Погоня за миражами

– Завтра! Завтра, а может, сегодня к вечеру мы найдём нашу потерянную землю. Тогда я запишу вас auf die flesch-Karte и брошу в жерло гейзера, если он там ещё работает. Вот тогда повеселитесь!

Хотя, случалось, и общались. Вспоминается разговор:

– Ты помнишь Ватнайёкудль? – спрашивает капитан, и ладони его трутся друг о друга с таким звуком, будто способны высечь огонь. С руками, в отличие от позвоночника, у него всё в порядке. – Помнишь этот ледничок, прохладный, как попка Kalteblut женщины? Как ты думаешь, его уже нет, или там ещё можно хранить пиво?

Ларссон отвечает, невольно заразившись настроением капитана:

– Ну конечно, он ещё там! Куда он денется, это же ледник. Он таял тысячи лет и будет таять ещё столько же.

– Наверное, – говорит капитан, опуская подбородок и трогая внутреннюю сторону щеки кончиком языка. – Как хочется… да! Как хочется пройтись по Аустурстрайти, взять сосиску со жгучим соусом и посмотреть на возню голубей. Как думаешь, голуби ещё остались?

Звейтэкапитан отвечает на бесчисленные вопросы, большей частью риторические, и вместе со своим патроном погружается в тихую, наполненную свистом ветра под карнизами исландскую ночь.

Каждое новое слово о второй родине вызывает в голове целый поток ассоциаций, картинок, таких ярких, будто выстрелы из сигнальной ракетницы. Ларссон может рассказать о Рейкъявике не меньше, чем капитан; они дополняли друг друга, словно идеальные супруги. Чего не помнил один, обязательно припоминал другой.

Постепенно старик утомляется, лицо его костенеет, на лбу вздуваются вены. Он умолкает, потом тихо-тихо говорит, и голос его теряется в дыхании машины:

– Мы никогда туда не попадём, сынок. Так и будем странствовать вокруг земли, пока не упадём в Raubwasser. Проклятые меценаты, они знали, что отправляют нас в вояж, которому не будет конца…

Возможно, он скоро умрёт, и тогда Ларссону предстоит стать капитаном. Первого помощника такая перспектива не пугает и не радует. Он будет делать то же, что и сейчас. Тосковать по потерянной родине и вглядываться в мониторы в надежде увидеть на горизонте похожую на обломанный грифель вершину Керлинга. Капитан уже утратил надежду, хотя психомодуляторы говорят, что это невозможно. Тоска съела его с потрохами и катается сейчас на кишечнике, точно на качелях. Он – нет. Он, Ларссон, никогда.

Никогда не допустит такого, чтобы нынешняя его жизнь стала бледнее предыдущей. Кажется, это невозможно: в памяти иногда всплывают моменты из прошлого, из самой пыльной архивной папки из всех, что у него имелись, и выглядят они как нефтяные пятна в океанских водах. Каким бы мрачным не был океан, какие бы грозовые облака он не отражал, эти моменты светлее, чем любой из тех, что случились двадцать лет назад.

– Эй, звейткэп, – снова голос навигатора, снова за спиной. Ларссон не стал оборачиваться. – Шли бы отдыхать. Миража больше не видно. Что бы это ни было, у нас теперь есть направление. Мы с Моррисом за всем проследим.

– Ты тоже не веришь, что мы найдём когда-нибудь Исландию? Так же, как и капитан?

Ларссон вглядывается в обшитую хромом панель перед собой, словно надеясь разглядеть отражение навигаторского подбородка.

Ответ звучит с неожиданно механическим лязгом.

– Моя работа – не верить. Моя работа – прокладывать курс, подчиняться приказам. И делать вид, что я здесь есть.

Не дожидаясь ответа, Варсамас уходит. Система аудиовизуального присутствия старательно изобразила шаги, и где-то далеко, на том конце коридора, первый помощник услышал затихающий смешок. Вот же нахалы.

Он вспомнил свою первую встречу с капитаном, когда тот ещё не передвигался на пилоне, а был подтянутым, высоким мужчиной с седыми волосами и сухим лицом, таким, будто он регулярно подставлял его потокам солёного ветра.

А может, так и было.

Капитан явился за ним прямо в рекрутский центр, пренебрегнув возможностью пообщаться через пространство. Он проткнул юношу взглядом и без предисловий спросил:

– Ты знаешь, что Тихий океан мы сможем пересечь в любом направлении максимум за сто часов?

Ларссон не понимал, куда клонит капитан. Он ответил осторожным движением подбородка.

– Отдаёшь себе отчёт, что все куски суши, которые торчат из этого корыта с помоями, мы уже давно нашли? О, ты бы их видел… на костях в африканской пустыне и то больше мяса, чем на этих кусках скалы.

– Но…

Ларссон хотел спросить про Исландию, но слова вдруг повернулись и встали поперёк горла.

– Значит, ты понимаешь, что эта экспедиция не имеет смысла?

– Вам не нужны люди?

– Нужны, – без обвиняков сказал капитан. – Я сыт этими морскими чертями по горло. Мне нужен живой помощник. Живой! Тот, который жрёт в три глотки и знает застольные песни.

– Не уверен насчёт песен…

Ларссон собрался с духом и спросил:

– Так что, отыскать Исландию у нас шансов нет совсем?

У капитана дёрнулся глаз.

– Не волнуйся. Над гиблой водой полно миражей. Скучать ты не будешь.

О прошлом капитана первый помощник узнал за эти годы очень мало. Вроде он был признан неудавшейся личностью и принудительно подвержен психомодуляции. В темечке ему просверлили дырку и влили туда память об обсыхающем на губах солёном ветре, о кофейнях с труднопроизносимыми вывесками над вымытыми дождём улицами. О запахе серных источников и хрусте вулканического песка под ногами. О крике туканов.

О далёкой потерянной родине, которую нужно непременно найти.

Сам же Ларссон прошёл модуляцию добровольно. В наше время даже такого понятия, как «неудавшаяся личность» не существует. Каждая личность – личность при любом раскладе, ведь кто знает, какая карта выпадет ей в следующей жизни?..

Да что там – кто знает, какая карта выпадет тебе даже через десять лет?

Парень по имени Ларссон мог бы с этим утверждением не согласиться. Он был лишней деталью, забытой кем-то могущественным (и, кажется, достаточно рассеянным) при сборке современности.

Теперь же он болен Исландией, землёй, на которой никогда не был. И будет болен ей же хоть через десять, хоть через пятьдесят лет.