Русская власть. Опыт деконструкции

Эта миссия была абсолютно тотальна. В центре нее – царь, непосредственно предстоящий Богу. А значит, он изначально враждебен любым притязаниям Церкви на независимость. И именно в этом ключе стоит рассматривать войну Боголюбского с Новгородом. Ведь он был, своего рода, теократической республикой, во главе с архиепископом, а вовсе не «торговой олигархией», каковой его всегда стремилась представить Московская пропаганда.

Владыка являлся верховным арбитром по отношению к иным выборным магистратурам, ведь он единственный избирался пожизненно. Причем процедура предусматривала механизм, при котором «глас народа» сочетался с Волей Божьей. Вече выбирало трех кандидатов. Но решающий голос предоставлялся Господу. Жребии с именами кандидатов клали на престол собора Святой Софии. И тот, который вытягивали после литургии, и определял того, кто займет Новгородскую кафедру. В сфере светских полномочий архиепископа были дипломатия, а также контроль над торговлей и землепользованием. Он мог не только принимать участие в вече, но и созывать его. Распоряжался внушительными земельными владениями и даже располагал собственными вооружёнными силами – «владычим полком».

Через год после разгрома Киева суздальская рать (это снова была коалиция князей, хоть и не такая большая) явилась на берега Волхова. Причем, что характерно, богобоязненный князь Андрей оба похода осуществлял Великим постом, когда сие на Руси было отнюдь не принято. То есть киевская и новгородские операции проводились с особым цинизмом. Или же, исходя из сознания своей высшей роли, не обусловленной никакими общими нормативами.

Но на этот раз он был наказан. Ратью снова командовал сын Андрея, Мстислав. А во главе новгородцев – князь Роман, сын другого Мстислава, изгнанного из «матери городов русских». То есть в случае успеха Новгород ждала судьба, несомненно, не менее лютая, нежели Киев. Князь Андрей успешно десакрализовал бы оба исконных центра Руси, и ликвидировал бы два ее альтернативных проекта.

Но время для этого еще не пришло. Богородица, которая, как верил Андрей, на его стороне, защитила город от разорения и поругания.

«…И бишася в[е]сь день, и к вечеру победи я князь Роман с новгородьци силою крестьною, и Святою Богородицею, и молитвами благовернаго владыкы Илие месяца феураря в 25 [день], на святого епископа Тарасия», – сообщает Новгородская Первая летопись. Суздальский источник также признает сокрушительное поражение: «…И многы избиша от наших, и не успевше ничтоже городу их».

Новгородцы объясняли победу отнюдь не собственной удалью. В середине XIV века в Новгороде было создано сказание, посвященное Суздальской войне 1169/70 года, – «Слово о Знамении Пресвятой Богородицы». Победа осмысливается как центральное событие всей новгородской истории. Молитва архиерея и стойкость простых горожан спасли «республику Святой Софии» от угрозы торжества тирании.

Согласно легенде, в третью ночь осады архиепископ, пребывавший в молитве об избавлении города от гибели, услышал глас, велевший ему идти в церковь Святого Спаса на Ильине улице, взять там икону Пресвятой Богородицы и выставить ее на укреплениях, окружавших город. Архиепископ обратился с мольбой к Пречистой:

– «…Ты бо еси упование наше и надежа наша и заступница граду нашему, стена и престанище и покров всим крестьяном, на Тебе бо надеемся и мы грешнии. Молися, Госпоже, Сыну своему и Богу нашему за град наш! Не предажь нас врагом нашим грех ради наших! Услыши, Госпоже, плачь людей сих и приими молитву раб Своих! Избави ны, Госпоже, град наш от всякого зла и от супостат наших!»

Согласно преданию, во время пения кондака икона сама сдвинулась со своего места. И архиепископ вынес ее на стену, которую суздальцы осыпали стрелами. Одна из них ударила в Образ. Иконный лик повернулся к городу. И все увидели слезы, катящиеся из глаз Богородицы.

Автор «Слова» пишет: «О великое страшное чудо! Како се можаше быти от суха древа?! Не суть бо се слёзы, но являет знамение милости Своея. Сим бо образом молится Святая Богородица к Сыну Своему и Богу нашему за град наш не дати в поругание врагом нашим…умилосердися Господь нашь на град нашь молитвами Святыя Богородица, попусти гнев Свой на вся полкы рускыя…покры их тма», «якоже при Моисее», «и ослепоша вси, и начаша ся бита межи собою». Новгородцы в этой ситуации, конечно, не растерялись, «и изидоша на поле: овыи избиша, а прочая изимаша руками».

Одним словом, разгром был полный. Богородица, по молитвам архиепископа и чад его, князя прогнала. Решить новгородский вопрос Боголюбскому не удалось. Но он завещал эту задачу потомкам.

То есть мы видим, что авторитарная стратегия Московских князей была вовсе не заимствована у монголов. Она была инспирирована сознанием своей особой миссии – утверждения Руси, как Нового Израиля, избранной Богом земли. Причем избранной именно в апокалиптической перспективе. И впервые цель эта была задана Андреем Боголюбским.

И идея отождествления Руси с Новым Израилем не только не забывается и не отходит в тень, напротив, она становится, со временем, основой самоидентификации Московии и ее правителей.

В дальнейшем модель перенесения столицы, впервые реализованную Андреем Боголюбским, воспроизводит Иван Грозный, выехав в Александрову слободу и увезя с собой московские святыни. Если Андрей Боголюбский упорно стремился поставить под свой контроль Новгород, то Иоанн Васильевич громит его с не меньшей беспощадностью, чем войска Владимирского князя Киев. И тоже вывозит оттуда святыни. Иван Грозный был первым венчанным царем Руси. Но Андрей Боголюбский еще в XII веке именовался современниками царем.

На каком основании? Ведь в Константинополе сидел на престоле православный император. Очевидно, что князь ассоциировал себя с библейскими царями Давидом и Соломоном, о чем и свидетельствуют рельефы построенных им храмов. Поэтому его избранность не была связана с преемственностью византийской «царственности».

И наконец, наиболее ярко и последовательно модель переноса столицы реализует первый Император России Петр Великий. И строит абсолютно гибеллинскую империю.

Впрочем, хотя Российское самовластие имеет вовсе не татарские корни, без Орды этот проект вряд ли мог бы состояться. Ситуация, в которой оказалась Северо-Восточная Русь после гибели Боголюбского – тому наглядное свидетельство. Тирания Боголюбского была обречена. Надо было еще переформатировать сам народ…

«Князь Андрей был суровый и своенравный хозяин, который во всём поступал по-своему, а не по старине и обычаю. Современники заметили в нём эту двойственность, смесь силы со слабостью, власти с капризом… Проявив в молодости на юге столько боевой доблести и политической рассудительности, он потом, живя сиднем в своём Боголюбове, наделал немало дурных дел: собирал и посылал большие рати грабить то Киев, то Новгород, раскидывал паутину властолюбивых козней по всей Русской земле из своего тёмного угла на Клязьме. Повести дела так, чтобы 400 новгородцев на Белоозере обратили в бегство семитысячную суздальскую рать, потом организовать такой поход на Новгород, после которого новгородцы продавали пленных суздальцев втрое дешевле овец, – всё это можно было сделать и без Андреева ума. Прогнав из Ростовской земли больших отцовских бояр, он окружил себя такой дворней, которая в благодарность за его барские милости отвратительно его убила и разграбила его дворец… Со времени своего побега из Вышгорода в 1155 году Андрей в продолжение почти 20-летнего безвыездного сидения в своей волости устроил в ней такую администрацию, что тотчас по смерти его там наступила полная анархия: всюду происходили грабежи и убийства, избивали посадников, тиунов и других княжеских чиновников», – такой итог активности князя Андрея подвел Ключевский.

Глава II

План Барбароссы

Верона – Москва

Ромео и Джульетта были обречены. И в этом виноват не трагический гений Шекспира. Виновата их партийная принадлежность. Жених, как известно, принадлежал к роду Монтекки, а невеста была Капулетти. Но из-за чего эти две семьи друг друга так люто ненавидели? За перипетиями рокового сюжета самое главное уходит в тень. Но это противостояние было именно самым главным не только в масштабах Вероны, но и для всей Европы.

Монтекки были гибеллинами, а Капулетти – гвельфами. Так именовали себя сторонники, соответственно, императора Священной Римской империи и папы Римского.

Но дело было не в симпатиях и антипатиях. Речь шла о фундаментальных принципах власти. То, что ее источник Бог, для средневекового человека было очевидно. А вот кому Он ее делегирует: первосвященнику, который и распоряжается ею от лица Господа, или непосредственно Императору? В последнем случае от духовной власти требовалось только ритуалом помазания и коронации подтвердить, удостоверить факт божественного избранничества.

Из этих двух подходов вытекали прямо противоположные политические теории и практики. Так, сторону гвельфов часто принимали города-республики, чью независимость от тотальных притязаний императоров гарантировали папы. И наоборот, всякие мелкие тираны, вроде тех же Веронских Делла Скала, избирали покровителями Германских владык.

А среди последних самым ярким, можно сказать, модельным персонажем был Фридрих Штауфен, он же Барбаросса («Рыжебородый»). Само имя «гибеллин» считают искаженным на итальянский манер названием одного из замков Штауфенов – Гаубелинга. Ну, а их враги, гвельфы, назывались так в честь противника того же Барбароссы, герцога Саксонского Генриха Вельфа.

Как утверждал Юлиус Эвола, «согласно теологии гибеллинов, Империя, как и Церковь, является учреждением, имеющим сверхъестественный характер и исток. Она обладает священной природой, поэтому, в частности, в раннем Средневековье царский сан был почти равен священническому (действительно, обряд помазания на царство лишь незначительными деталями отличался от рукоположения в епископы). На основании этого гибеллинские Императоры, будучи выразителями вселенской и наднациональной идеи, олицетворяя собой – согласно характерному выражению того времени – lex animata in terris, то есть являя собой живое воплощение закона на земле, противостояли притязаниям священничества на гегемонию, поскольку после надлежащим образом проведенного обряда миропомазания над ними стоял только Бог».

Барбаросса посылает Боголюбскому в дар драгоценные наплечники-армиллы, делегирует в далекий Владимир подвластных ему северо-итальянских зодчих. С чего бы? Зачем императору, чье имя гремит от Рима до Палестины какой-то «медвежий угол» и его сверхамбициозный повелитель? Ответ – это братство, единство монархов, одинаково понимающих природу власти.

Причем Боголюбский идет, пожалуй, даже дальше Барбароссы. Он заявляет о явлении ему Богоматери. То есть он получает благословение на свои свершения непосредственно от Царицы Небесной. И он, в благодарность, активно утверждает Ее культ на Северо-Востоке Руси. Боголюбский гибеллин? Конечно, немедленно придут на память вполне бездоказательные публикации о его «тамплиерстве». Но в случае его гибеллинства нет нужды фантазировать о тайных встречах «властителей мира» и заключении ими некоего союза. Мы просто видим, что князь Андрей действовал, исходя из гибеллинской доктрины. И нелепо было бы предполагать, что он о ней не знал, находясь в контакте с Барбароссой.

Характерно в этой истории то, что, похоже, Барбаросса, если и не видит Андрея себе ровней, то по крайней мере, рассматривает как партнера. А вот, уже сам Боголюбский не стесняется равняться с василевсом Империи Ромеев Мануилом.

В честь своей победы над волжскими булгарами Андрей учреждает 1 августа новый церковный праздник (инициатор именно он, а не священство) память Всемилостивому Спасу и Пречистой Его Матери. Теперь наш простой и немудреный народ именует этот праздник-символ гибеллинской идеи, «медовым Спасом».

В Слове об установлении праздника сообщается ни много ни мало, что он был введён совместно князем Андреем Юрьевичем и императором Мануилом Комнином: «…Благочестивому и верному нашему цесарю и князю Андрею уставлыцю се праздновати со царемъ Мануилом повелениемъ патриарха Луки и митрополита Костянтина всея Руси и Нестера, епископа ростовьскаго».

При этом утверждается, что после победоносной битвы «И воротився от сеча, вси видеша луча огнены от иконы Спаса нашего Владыкы Бога, и весь полк его открыть». Более того, в далеком своем далеке эти лучи якобы созерцал и император Мануил, также одержавший в этот день победу над сарацинами.

Принципиально важно, что вся операция против булгар-мусульман была оформлена Андреем как крестовый поход. Для этого ему и была нужна такая мистическая перекличка с Мануилом, кстати, одним из наиболее рыцарственных и прозападных византийских императоров.

Но вот, незадача, 1 августа 1164 года никаких побед византийцы не одерживали. А с этой календарной датой у них соотносился совсем другой праздник – «Происхождения Честных Древ Креста Господня». О возникновении этого праздника в греческом Часослове 1838 года говорится следующее: «По причине болезней, весьма часто бывавших в августе, издавна в Константинополе утвердился обычай выносить Честное Древо Креста на дороги и улицы для освящения мест и отвращения болезней. Накануне, 31 июля, износя его из царской сокровищницы, полагали на св. трапезе Великой церкви (Софии). С настоящего дня и далее, до Успения Богородицы, совершали литии по всему городу и крест предлагали народу для поклонения. Это и есть предъисхождение (???????) Честнаго Креста».

То есть мы, похоже, имеем дело со средневековой пропагандистской акцией, имевшей главной целью встать «цесарю Андрею» в один ряд с царем Мануилом. Впрочем, по крови, он имел на это некоторые права. Внук Владимира Мономаха, и соответственно, правнук некой родственницы византийского императора Константина (возможно, дочери, но сие не доказано), под той же фамилией. Сам Владимир был первым браком женат на Гите Уэссекской, дочери Гаральда Годвинсона, последнего англосаксонского короля, побежденного в битве при Гастингсе Вильгельмом Завоевателем. Опять же, спорят, был ли Юрий Долгорукий конкретно ее сыном, или второй супруги Мономаха. Однако, многие исследователи этого периода именно «англичанку» считают бабкой Боголюбского. И это, не говоря о разветвленных скандинавских конунгских корнях князя.

Ну, и наконец, главная тайна Андрея – где он провел свою молодость? Первое упоминание о нем в летописях – 1146 год – Андрей вместе со старшим братом Ростиславом идут в поход на Рязань. Но, по всем расчетам, ему должно было быть около 35 лет…

И в этом, и в прочих походах он проявляет себя не просто как отважный, но очень умелый воин. Святая Земля? Тамплиеры? Европа? Впрочем, это уже зона гипотез, не основанных ни на каких документах. И мы в нее не пойдем.

Мерлоны и белый клобук

Но если есть гибеллинская идея, должна быть где-то рядом и гвельфская. И она явно являет себя во враждебном Андрею Новгороде – республике, где высший магистрат – Архиепископ (он и судит, и курирует дипломатическую сферу и даже земельные отношения), и где какая-либо сакральность светской власти вообще отрицается. Князя могут призвать, и могут изгнать, используя, со временем, фактически, как кондотьеров вольные итальянские города.

Характерный момент – мерлоны (зубцы) Кремля много позже итальянские мастера исполнят в виде ласточкиного хвоста (знак гибеллинов – убедитесь в Вероне той же). Относительно кремлевских зубцов, даже серьезные историки дают совершенно несерьезное объяснение: мол, итальянские мастера прикинули, что великий князь Иван III уж точно папу Римского не чтит, значит, сделаем «хвостатые». Но в Средние века к символам относились максимально серьезно. И значит, этот гибеллинский знак нечто реально означал и для московского владыки, через триста лет после смерти Боголюбского.

«Повесть о Белом клобуке», судя по всему, возникает уже после возведения краснокирпичных Кремлевских стен. Но она – своеобразный ответ на это утверждение московского могущества. Как ни странно, часто ее рассматривают в одном идейном ряду с теорией о «Москве Третьем Риме». Но она ей прямо противоположна.

Вникнем: «В то время в Великом Новгороде архиепископом был Василий, постничеством и всякими добродетелями прославленный. И вот однажды ночью, когда молился он Богу, присел отдохнуть и, чуть задремав, увидел он явственно ангела Господня, кроткого видом и светлого лицом, который предстал перед ним, в белом клобуке, очень похожем на те, что носят монахи. И, перстом руки своей показав на главу свою, тихим гласом изрек: “Василий, клобук этот белый, что видишь ты на моей главе, из Рима. В давние годы христианский царь Константин создал его для ношения на голове во славу римского папы Селивестра. Но господь-вседержитель не позволил быть тому в тех землях из-за впадения в ересь скверных латинян. Ты ж поутру гостеприимно выйди из города встречать посланцев патриарха и тот ковчежец, что несет епископ; в нем на золотом блюде белый клобук такой, как видишь, – прими его с благочестием. Этот белый клобук знаменует собой светлое воскресение Христа через три дня после распятия. И носи отныне клобук на своей голове, и все остальные после тебя архиепископы также пусть носят его на голове. А заранее его тебе потому показал я, чтобы ты уверовал и потом уж не сомневался”. И, сказав так, исчез».

Естественно, наутро сон сбывается: «И долго потом из многих городов и царств приходили в Великий Новгород люди и словно на чудо какое дивное взирали, видя архиепископа в белом клобуке, и поражались снова, и во всех странах и царствах рассказывая».

То есть повесть сия о том, что первосвятительская святость переносится из Рима в Константинополь, а из него – в Новгород. И ровно о том же, кстати, предание о чудесном перенесении Тихвинской иконы Божьей матери из Константинополя в Новгородскую землю. Москва ни в одном случае и не поминается, так же, как и великий князь.

То есть, опять же, никоим образом не утверждаем, что легенда эта отражение неких контактов с гвельфами (хотя, в Новгороде, кто только ни бывал). Но очевидно, что здесь провозглашается сакральность града на Волхове, причем, чисто священническая по своему генезису. Никакого имперства и в помине!

Надо отметить, что с жестким и концептуальным противостоянием Священства и Царства русские люди познакомились очень рано. Через посредство несчастной внучки Ярослава Мудрого, родной сестры Владимира Мономаха, Евпраксии Всеволодовны, в европейских источниках Адельгейды. Она оказывается буквально в эпицентре конфликта императора и папы, причем, опят же в Вероне.

В 80-х годах XI века она выходит замуж за Генриха Штадена, маркграфа Саксонской Северной марки. Тот был не чужой человек русским князьям – родственник жены великого князя киевского Святослава Ярославича, Оды. Вскоре после свадьбы Генрих умирает. Но Евпраксию-Адельгейду замечает тезка ее усопшего супруга, император Священной Римской империи Генрих IV. 14 августа 1089 года магдебургский архиепископ Гартвиг в Кёльнском соборе обвенчал их.

Но Генрих был персонаж очень непростой. Он давно и яростно боролся против примата папской власти. И всего за два года до свадьбы перенес страшное унижение – босой и во власянице вынужден был идти каяться в папский замок Каноссу. И породил тем самым крылатое выражение «пойти в Каноссу». У него не было выхода – понтифик Григорий VII отлучил его от Церкви. И соответственно, германские князья могли совершенно с чистой совестью отказаться ему повиноваться. Что многие и не замедлили проделать.