Один день. Три новеллы о необратимости

Моей жизни.

8. Все повторяется

Знаешь, в последние несколько недель я вспоминаю твоего отца все чаще. Все чаще я вижу в тебе его. Ты взрослеешь и вы становитесь все больше и больше похожи. Все повторяется. Безвыходно, без вариантов. Не знаю плохо это или хорошо. Мальчик всегда живет в мужчине. Мужчина в мальчике. Твой отец так и не вырос когда то, так и не повзрослел и потому не смог жить по правилам. А ты… После нашего несчастья мне казалось порой, что ты в свои двенадцать лет намного мудрее, сильнее, бесстрашнее большинства людей, проживших много дольше, чем ты. И в то же время – ты вечный ребенок. Идут дни и я замечаю, как ближе к концу… ты… ты будто бы возвращаешься обратно к детству. Как это случается у стариков.

Митя, я теряю тебя! Теряю тебя, также как когда-то потеряла твоего отца. Но он ушел стремительно. В один миг не стало его, словно умер, а ты покидаешь меня медленно, мучительно. Угасаешь на моих глазах. И ты не представляешь, как я счастлива, когда поутру, заходя к тебе в комнату слышу, как ты дышишь, вижу это. Да, каждый день я ликую от того, что ты проснулся. Каждый новый день, которых становится у нас с тобой все меньше и меньше.

Нет, я не выдержу твоей смерти. Я не смогу и взглянуть на тебя мертвого (Господи, какое же страшное слово!). И еще и потому ухожу.

Много причин я привела, правда? И все они ничтожны. Но сердце требует оправданий, чтобы продолжать биться. Лучше запомнить тебя живым, улыбающимся, несмотря ни на что всегда радостным. Как же тебе это удается, мой милый мальчик? Мой сын. Быть таким сильным. Уйти, выдумав себе историю, где ты будешь жить всегда, пока жива я. Книжка с белой безымянной обложкой, где все мы вместе и счастливы.

Однако с некоторых пор и в твоих глазах я тоже начала замечать это угасание. Почти каждый день ты смотришь куда-то в стену, а потом лежишь, не шевелясь, с закрытыми глазами, но я знаю, что ты не спишь. Ты уходишь в себя. Куда-то очень далеко. И я боюсь, что когда-нибудь ты не вернешься оттуда, даже если я буду рядом.

Да, в последние несколько недель я вспоминаю твоего отца все чаще. Вспоминаю тебя здорового, всех нас в то время, когда мы были вместе и словно переношусь в тот короткий светлый отрезок нашей жизни. Я будто бы пытаюсь скрыться в прошлом от настоящего. Более того, мне хочется вернуться в прошлое и, нет, не сделать так, чтобы все было по-другому, а просто остаться там жить навсегда, в этом одном моменте и чтобы ничего не менялось, не двигалось вперед. Да, время лечит, но и многое, очень многое рушит и отнимает. В конце концов, оно просто забирает самое себя у нас. Так пусть лучше время не начинается вовсе, не рождается, пусть его совсем не станет.

Наверное, я схожу с ума, но иногда я думаю, что могу ещё найти твоего отца, воссоединиться с ним и этот момент тогда станет билетом в прошлое. Я представляю, как, встретившись, мы пойдем с ним, взявшись за руки, в нашу первую маленькую квартирку. Мы называли её «коробочкой», когда только начинали снимать, ты был ещё совсем маленьким. Ключи чудесным образом отыщутся во внутреннем кармане его пальто. И в квартире, конечно же, никого не будет. И вся обстановка будет прежней, той самой, какой сделали её мы. Даже запахи те же. На выходных мы любили печь шарлотку. На кухне всегда еле слышно играло радио «Маяк» с этой ностальгической мелодией из песни «Подмосковные вечера» на заставке перед новостями. В окно спальни льет свет. В доме становится сразу же намного теплее, чем на улице. И потому нас слегка размаривает. Совершенно ничего не хочется делать – ни есть, ни пить, ни разговаривать. Вокруг витает какое-то ощутимое блаженство и нам достаточно того, что мы есть, что мы рядом, можем дотронуться друг до друга. Мы раздеваемся, ложимся в постель и просто засыпаем в обнимку. А проснувшись поутру, я понимаю, что чудесным образом оказалось в раю. Мы молоды, мы вместе, тебе всего лет шесть не больше. Воскресное утро, ты неуклюже, как медвежонок забираешься к нам в постель. Выходной и мы с чистой совестью позволяем себе поваляться в кровати дольше обычного. Вот так втроем. И вроде бы ничего не происходит. Совсем ничего примечательного, но я ощущаю себя беспричинно и бесконечно счастливой. Потому что мы единое целое в этот момент. В этот миг мы – бессмертны!

Рай – это прошлое, это застывшие теплые сердцу воспоминания.

Знаешь, существует такая теория, что пространство и время существовали всегда, что все повторяется в каком-то бесконечном цикле. И возможно, мы с тобой живем, такие, какие есть сейчас уже в тысячный раз и столько же ещё будем. А это значит, что спустя миллиарды лет у нас будет ещё один шанс. Ещё одна жизнь, которая возможно сложится чуточку иначе. А может и будет такой же – какая разница, главное, что мы обязательно встретимся вновь.

Помнишь, несколько дней тому назад тебе снился сон про птицу? Так вот этой птицей была я. И я чувствую, что ты это тоже понял.

Тогда я не дала тебе ответа на твой вопрос и потому хочу сделать это в моем письме: может быть спустя долгое время, может быть в следующей жизни, но…

Да, мой мальчик, птицы всегда возвращаются.

Все повторяется, мой милый мальчик, все идет по кругу.

9. Прошлое не умирает

Прошло уже шестнадцать лет, как папа ушел от нас, но я отлично помню его. Вернее, все в нем кроме лица целиком, кроме готового образа, понимаете? Большие темные глаза, что никогда не юлили, не ходили из стороны в сторону – он всегда смотрел глаза в глаза и меня так учил; густые черные волосы, которые слегка завивались сзади за ушами, если он долго не стригся, теплые ладони, что всегда пахли газетной краской. И эта манера шутить с очень серьезным, просто каменным видом, отчего становилось ещё смешнее. Сутулость, острый кадык, вызывавший потаенное отвращение и, конечно же, здоровенный крюк носа, над которым мы вечно смеялись всей семьей. Но стоит попытаться собрать все в кучу – камера внутреннего глаза – того, что обращен к памяти, моментально сдает в фокусе и от отца остается одна мутная размытость, заключенная в абрис.

Мама говорит, что я очень на него похож. Наверное, она права.

В последнее время, я все чаще думаю о нем. Я представляю, как он возвращается. Возвращается, чтобы забрать нас с мамой отсюда – с этой постели, которую я ненавижу, из этой квартиры, из этого города, страны, мира! Маме стало бы в сто раз легче тогда со мной. Да и мне тоже.

Я часто вспоминаю один момент из детства. Мне было лет шесть, не больше. Это был прекрасный весенний денек. Один из первых по-настоящему теплых. Было воскресенье. Я встал поздно – часов в одиннадцать и удивился, почему это меня ещё не разбудили! Оказалось мама с папой сами ещё залеживаются в кровати. Я украдкой заглянул к ним в спальню. Мама была прекрасной и сонной, а отец уже листал какую-то книжку. Они лежали под одеялом. Мама увидела меня и звонко рассмеялась, слегка запрокинув назад голову. Она была ещё заспанная и такая красивая!

– Маленький шпион! – сказала она, и позвала меня к ним.

Я завалился, как медвежонок, прошелся отцу по животу, конечно же, специально. Чуть не смял листы книги, из-за чего папа громко цыкнул, но не сердито, больше смеха ради. И прижался к маме, завалившись между ними в белоснежное согретое их сном белье. Свет лился в окно. Было тепло и спокойно. Мама обняла меня, переглянулась с отцом и они загадочно улыбнулись, словно мысленно сказали друг другу, что-то приятное. Мы молчали. Время текло очень медленно. Ничего не происходило. Совсем ничего примечательного, но я ощущал себя тогда максимально живым и бесконечно счастливым. И от того как будто бессмертным.

Прошлое не умирает. Кажется, в нем мы будем вечно, мы остались там жить навсегда. У меня есть такая теория, что прошлое не просто проходит, оно не исчезает, не стирается временем, а где-то остается, словно записывается и храниться на жестком диске. Оно продолжает жить и мы вместе с ним. Вернее, множество нас в каждом из таких замечательных мгновений. И знаете, мы там, в этих остановившийся мирах прошлого не воспринимаем свою жизнь, как «день сурка». Наоборот, наслаждаемся им. Как мы, например, наслаждаемся удачной фотографией, запечатлевшей нас в радостный момент – навсегда застывшие с улыбками на лицах, веселыми глазами. Мы же можем обращаться к такой фотографии тысячи раз за жизнь и никогда не переживаем, что на ней со временем ничего не меняется, что мы там такие же живые, нас это вполне устраивает, нам нравится это.

10. Письмо

Одевалась в холоде. Рано и не слышно. Ушла как вор, не хлопая дверью. Как трус. Не заходя к тебе в спальню. Последний раз я запомню тебя вчерашним. Когда ты, улыбаясь и хвастаясь – одними глазами, сгоняя тень улыбки с бледных губ, рассказывал мне что-то новое из Интернета.

Я люблю тебя. Люблю. Ещё люблю. И потому не могу не уйти. По-дурацки звучит. Страшнее всего понять, что её больше нет. Почти нет. Это как носить мёртвое дитя – чуя сердцем, но, не признаваясь себе до последнего.

Самое жуткое для меня, когда ты окончательно станешь моим – долгом – уделом – крестом! Мой крест. Отчего эти слова звучат так страшно? Потому что нести крест, не желая телом избавления, сердцем не ища успокоения, не переступая через волю, не притворяясь, не изнывая от ноши – невозможно. Способен ли на такое человек, не лукавя, не страдая тайком, не желая в слезах иной участи? Ведь такое лицемерие хуже убийства, хуже любого предательства! Способен ли на такое человек…

Я взяла с собой денег. Паспорт. Схватила ручку, твою фотографию… из первого класса, где ты без одного зубика, и папины записки. Всю охапку. Забила ими сумку доверху, бездумно как-то, соломой будто.

Наплевала на гадкую незамерзающую лужу за нашим домом и протоптала, как будто так и нужно, прямо по ней! В холодной жиже по колено. Ты бы смеялся.

Я не знала, куда идти, просто следовала слепой интуиции, какой-то глупой траектории, шла за вспыхивающими воспоминаниями. Проходила и видела и чувствовала, как они сгорают за спиной. Уходят куда-то, где уже не больно. Откуда их не достать. Теряла их специально, оставляя рубцы, но продлевая жизнь.

Трамвай подхватил меня случайно. Он вынырнул как-то бойко, что и не откажешь. Мы ездили в нём с тобой. Ты всегда уступал мне место. И другим дамочкам. Совсем по-взрослому. Они умилялись. Ты раздражался.

Сошлось само по себе спустя три остановки. Арка. Проход. Наш рынок. Тучные тётки только собирали свои палатки. Минула его насквозь. Как обычно. Заглянула чуть в одежду, крюк по продуктам и через цветы и игрушки прочь.

На остановке, что подле картинной галереи, в которой мы так и не побывали с тобой, на ощупь выдернула лист из толпы слов, скомканное тельце одной из записок и решила на их оборотной пустой стороне нашей общей несбывшейся жизни написать тебе письмо.

Хожу, как сумасшедшая. Не могу решиться. Или решила давно, но медлю. В магазине за галереей купила воды. Сделала глоток и сунула бутылку в сумку. Брела, тащилась, заглядывала без мысли, просто так – в магазины, мерила платья, сапоги, пообедала в кафе, выпила кофе, кружила и продолжала письмо, где только могла присесть и думала. Думаю. О тебе. О нас. О том, как могло быть.

А дальше по бульвару вниз. Лавки – ни друг напротив друга, а по диагонали. Неправильно так. Так никто не сможет встретиться взором, познакомиться, найти человека. Одни косые взгляды и собственный круг. Пересечения нужны, как на дорогах перекрестки. На них хоть и часты аварии, но как бы мы жили, если бы ходили только по параллелям.

Я присела на одинокую, пустую. И вот пишу. Описала всё до того, как нашла себе очередное место для отдыха. Ставлю точку и иду дальше, чтобы чуть позже написать ещё что-нибудь. Мир большой. Бумаги много. Маленький день. Мало времени. Я тяну до темноты, потому что она скрывает, в ней уже нет смысла скрываться. Жду мрак, который обнажает, который поможет закончить нашу историю.

Я снова здесь. На этих страницах. А значит с тобой, читающим. Возможно, перечитывающим эти строки. Тебе больно? Ты ненавидишь меня? Лучше бы так. Если злишься, когда чувствуешь… значит жив.

Я гуляла по скверу. Где памятник. Там деревья были, словно их посыпали сахаром, подтопили его, а затем быстро сунули в морозилку. Очень чудные деревья бывают на стыке сезонов. Ещё бродила по площади. Люди шарахаются от меня. Они все спешат с – на – в – к – для, а я, как неприкаянная. В одном из заулков удивилась забытому магазинчику букинистики (думала, он уже закрылся давно), купила тебе книгу. Сначала взяла, не могла не взять, а потом только поняла, что она для тебя. Обернула, как всегда, чтобы вместо обложки был белый лист. Я купила тебе книгу, которую уже никогда не подарю. Но она всегда будет со мной, как символ нашей встречи. Что если судьба сказочным образом сведет нас? Тогда я отдам её тебе вместо слов о прощении. Мне кажется, не бывает не отданных подарков. Они хранятся где-нибудь в ожидании своего человека. Возможно в вечности, может она и существует, чтобы хранить в себе забытые и потерянные вещи, которые рано или поздно найдут своих людей. Ведь эта книга именно для тебя. Да, такие вещи обязательно где-нибудь остаются.

Была на холме. Дошла до закусочной у музея и купила маленькую пиццу практически из одного теста и выела серединку. Булку скормила наглым голубям. Мы постоянно делали так с тобой. И с ним.

Купила конверт. Красивый, большой.

Гуляла у реки. Там холоднее. Дошла до самой ивы, где мы прятались на минутку с твоим отцом, чтобы поцеловаться пока ты играл с ивовым прутом. Поднялась на мост и, перейдя речку, натянувшую истончившийся лёд, как кожу нарыв, прошлась по Ильинке. Каждый метр, каждый вид, каждый шум и запах – я сопровождала воспоминанием, картинками из нашей прошлой жизни – вспоминала и стирала, уходя куда угодно прочь. Топила их в воде, забывала, как бы невзначай на лавке, оставляя на дороге, меняла на силы идти дальше.