебя двигаться и искать. Тебя разрывает на двое. Взгляни страху прямо в глаза, увидь, что он останавливает тебя, сжигает изнутри, съедает настоящую тебя, осознай и отбрось его.

Мгновения Катя молчала, словно открывая погреба своей памяти, затем медленно заговорила:

–У меня были отношения с парнем, довольно длительные. И он и я были знакомы с родителями друг друга. Я думала, что это то самое, любовь, семья, дети, радостное время препровождение. Готовить ему завтраки по утрам, целовать перед уходом на работу, стирать его рубашки, растить вместе детей, ездить на отдых, веселиться с друзьями. Но… вместо этого он был весь в работе, работа была в политике, приходил домой злой, срывался на мне, кричал, постоянно в стрессе и раздражен. Разумеется, ни о каких радостных днях и речи быть не могло. Я часто плакала и, в конце концов, не выдержала и ушла.

Катя склонила голову, закрыла ладонями лицо и заплакала. Тихо и незаметно, сама с собой, доставая и бередя старые раны, проливая на них свет своего внимания, позволяя им вновь раскрыться, очиститься, доставив ей новую порцию боли. Я не вмешивался, этого не следовало делать, я это знал. Все, что она достала теперь, должно было выйти, показаться свету и исцелиться в лучах сознания. Ни единого звука не подавала она, словно стараясь оградить мир от своего страдания, полагая, что миру его и так достаточно. Спустя время, словно мгновение, она открыла лицо, достала платок и обтерла слезы, затем подняла голову и посмотрела на меня. Я смотрел на нее в ответ, мягко, желая согреть тишиной сострадания. Она улыбнулась, словно поблагодарив меня за то, что я позволил ей выплеснуть все это, за тем заговорила: