Мент. Ликвидация

– Смысла действительно никакого. Если только на моё бесчувственное тело любоваться, так в этом красоты мало.

Тут в палату заглянула медсестра.

– Настя, тебя дежурный врач зовёт.

– Мне пора, – сказала дочь Константина Генриховича. – Поправляйтесь, Жора.

– Обязательно, – пообещал я.

Перед тем, как уйти, Настя задержалась.

– Скажите, Жора, а эта девушка… ну, моя тёзка… Если вы её так любите, почему она не навещает вас?

– Потому, что её больше нет, – сказал правду я.

– Простите, – вздрогнула Настя.

– Всё нормально, не берите в голову. Вы же не знали.

Девушка кивнула и вышла.

Помню, на прежней работе обычно шутили: попадёшь в больничку – выспишься. Госпиталей мне довелось пройти немало, и ни в одном так и не удалось как следует отоспаться. Постоянно что-то мешает или будит.

Так и в этот раз: сначала полночи провалялся, погрузившись в глубокие думы, а спозаранку уже забегали-засуетились медсестрички и санитарки, так что о сне пришлось позабыть.

В палате кроме меня лежали ещё двое, все тяжелораненые, время от времени кто-то начинал стонать, да и я, наверное, давал «прикурить» медперсоналу, пока валялся без чувств.

Что касается одолевавших мыслей, все они сводились к простому, как лом в разрезе, выводу: я по-прежнему пребываю в Советской России 1922 года. Хоть какая-то стабильность в моём положении.

Если и впрямь пойду на поправку, впереди ещё куча недоделанных вещей: банды Алмаза и Конокрада ещё на свободе, да и другой сволоты – надоест выводить.

Врач при дневном обходе осмотрел меня и обнадёжил, что я на пути к выздоровлению. Рана затягивается хорошо, да и последствий оказалось не так много, как сначала думали эскулапы.

Вечером ко мне заглянули первые посетители: Леонов и Лаубе. Стоило только посмотреть на них, как стало ясно: мужики, что называется, «спелись». Оба сыщика, старый и молодой, стали друзьями – не разлей вода.

– Ну, что происходит за стенами больнички? – сразу же поинтересовался я.

– Вот же повезло с начальством, – усмехнулся Леонов. – Ещё дырку в груди толком не заштопали, а уже про дела спрашивает. Нормально всё, покуда справляемся. Сразу скажу: сводки таскать вам в палату не буду – меня за это дочка Константина Генриховича пристрелит. Настрого приказала, чтобы мы вас рабочими вопросами не беспокоили.

– Настя – умница. Она знает, как много вы для меня сделали, потому и очень переживает за вас, – подтвердил Лаубе.

– Насте, конечно, огромное спасибо за заботу, но я уж сам как-нибудь решу, чем занимать голову, – сказал я. – Я понял, что, в общем, справляетесь. Давайте тогда о частном. Филатов стрелял в меня, я в него. Что с ним?

– Похоронили, – вздохнул Леонов. – Больно метко стреляете из шпалера, товарищ Быстров.

– То есть признания в убийстве Токмакова из него теперь не вынешь…

– А зачем? Показаний Каурова вполне достаточно. Ему брехать смысла нет. Так что это убийство раскрыто, виновник понёс заслуженное наказание, – ответил Пантелей.

– Тоже верно. С Кравченко что?

– Чекисты его крутят и вертят. Нам, само собой, ничего не говорят, только Жаров вроде как намекнул, что кончики от Кравченко куда-то наверх потянулись, вплоть до Москвы.

– Ну, а сам Архип?

– Да в порядке Архип. Грозился заскочить при оказии – его ведь теперь в губернии вместо Кравченко ставят. Пока принимает дела и должность. Смушко, начальник губрозыска, каждый день звонит, о вашем самочувствии спрашивает.

– Друг мой, Аркаша Зимин, телеграмму прямо с вокзала отбил. Выехал к нам, скоро будет, – порадовал меня Лаубе.

– Здорово, Константин Генрихович! Мы без эксперта – как без рук, – признался я.

– Так и Константин Генрихович с Громом – большие молодцы! Помогли на днях по горячим следам грабёж лавки раскрыть. Хозяин на ночь запер – утром пришёл: замок сорвали, всё что можно – вынесли. Вызвал нас. Приехали мы, значит. Свидетелей как всегда – нет. Одна надежда на Грома. Тот только понюхал чуток и сразу вперёд. Мы за ним, еле поспевали. В итоге пёс привёл нас к воровской хазе, – доложил Леонов. – Остальное – дело техники.

– Надеюсь, обошлось без перестрелки? – посмотрел я на своего зама.

– Какая перестрелка! – махнул тот рукой.

– Эти придурки на радостях самогонки нажрались, мы их буквально голыми руками взяли. Они только на второй день в себя пришли, причём уже за решёткой. Сейчас показания дают. Оказывается, это не первая кража.

– Почаще б такие раскрытия, – порадовался я за своих.

Мы бы ещё посидели-поболтали, но явилась грозная постовая медсестра и попёрла моих посетителей из палаты. Оказывается, мне нельзя докучать (хотя какая уж тут докука – скорее наоборот) больше пятнадцати минут.

Мужики вышли, оставив в палате дежурный набор гостинцев, а я снова предался скуке. Больничная жизнь для идущих на поправку пациентов наряду с хроническим недосыпом всегда несёт в себе и такую неотделимую составляющую, как тоска. Ты тупо лежишь на койке и в промежутке между процедурами понимаешь, что, собственно, заняться-то и нечем. Читать, даже газеты, почему-то не разрешили. На разговоры по душам тоже как-то не тянуло.

Кое-кто из больных пытался флиртовать с медсёстрами, причём без особого успеха. А я не мог прогнать из головы образ так удивительно похожей на мою покойную супругу Насти. Не мог поверить, что это – совсем другой человек.

Внутри забеспокоились, заворочались прежде забытые чувства. Сначала охватил острый приступ ностальгии. Я снова вспомнил, как мы когда-то познакомились, как сыграли свадьбу, как мне долго пришлось завоёвывать доверие у её отца. А вот тёща у меня оказалась просто золотой. С первого дня сказала, что всегда будет на моей стороне, так и произошло.

Какая бы кошка не пробегала между мной и Настей, тёща никогда не подливала масла в огонь и старалась загасить конфликт.

На следующий день я уже начал вставать и потихоньку ходить, держась за стену коридора. Эти маленькие самостоятельные вылазки из палаты действовали лучше любого лекарства.

Иногда, в часы дежурства, ко мне заглядывала Настя Лаубе. Мы выходили в небольшой парк, примыкавший к больнице, и прохаживались по аллейке в тени деревьев.

Девушка оказалась интересной собеседницей. Мы могли обсуждать самые разные темы, от искусства до политики. А я… я с ней чувствовал себя прежним Георгием Побединым и, когда гулял с Настей по парку, словно возвращался в прежние времена супружеской жизни.

Иногда возникало желание рассказать девушке всю правду о себе: что я в действительности совсем не тот, кем меня считают, что по загадочной причине оказался перенесённым в прошлое, и вдобавок – в молодое, но всё же чужое тело. И что случилось с настоящим Георгием Быстровым – большая загадка для меня.

Я всё больше склонялся к мысли, что он умер, погиб перед тем как мою душу или разум, даже не знаю, как это точно назвать, заперли в его телесной оболочке.

Все нуждаются в человеке, с которым можно быть откровенным. Я – не исключение.

Потом здравый смысл брал своё. С какой стати мне грузить Настю чужими, в сущности, проблемами? Стоит ли открывать лицо?

Что она подумает обо мне? Скорее всего, примет за психа и будет считать таковым до конца моих дней.

Так что закроем этот вопрос раз и навсегда.