Пантера Людвига Опенгейма

– Любить и ненавидеть одного человека очень просто, – сказал старик. – Впрочем, я знал это и до знакомства с твоей матерью.

– Ты до сих пор так никого и не нашел себе? – сделав глоток коньяка, спросила герцогиня и достала из вазы крупную синюю виноградину. – Прости, если я задаю бестактные вопросы.

– Во-первых, я уже старый человек. А во-вторых, моя работа отнимает у меня слишком много времени и сил, чтобы я мог связать себя с женщиной.

Герцогиня опустила глаза.

– Твоя работа, – снисходительно произнесла она, но в голосе ее прозвучал оттенок раздражения. – Мама часто рассказывала о тебе Бог знает что. Самые невероятные вещи. Например, что ты – колдун!

Старик улыбнулся:

– Что ж, наверное, твоей матери было виднее.

– Нет, не смейся, пожалуйста, – серьезно возразила герцогиня. – Полжизни ты бродяжничал по Востоку. Твои мать и отец умерли, пока ты странствовал в свое удовольствие. Если верить слухам, то ли в Индии, то ли в Китае ты был чуть ли не шаманом! И вот теперь, уже полвека, ты живешь со своими тайнами! А это объявление в газетах? Белая магия, воплощение в пространстве! Словно мы живем в Средневековье! Кажется, ты и меня хотел привлечь к своему «искусству», когда я была еще девчонкой? Смешно. Я раньше не решалась говорить с тобой об этом, но тебя в нашем кругу многие считают сумасшедшим. – Она раздраженно повела плечами. – Но, знаешь ли, ты и впрямь чудак!

– Мне безразлично, что говорят обо мне твои друзья, эти павлины и невежи. Я хотел поговорить в этот день о тебе, Равенна. Понятно, все думают, что ты – дочь герцога Руоля. О том, кто твой настоящий отец, ты узнала девочкой-подростком из писем, в которые тебе не следовало лезть. Когда ты подрастала, наши отношения с твоей матерью разладились, я годами не видел тебя. А ведь я просил твою мать помочь нам сблизиться! Я мог бы научить тебя великим чудесам!

– Прошу тебя, отец…

– Но ведь еще не поздно, Равенна! У меня пока есть силы. Ты – мой единственный ребенок, и ты молода. Я бы подарил тебе весь мир! Мне больно смотреть, как ты бесцельно прожигаешь жизнь, невольно подражая своей матери!

– Прекрати! – оборвала она его. – Тебе не нравится, что я живу шумно и весело? – с заметным вызовом в голосе спросила она. – Устраиваю балы? Маскарады? Что я окружена друзьями? Павлинами и невежами, как ты их только что назвал. – Тень пробежала по ее лицу. – Что тебе не нравится, отец? Если ты живешь затворником, это не значит, что так должна жить и я. Или нет?

Старик молчал. Неожиданно герцогиня вспыхнула:

– А если ты веришь слухам, то мне нет до этого дела! – в глазах ее сверкнул неприкрытый гнев. – И даже если что-то из этих слухов правда – я не желаю оправдываться перед тобой! Да, мне нравится, когда вокруг меня много мужчин и много любви. И я не вижу в этом ничего дурного. Об этом мечтают все женщины, только не у всех это получается так, как у меня. У одних нет красоты, у других – денег. Любой дурнушке и нищенке, получи она все это разом, я бы и в подметки не сгодилась. А женщина, которая не желает быть безумной, страстной – неизлечимо больна. И когда перезревшая уродина, у которой нет денег, чтобы купить себе любовника, проповедует целомудрие и скромность, я – смеюсь! Да, смеюсь, господин Баратран. Потому что я знаю, как она сгорает от злобы и похоти, когда видит красивых молодцов, которые гуляют по улицам с хорошенькими женщинами; молодцов, для которых она – не больше, чем набитое соломой пугало. И я знаю, как она ненавидит всех смазливых девчонок! Она готова выжигать им лицо железом – для нее это будет лучшее удовольствие!

Герцогиня выпила залпом остатки коньяка, громко поставила бокал на место. Старик был бледен.

– Я хорошо знаю, что правит этим миром, – с явным превосходством над собеседником заключила она. – И сторицей плачу за все, что получаю!

Давид вздрогнул от прикосновения к щиколотке. Подняв морду, наклонив голову набок, на него смотрел Герцог. Розовый язык, клыки. И тогда Давид обернулся…

В двух шагах от него стояла Лейла. Она была по-прежнему нагой, за исключением наброшенной на плечи накидки из горностая, стянутой шнурком на шее. Но это была не единственная новая деталь в ее туалете – на цепочке между торчащих грудей Лейлы висел шестидюймовый крест.

Держа Герцога на длинном поводке, Лейла улыбнулась собаке и прижала палец к губам:

– Тсс! – И тут же, кивнув на портьеры, прошептала любовнику: – В доме этого человека ты живешь?

Давид утвердительно кивнул.

– Он твой бесценный учитель, да?

– Да, – еле слышно сказал Давид.

– И ты, конечно, не желаешь, чтобы он узнал о том, где сейчас его самый способный ученик Давид Гедеон? Ведь увидев его в покоях своей распутной дочери, с голой служанкой, он не простит такого? Так?

– Что тебе нужно?

Не выпуская поводка, ухватив крест на шее обеими руками, она разорвала его на две части, превратив в ножны и кинжал. Ножны остались висеть на цепочке, тонкое жало остро сверкнуло в луче падавшего из-за портьер света.

Давид отступил, но Лейла миролюбиво протянула ему кинжал.

– Возьми, – тихо сказала она.

Давид медлил, но она сама вложила оружие в его руки.

– Зачем он мне? – прошептал Давид.

Лейла улыбнулась:

– Убей этого пса.

Давид посмотрел в ее глаза – там не было ничего, кроме хищной усмешки и холодной пустоты.

– Убей этого пса, – шепотом повторила Лейла. – Или я закричу. Ведь этот человек прогонит тебя, найди он своего ученика в такой компании, можешь не сомневаться!

Давид оглянулся на двери.

– Они закрыты, – сказала Лейла. – А ключ – может быть, в камине?

Приглушенные голоса за портьерами вдруг смолкли. После короткой паузы Баратран сказал: «Твой дом похож на могилу так же, как был похож на могилу дом твоей восхитительной предшественницы!». «Да как ты смеешь? – за портьерами с шумом отодвинулся стул. – Я не желаю слышать ничего дурного о своей матери!». «Но это правда, – не хотел сдаваться старик. – Чуда не свершилось: и ты – ее тень». За портьерами вновь воцарилось молчание, затем герцогиня сказала: «Уходи».

– Действуй быстрее, – в глазах Лейлы блеснул огонь. – Ну же?! Только зажми Герцогу пасть, иначе здесь будет много визга. И бей в сердце, Давид. Торопись.

– Я не могу этого сделать, – он потянулся к ее руке. – Прошу тебя…

Прикусив язык передними зубами, пес поднял голову, не сводя с них любопытных глаз.

– Не бойся, Давид, это просто собака, – снова улыбнулась Лейла. – Она даже не поймет, что с ней происходит…

В библиотеке возникло движение, и Лейла шагнула к портьере.

– Но твое время вышло!

Сильным движением она стряхнула его руку. Пальцы Лейлы стремительно потянулись к бархатной занавеси – Огастион Баратран и Равенна Руоль все еще говорили. Давид нагнулся, схватил Герцога так, чтобы тот не смог разжать челюсти, и опрокинув его на бок, всадил лезвие кинжала по самую рукоять туда, где у собаки было сердце. Глаза Герцога потускнели. Давид крепко держал его морду, пока тело пса и его лапы бились в судороге. Затем Давид услышал из-за портьер голос старика: «Ты права, мы видимся в последний раз. Прощай».

– Видишь, Давид, как все просто, – проговорила Лейла. – Этот маленький негодяй вчера укусил меня. Ты отомстил за свою даму.

– Я хочу уйти, – сказал Давид.

Лейла миролюбиво пожала плечами:

– Дверь открыта, уходи.

Пес лежал рядом с портьерой. Луч света из библиотеки, пересекая львиный хвост и гриву, отражался в темной, расползающейся по паркету луже.

Не оборачиваясь, Давид выскользнул в коридор. Он уже не слышал, как в комнате за портьерами негромко хлопнула дверь – это одновременно с ним уходил и Огастион Баратран. Только чудом их пути не пересеклись! И все же его бросило в дрожь – уже у самого выхода, когда хруст живой плоти – страшным воспоминанием! – вновь резанул слух. Но теперь, прижавшись спиной к дверям черного входа, он вдруг осознал, что не сам сделал это. Не его рука убила несчастного пса. Он, Давид Гедеон, не способен был совершить такое! Но кто же тогда был этим убийцей? Выдуманный юной и коварной женщиной Рудольф Валери?