Шоу должно продолжаться

Шестой сменил первого, взяв у него свечу. Всё это Герман наблюдал в полном оцепенении, словно происходящее касалось не его самого, и не его девушки, а кого-то другого. Прозрачная стена представлялась всего лишь экраном телевизора. Но при последующих событиях он встрепенулся.

Тот, что брал Анжелу первым, встал меж её ног на колени и отпечатал поцелуй в промежность. Но от взгляда Германа не утаилось, что в этот момент его правая рука скрылась под алтарём, что-то доставая оттуда.

В свете танцующего пламени он увидел кинжал с огромной рукоятью, едва ли не превосходящей по размерам сам клинок. Что собирался делать с ним «чёрный халат»? Двух мнений на этот счёт быть не могло.

Герман рванулся на стену, в надежде проломить её своим весом и прекратить всё это хоть как-нибудь.

Стена не поддалась, будто была сработана из стали, а не из стекла. Герман стал сползать по нему. Его сил хватило лишь на один удар отчаяния кулаком.

Блеснуло лезвие.

Клинок по самую рукоять плавно вошёл в тело девушки. Прямо туда, куда вводили свои «орудия» «чёрные халаты».

Она выгнулась дугой.

Хлынула кровь.

Свечи задули.

Мрак окутал обе комнаты.

Воздух в той, где находился Герман, наполнился газом.

Молодой человек потерял сознание, надеясь, что это – смерть пришла за ним.

3.

Но его надеждам не суждено было сбыться. Спустя час, судя по его наручным «Casio», он очнулся. В его комнате было по-прежнему темно, а вот комната за стеклом освещалась холодным сиянием люминесцентных ламп.

Если бы вместо прозрачности стена вновь приобрела зеркальность, то Герман узрел бы в своей шевелюре седую прядь. Купаясь в синеватых лучах, посреди комнаты покачивалось обезглавленное тело девушки, подвешенное на дыбу. Невдалеке валялась груда окровавленных лохмотьев, в которых Герман не сразу признал голову Анжелы. Впрочем, лица видно не было. К счастью.

Кинжал по-прежнему торчал из промежности тела, как обвисший гипертрофированный член гермафродита.

У молодого человека закружилась голова. Пол ушёл из-под ног. На этот раз по-настоящему. Герман полетел куда-то вниз по узкому жёлобу.

Хотелось кричать, но тело отказывалось повиноваться ему. Если обычно мысли в мозге передвигаются химико-электрическим путём, то сейчас в голове Германа они передвигались исключительно благодаря силе тяжести.

Падение, а точнее, съезд по жёлобу, продолжался секунд десять-двенадцать. Однако несчастному парню они показались вечностью, наполненной болью и мукой.

Он с разгона плюхнулся в канаву, наполненную грязной водой. Из правого глаза посыпались искры: при падении он сильно ударился лицом об колено. Вокруг – темнота, хоть глаз коли. Думается, что он согласился бы лишиться зрения часа два назад, узнав, что ему придётся лицезреть.

Герман понятия не имел, где он оказался. Единственный порыв, руководящий им сию секунду, был: выбраться отсюда поскорее. Он поднялся на ноги, кое-как нащупал склизкую стену и, придерживаясь за неё рукой, побрёл вперёд.

Грязная вода доходила ему до колен. Иногда под ногами что-то двигалось и вроде бы пищало. Молодой человек не обращал не это особого внимания, но пару раз его стошнило. Наконец, дрожащие пальцы нащупали металл.

Лестница!

Скобы, по которым можно забраться наверх. Собрав остатки сил, он полез наружу. Добравшись до предпоследней скобы, он понял, что между ним и наружным миром осталось ещё одно препятствие: крышка люка. Он упёрся в неё плечами и поднатужился. Никакого результата; она словно намертво вросла в ложе.

Откуда-то из далека тёмных туннелей донёсся холодящий кровь вой.

Герман дёрнулся. Крышка люка отлетела метра на полтора. При ударе он повредил плечевой сустав.

Люди, проходившие по Цветочному бульвару в половине девятого вечера, могли видеть следующую картину: люк дренажной системы срывается с места и отскакивает, в образовавшемся проёме показывается грязный молодой человек лет двадцати, со следами смертельной усталости на лице и подступающего безумия – в глазах. Волосы его перепачканы грязью, но можно различить две, или три седых ряди. Один глаз подбит. Правая рука свисает плетью.

Он выскочил из люка, точно ошпаренный. Теперь надлежало разыскать блюстителя порядка и поскорее отвести его туда – на Садовую. Изуверы, сектанты, или кто они там, должны получить своё.

Милиционер нашёлся почти сразу. Он сам выделил Рутштейна из толпы. Подошёл, козырнул, представился.

– Ваши документы.

– Сейчас, сейчас. – Герман привычным жестом полез в карман, но на полпути рука его замерла; он вспомнил, что оставил паспорт в номере. – Извините, кажется, я забыл их на шоу.

– На каком шоу?

– А Вы разве не знаете, что у вас тут новое реалити-шоу снимают?

– Что-то такое слышал, но там частные владения, так что… Но почему Вы в таком виде? Что произошло?

– Сейчас всё объясню. Я ведь и сам… это… хотел найти Вас…

– Меня?

– Да любого милиционера, хоть бы… У Вас тут в городе такое творится! – И Герман вкратце рассказал всё, чему сам стал свидетелем.

Поначалу у человека из органов всё шире и шире открывались рот и глаза, но в какой-то момент выражение его лица переменилось. Стало недоверчиво-снисходительным.

– Где, Вы говорите, всё это произошло?

– Садовая, четыре – семнадцать.

– Вы лжёте.

Герман задохнулся. Никак не предполагал он такого оборота событий. Ни слова не могло вырваться из его горла, хотя набилось их там порядком.

– Или же Вы – сумасшедший, – продолжал милиционер, – и выдаёте бред Вашего воспалённого сознания за то, что происходило на самом деле.

– Но почему?!

– Да потому, что на Садовой улице нет никакого дома под номером четыре. Его снесли лет десять назад, и была это обычная частная хибарка.

– Но я же там был!!!

– Знаете, что, молодой человек, мне придётся задержать Вас. Может быть, врачи заинтересуются Вами.

Поняв, что помощи тут ждать бесполезно, Герман рванул вперёд. Сотрудник попытался догнать его, на куда там, – у парня, словно второе дыхание открылось. Он бежал туда, откуда прибыл только утром, но совершенно другим человеком.

Было около девяти часов вечера.