Ночь. Рассказы

Поле осталось позади: состав плавно перешел в искусственную расщелину. По обеим сторонам громоздились старые деревянные дома. Еле заметны очертания поросших сорняками теплиц. Электропоезд замедлился: заскрежетали тормозные колодки. Появилась длинная и вымокшая платформа.

«Поповка, следующая остановка Саблино», – разлился по вагонам мягкий женский голос.

Резкий стук открытия дверей – внутрь проник зябкий холод улицы. Еле уловимые закутки пара от выдохов на стуже сменились выдохами отогретых пассажиров.

«Осторожно, двери закрываются, следующая остановка Саблино».

Сигнальный свист головного вагона и резкий толчок: поезд двинулся дальше. Позади трещал звонок пешеходного перехода. Мерцали красные огни светофора. Они то возникали, то затухали.

– Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… – шептал школьник на переходе вместе с одноклассником.

– Обычно на один больше, да?

Отворилась дверь в салон – из тамбура доносился глухой кашель безбилетников и туалетная вонь. Молодой парень вошел в салон и медленно прошел между рядами пластиковых сидений кирпичного цвета. Пассажиры косились на его длинные сальные волосы, выкрашенные в пепельный блонд и свисающие ниже плеч. Но взгляды опустели, только он уселся.

Он глядел через окно в пустую и вязкую темноту. Временами он разглядывал в отражении стекла то людей на соседних рядах, то себя. Его сгорбленная спина напоминала утомленность и бессилие, хотя в нем и ощущалась неподдельная сила, которая вырвется, словно стрела из-под натянутой тетивы. Гладкая кожа на лице без морщин дышала спокойствием и умиротворением. Но внутри таилось нечто иное. До краев его наполняла тоска и безразличие к жизни. С другой стороны, разрываемое противоречие: в нем кипела ненависть и злоба к людям. Легкое и размеренное дыхание нередко прерывалось скрипом стиснутых зубов, фырканьем носа и сжатием рук в кулаки.

Он отвел глаза и поднял голову. Над дверью салона висела табличка: красный квадрат с белой дымящей сигаретой в перечеркнутом круге. «Курение запрещено», – гласила надпись под знаком. Он опустил горевшие блеском глаза, впал в минутное раздумье, после чего усмехнулся. Рука потянулась во внутренний карман черной осенней куртки. Он вытащил пачку дешевых сигарет, вытащил одну папиросу и воткнул в рот. Подкурился – грудь наполнилась терпким с привкусом гари серым призраком безысходности. Никотин разбавил кровь, слабость расползалась по телу. Голова закружилась.

Когда он подкуривался, то привлек внимание по меньшей мере пяти пассажиров: женщину слева на соседнем сидении, мужчину позади и впереди сидевшую троицу подростков. Последние украдкой поглядывали и шептались.

Он медленно выдыхал через ноздри дым и блаженно улыбался. Остаток дымного воздуха он пустил через рот тоненькой струйкой вверх, выставив вперед нижнюю губу.

– Вы что делаете?! – всполошилась женщина сбоку. – Не курите здесь! Это неприемлемо! Это отвратительно!

Она зашелестела бледно-желтой курткой из синтетики, приподнялась и высунула голову вперед. Ее коротенькие темные кудри запрыгали.

– Это вы неприемлемы и отвратительны, Майя Валентиновна, – ответил он и впился ей в глаза.

– Что? – оцепенев, прошептала она.

Что-то вспыхнуло в ее голове. Нутро погрузилось в нечто гадкое, похожее на некогда цветущий лес, но теперь срубленный с выжженными пнями. В животе ощущалась тяжесть бремени. Веки непроизвольно расширились, а зрачок заслонил радужную оболочку. Во рту пересохло. В голове мерцали отрывки воспоминаний: она искала и не могла найти это лицо, этот взгляд, звук этого голоса. Она впервые видит этого наглеца.

– Да-да, это вы неприемлемы, – продолжал он, – как можно изменять мужу, да еще с Денисом? Я все знаю.

Верхняя губа женщины нервно дернулась, оголив передние маленькие зубы. Она скрючилась, сгорбив спину. Она напоминала загнанную в угол мышь, перед голодным котом. Майя прожила тридцать шесть лет и перетерпела многие удары судьбы. Сложилось убеждение, что пошатнуть ее самообладание не так-то просто. Но это откровение бросили в лицо, как шматок грязи, отмыться от которой нельзя.

Она кричала: «Откуда ты знаешь! Может, я и ничтожество, но ты кто такой! Мне теперь сдохнуть?» – но на устах сорвалось лишь: «Это неправда».

Капли дождя стекали по окнам и оставляли полосы влаги. Дождь закончился, витал остаток осеннего настроения. Тучи рассеялись, оголив небо в густой синеве. На внутренней стороне небесного шатра жирными пятнами светили звезды. Луна, будто око, наблюдала за движением состава. Таинственным образом луна влияла на движение электропоезда, точно на приливы и отливы океана.

Плотно прижатые друг к другу хвойные стволы шли ровным коридором по сторонам железнодорожных путей. Если смотреть из окна под небольшим углом, то лес будто приобнимает электричку. Лиственный цвет состава сливался с деревьями, словно лес поглощал и становился единым с электропоездом.

Вдали появлялись очертания загородных домов. Их заостренные крыши казались верхушками гор. В окнах свет не горел. Поселок походил на заброшенный, если бы не блеклое свечение уличных фонарей.

Он затянулся последний раз тлеющей сигаретой и резким выдохом избавился от дыма. Он потушил окурок об пластиковую обивку стены и вычертил черным угольком неясный символ.

– Послушайте, да это же как минимум неучтиво! – встал и сказал мужчина, сидевший позади. – Вокруг вас сидят люди, которым неприятно!

Мужчина наклонился в поисках ответного взгляда собеседника. Его длинный до пола плащ смялся в поясе. Сидел он мешковато: плащ был велик. Не получив ответа, мужчина выпрямился, задрал матерчатую кепку на затылок и почесал залысины.

– Не смешите меня, Кирилл Кириллыч! Вам ли заботиться об окружающих! – сказал парень, глядя перед собой.

– А мы с вами знакомы? – сказал Кирилл Кириллович.

– Уж мне ли не знать, – с глубоким выдохом ответил парень, – мне ли не знать, как вы нагло забираете чужие деньги и присваиваете чужой труд себе в заслуги. Довольно учтиво, не правда ли? Противно говорить, какое мелочное оправдание вы себе нашли!

Кирилл Кириллович приподнял плечи, а голову вжал в торс, словно в какой-нибудь панцирь. Он не раздумывал, откуда этот парень все знает, не раздумывал о последствиях махинаций с деньгами. Его беспокоило только собственное отношение к себе. Он пришептывал и повторял, как мантру: «Я применю эти деньги лучше, я прав. Я достоин этих денег, я прав. Они им ни к чему, я прав, прав…» Но чем глубже он пробирался в дебри мыслей, тем отчетливее сознавал, как им овладевает сомнение. Сомнение возникло, как инфекция, и захватило каждый кусочек сущности. Чем больше он бормотал эти слова, тем меньше в них верил.

– Да, Кирилл Кириллыч, вы правы, – иронично опрокинул парень с довольной улыбкой.

– Я… я лучше… – Кирилл Кириллович дважды запнулся, прежде чем оправдаться.

Он размяк. Ноги не держали, хоть ничком падай на заплеванный кожурой от семечек пол электрички. Но он собрался с мыслями и хотел было сказать: «Мне стыдно», – но выдавил лишь: «Не по себе».

Электропоезд приближался к станции. Проехали очередной путепровод. Засверкали вспышки фонарей, освещали бетонные платформы. Скрипучий треск тормозных колодок. Оглушающий и нервозный. Плавный наклон пассажиров по ходу движения как бы выказывал негласную благодарность машинисту за легкую остановку и успешное прибытие.

«Саблино, следующая остановка Тосно два», – оповестил женский голос.

Парень непринужденно вышел, соскочил с платформы и скрылся.

«Осторожно, двери закрываются, следующая остановка Тосно два».

Хлопок дверей, свист головного вагона и резкий толчок: электропоезд двинулся.

***

– Так значит, он так просто называл их имена и рассказывал секреты? – сказал один.

– Ну да, так и есть, – сказал второй.

– И откуда он это знал?

– А мне почем знать! Но говорят, он не следил за ними и вообще знать их не знал. Но все про них рассказывал!

– Что-то ты мистику плетешь.

– Да, мистика и только.

Темнота сгущалась. Свечение звезд медленно угасало, словно убавляли напряжение у мириад лампочек. Природное освещение постепенно уступало освещению искусственному: дневной свет ламп затмевал ночную луну. Электропоезд приближался к городу, яркость огней которого нарастала. Из земли выросли монолитные дома. Издали фантазия угадывала незатейливые образы в горящих окнах.

«Конечная станция, будьте осторожны при выходе из электропоезда, соблюдайте правила безопасности, не переходите пути, пользуйтесь специальными переходами», – скороговоркой проговорил главный машинист. От вопросов в голове возник неприятный осадок. Сколько он не искал ответ, находил лишь очередной вопрос. Вопросы множились один за другим, ответов же не прибавлялось. Он встал и потянулся, распрямив руки в стороны, почесал лысую макушку и разбудил студента.

Людей было немного, всем хватало места. И все же люди по привычке толпились в тамбуре. Майя Валентиновна шла по лестничному переходу и вертела в голове тот взаимный взгляд, который обжег при выходе. Что-то продиктовало ей обернуться, и она обернулась. Взгляд встретился с его взглядом, Кирилла Кирилловича. Столько грусти она прочитала в его глазах, столько сожаления и раскаяния. Глаза будто шептали на ухо: «Правда, это правда».

Ноги сводило от усталости. От шума дороги трещало в голове. «Как хорошо, что я живу рядом», – утешала себя Майя, пока скользила между улочек к дому. Стоило пройти сквозь арку во двор, как шум города разом утих. Она отворила металлическую дверь и прыгнула в темноту парадной, оставив снаружи холод и пищание электронного замка. «Лифт снова не работает. Хорошо, мне только на четвертый», – подумала она и почему-то печально вздохнула. Стук-стук, мерно ступала Майя замшевыми сапогами по цементным ступеням узкой лестницы. В пролетах этажей доносился запах прогнившего мусоропровода.

Она повернула ключом в замочной скважине, трижды прозвучал железный стук засовов. Дверь свободно раскрылась. В прихожей из-под абажурной люстры горел красноватый свет. С порога встречали супруг и его сын. У обоих на лице умиление и радость. У обоих по-своему.