Территория. Этот город ждёт тяжёлая ночь

Вой невесело усмехнулся.

– О, да, он был еще тот артист!

– Был?

– Черномор сдох, я сам это видел, – ровным голосом ответил Вой.

Некоторое время шли молча, а потом Рита спросила, ни к кому конкретно, в общем-то, не обращаясь:

– Что теперь будет?

Вой тяжело вздохнул.

– Я не знаю.

Скоро они вышли к гаражам, а через пять минут уже следовали по Улице Мира. Ураган оставил в городе свой разрушительный след: вдоль дороги лежал поваленный тополь, чудом не задевший припаркованный рядом автомобиль. Возле парикмахерской в луже валялся синий рекламный щит. Везде были разбросаны обломанные ветви.

– Спасибо вам за все, Семен, – сказала Рита, когда они дошли до больницы. – Вам тоже не мешало бы в больницу…

– Позже, – с трудом улыбнулся Вой. – У меня собака целый день одна дома. А вы в «скорой» все расскажите. Вряд ли вам поверят, но полицию вызовут. А потом…

– Что потом? – с пылом спросила Рита.

Вой нахмурился.

– Я не знаю, но на вашем месте, я не выходил бы в ближайшее время из дома, – он потрепал мальчика по голове: – Пока, Дениска, ты храбрый пацан.

Мальчик хлюпнул носом и прижался к ногам матери.

«Надеюсь, с ними все будет хорошо», – мысленно пожелал Вой, а потом повернулся и зашагал в сторону своего дома.

Глава 9

Эдик вышел из бытовки сторожа и направился к собачьим вольерам. Он улыбался, но улыбка была странная, словно нарисованная темно-синей краской на серой стянувшейся коже лица. Он слышал, как позади в бытовке хрипит бьющийся в конвульсиях пожилой сторож. Но через несколько секунд хрипы заглушил яростный лай собак. Эдик остановился, с хрустом в шейных позвонках покрутил головой, на его спине между ребер в сгустках темной слизи извивались блестящие нити.

Собаки, словно обезумев, носились по вольерам, надсадно лая, некоторые скулили, забившись в угол и дрожа всем телом.

Эдик открыл рот, из горла вырвалось утробное урчание, по нижней губе и подбородку потекла пузырящаяся жижа. Он прошел еще немного, зайдя в лужу, в которой отражались плывущие по небу тучи, и резко согнулся, будто получив удар в живот. Нити в спине издали чавкающий звук, извиваясь в слизистой массе, а потом начали вытягиваться. Эдик отрыгнул в лужу сгусток темной желчи. В глубине его черных глаз горели бледные огоньки. В следующее мгновение он задрожал, захрипел. Нити, как стрелы, метнулись в разные стороны. Пролетев сквозь сетки вольеров, они вонзались в тела собак, проникали под кожу. Собаки визжали, катались по земле и старались зубами вырвать нити.

Молодая крупная дворняга из крайнего вольера металась, обезумев от ужаса. Она бросалась на сетку, отпрыгивала, снова бросалась. Черная нить настигла ее в прыжке – обвилась вокруг шеи, швырнула на землю и вонзилась в ухо. Дворняга засучила лапами, из пасти потекла пена, глаза затянулись темной пеленой.

Бультерьер, у которого не было одной лапы, вцепился челюстями в нить и, яростно рыча, замотал головой. Пасть и язык жгло, но он не ослаблял хватки. Сквозь сетку влетела еще одна нить. Бультерьер бросился в сторону, сбив миску с водой. А потом его швырнуло вверх, спину пронзила боль, брюхо стянуло. Он упал и, вспарывая когтями землю и вытаращив глаза, пополз. Из оскаленной пасти текла густая слюна. Через секунду пес коротко, по-щенячьи, взвизгнул, затрясся. Челюсти разжались, вывалился распухший окровавленный язык.

В соседнем вольере резко прервался отчаянный визг болонки, когда нить вонзилась ей в глаз. Собаки в дальних клетках надрывались от лая. Эдик, согнувшись, стоял в луже и медленно крутил головой, на напряженной шее пульсировали жилы. Он зашипел, раскрыв до предела рот, и в жижу на спине, как по команде, втянулись нити.

Эдик разогнулся, сплюнул густую слюну и направился к следующим вольерам. А из бытовки, шатаясь, вышел старик сторож. Одежда была в крови, щека разодрана. Как пьяный он проковылял несколько шагов, рухнул на колени и, задрав лицо вверх, издал звук похожий на рев и вой одновременно. Из блестящих черных глаз вдоль переносицы текла серая слизь. Кисти рук бешено тряслись, будто существуя отдельно от тела.

Тем временем Эдик снова согнулся, и нити метнулись к новым жертвам.

Повизгивающая от страха такса быстро рыла передними лапами землю, в попытке сделать подкоп, но нить обвилась вокруг ее длинного тела, вырвала из уже довольно глубокой ямы, и вонзилась в живот. Такса трепыхалась, дергая лапами, а потом ослабла, обмякла, жалобно скуля.

Старая слепая овчарка с белесыми глазами носилась по вольеру, чувствуя опасность, но, не понимая, откуда ее ждать. Нить вонзилась в бок, зазмеилась под шкурой среди ребер. С яростью овчарка вцепилась в нить, взметнула голову и выдрала из тела источник боли. Отскочила в конец вольера, рыча и скаля пасть. Она слышала, как визжат собаки вокруг, как скулят щенки в соседней клетке. А потом… сердце не выдержало. Она умерла мгновенно. Нить, которая неслась к ее голове, отпрянула, будто почувствовав, что от мертвой собаки больше нет толка.

Сторож поднялся, покрутил головой, осматриваясь, и пошел открывать вольеры. Эдик продвигался по питомнику, методично заражая собак. Иногда он морщился, словно испытывая боль, и шипел, как змея. Вокруг, рассекая воздух, свистели черные нити, в спине пузырилась слизь. Возле последних вольеров он тяжело задышал, жадно хватая ртом воздух. Ноги подкосились, и Эдик рухнул на бок. Пальцы судорожно сжимались и разжимались, загребая грязь. Нити безвольно опустились на землю и начали выцветать, превращаясь в бледные, сонно шевелящиеся волокна. Внезапно Эдик поднял голову и издал вопль, полный мучительной боли, огоньки в глазах погасли, как свет уходящей в ночь электрички. Тело дернулось несколько раз и обмякло.

Старик прошел мимо мертвого Эдика, широко улыбнулся и заразил последних собак в питомнике. А из первых вольеров уже выходили трясущиеся псы с черными, как частички ночи, глазами.

Черномор высадил Кирилла возле полицейского участка и поехал дальше. Его лицо походило на каменную маску с черными дырами глазниц. Он вел автомобиль не спеша, вцепившись напряженными бледными пальцами в руль. На лобовом стекле мелькали тени от ветвей тополей, растущих вдоль проспекта. Мимо промчалась «скорая» и уголки губ Черномора подскочили вверх.

– Прекрасно, – прохрипел он, и свернул на улицу «Школьная».

Проехал глубокую лужу – справа несколько человек живо обсуждали происшествие: упавшее на автобусную остановку дерево.

Через десять минут он выехал на узкую дорогу в пригороде, вдоль которой стояли фонари, будто позаимствованные у улиц Лондона середины девятнадцатого века. Это была идея Черномора установить на ведущей к особняку дороге фонари такого декора, чем он и гордился, считая себя человеком, не лишенным художественного вкуса. Но сейчас чудовищу за рулем полицейского автомобиля было плевать и на фонари, и на художественный вкус. Черномору казалось все его прошлое существование бессмысленным. Теперь же, он по-настоящему жил. Жил ради великой цели: очистить территорию для Красоты. Той Красоты, к которой он прикоснулся, и которая стала частью его самого. Ей тесно, всегда тесно, ей нужно пространство. Внутри чудовища все ликовало, несмотря на боль, пульсирующую в каждой клетке тела. «Боль – ничто», – думал он. Всего лишь мерзкое человеческое чувство. Скоро оно исчезнет, Красота позаботится об этом. Несомненно. Он подарит ей свое Королевство, со всеми подданными, а потом… целый мир.

Черномор подумал, как будет счастлива Элла, когда тоже прикоснется к Красоте. О, да, он, как любящий отец сделает ее причастной к вселенскому чуду. Это ведь и есть истинное проявление добра, верно? Она станет свободной, свободной, свободной…

Голову пронзила жуткая боль. Черномор захрипел, нажав на тормоз, и начал трястись. Машина вильнула и остановилась, едва не врезавшись в фонарный столб.

«Свободной… – проносилось в сознании. – Свободной… Я дам ей территорию… Красота позаботится обо мне… позаботится!..»

Боль отхлынула, дрожь прошла.

Некоторое время Черномор сидел без движения, а потом вывел автомобиль на середину дороги и поехал дальше. Показались ворота особняка. Рядом с охранной будкой, выполненной в виде небольшого бревенчатого домика, стоял и курил молодой охранник. Увидев полицейскую машину, он нахмурился, сделал глубокую затяжку и щелчком отправил сигарету в придорожные кусты.

Глава 10

Элла сидела возле окна, задумчиво смотрела на деревья за оградой. Позади, в центре комнаты валялись кусочки черного и белого картона – все, что осталось от репродукции картины Малевича. Элла старательно и безжалостно порезала ее ножницами, а тонкую металлическую рамку согнула и засунула в ящик тумбочки.

«Мосты сожжены».

Странная, но прекрасная частичка жизни стала прошлым. А что теперь? Элла задавала себе этот вопрос без отчаяния, но с тихой грустью. Она чувствовала какую-то старческую усталость, с долей смирения перед неприглядным будущим.

Она увидела, как к воротам подъехал полицейский автомобиль. Из него вышел… Отец?! Нет-нет, что-то не так! Не так! Сердце будто сжали ледяные плиты. В сознании промелькнули образы темных силуэтов, выходящих из леса Страны чудес. Она наклонилась вперед, прильнув к окну, и ощущая, как свело от страха живот.

– Привет, дружок, – проговорил Черномор, надвигаясь на охранника.

Тот пятился, вытаращив глаза, и мямля что-то нечленораздельное. Дойдя до бордюра дороги, он споткнулся, упал и пополз, отчаянно упираясь ногами в землю, и не отрывая взгляда от дыр на лице чудовища. А потом охранник закричал.

– Спокойно, парень. Спокойно. Это же я, неужели не узнал? – с наигранной обидой произнес Черномор. – Хозяина не узнаешь? Ай-я-яй! – он покачал головой. – Нехорошо это. Очень нехорошо, – внезапно его мозг пронзила боль, по лицу прошла судорога.

Охранник уперся спиной и затылком в стену будки и попытался подняться. Он больше не кричал, но дышал так, будто ему не хватало воздуха. Рука метнулась к кобуре под пиджаком…

Боль прошла столь же резко, как и началась. Черномор усмехнулся, верхняя губа нервно дернулась. Изо рта и глазниц черными струями вырвались нити, вмиг опутав голову охранника лоснящимся коконом.

Выстрел.

Пуля пробила Черномору легкое, но тот лишь дернулся, продолжая заражать жертву.