Таня Гроттер и птица титанов

– Мало! Четыре! Ну-с, кто вспомнит еще?

Но, увы, как ни хотелось детишкам заработать гранд, творческие идеи у коллектива иссякли.

– Нельзя… нельзя… – бормотали они. – Может, жалеть?

Зубья тряхнула челкой.

– Мимо! Жалеть входит в любить и дружить! Думаем дальше!

– Проносить на уроки трехгранные кинжалы! – не удержавшись, громко подсказала Танья.

– Кинжалы проносить! Кинжалы! – воодушевились мелкие.

Учительница повернулась, близоруко прищурилась на Танью и, узнав, благосклонно кивнула ей.

– Браво, Танья! Отличный образец ситуативной лжи! Вот видите, дети: наша прошлогодняя выпускница, победившая в Великой Гонке, солгала вам, а вы поверили!.. Берите пример!.. Так чего нельзя? Думайте, думайте!

– Верить! – додумалась девочка с сыпавшимися молочными зубами.

– Умница! – Зубья Дьери загнула последний палец. – Вот мы и сформулировали главное! Верить нельзя! Никогда, ни за что и никому! Один гранд! После урока подойдешь ко мне – я отмечу!

Девочка с сыпавшимися зубами издала счастливый вопль.

– А я? А мне? Она одно правило вспомнила, а я четыре! – жалобно проскулил юный двойник Шурея Шурассо.

– А тебе – гранд штрафа! Руку потому что надо поднимать!.. – веско произнесла Зубья Дьери.

Молодых людей она терпеть не могла. Даже совсем юных. Из них потом вырастают половозрелые негодяи, которые, не задумываясь, бросают учительниц с челочками ради накрашенной помощницы торговца противоядиями.

Танья встала и пошла вдоль стены арсенала, ловя полные любопытства взгляды детей. Еще бы – не каждый день увидишь настоящую победительницу Великой Гонки!

Все же Танья не обманывала себя. Как ни мил был ей закуток у арсенала, даже с ним она расставалась без малейшего сожаления.

* * *

Ночью Танью грубо разбудили. Перевернули гамак и вывалили ее на пол. Вначале она увидела грязые сапоги, а затем и двух солдамагов в сырых плащах.

– Вставай! Тебя ждет мать-опекунша!

– Зачем ждет? – испуганно спросила Танья и заработала толчок сапогом.

– Не болтай! Пошевеливайся!

На улице хлестал проливной дождь. В свете двух лун небо казалось прошитым серебряными струями. Очень красиво, но лишь когда смотришь из окна. Ни один из солдамагов не поделился с Таньей плащом, и она вымокла быстрее, чем средний маг успеет выговорить слово «кошмар». Солдамаги довели ее до низенького одноэтажного домика и тщательно обыскали. Танья надеялась, что ей оставят хотя бы нож-невидимку, но его тоже нашли и отобрали.

– Топай туда и жди!

– Кого? Это же дом са…

– Молчать! Шагай!

Грубые руки втолкнули Танью внутрь. Дверь захлопнулась, ударив ее по лопаткам.

Было темно. Пахло чем-то гадким, вроде сбрызнутого духами тухлого мяса. Глаза постепенно привыкали к темноте. Танье показалось, что она видит ползущий к ней куль тряпья, похожий на огромную улитку.

– Кто здесь? – нервно крикнула она.

– Темно тебе? Там на окне огарок… Возьми! – прошуршал голос.

На подоконнике Танья нашарила свечу и зажгла ее. По грязной комнате, больше похожей на логово зверя, заметались тени. В углу кто-то сидел. Танья поднесла свечу ближе и узнала Вия. Неподвижный, он казался прислоненной к стене мумией, которую набальзамировали, но забыли забинтовать.

Танья хотела убрать свечу, но тут ей почудилось, что Вий усмехнулся. Она испуганно отшатнулась и обнаружила, что веки у Вия полуоткрыты, а по щеке в направлении глаза бежит муха. Зная, что смотреть Вию в глаза ни в коем случае нельзя, Танья быстро повернулась и, на кого-то налетев, вскрикнула.

Куль тряпья подполз совсем близко. Перед ней стояла мать-опекунша Чумья. Это ей, а не Вию принадлежал тот скрипучий голос.

Глава 3

Семь тысяч триста дней

Что может быть лучше для мужчины, чем бархатный фрак гранатового цвета на подкладке из белого атласа, атласный жилет, затканный золотом или серебром, кружевное жабо, белый галстук, казимировые белые панталоны, чулки с вышитыми углами и лакированные туфли?

    Вестник парижских мод, 1840

– Садись на пол! Я хочу ощупать твое лицо! – приказала мать-опекунша.

Танья села, скрывая невольный страх. Чтобы без дрожи смотреть на мать-опекуншу, требовались даже не крепкие нервы, а их отсутствие. Лицо Чумьи напоминало вываренное мясо. Бровей, волос, даже ушей не было. Говорили, во время осады Нарсана, когда она возглавляла отряд обреченцев, на нее плеснули со стены раскаленным свинцом. Стоявшие рядом сгорели, но мать-опекунша непонятным образом выжила.

Ком тряпья протянул руку, и на шею Танье легли ссохшиеся пальцы. Мать-опекунша была слепа. Разговаривая с магусами, она держала руку у них на шее, по ударам сердца безошибочно определяя внутреннее состояние человека.

– Ты хорошенькая… – прошуршала она. – Гладкая кожа, новое гибкое тело. Твое имя?

– Танья Грутти.

Танья увидела, как мать-опекунша скривилась.

– Дочь Лео-Поля и Софь-И? Ну конечно! Та самая Грутти! Ты знаешь, что меня обвиняют в смерти твоих родителей?

Танье было известно, что врать опекунше бесполезно.

– Знаю! – твердо ответила она.

Пальцы Чумьи сжались на ее горле так сильно, что Танья закашлялась. Она решила, что старуха хочет ее задушить. Но тут пальцы разжались.

– И..? Что ты по этому поводу думаешь? – вкрадчиво спросила мать-опекунша.

– Ничего. Мне все равно. Если они позволили себя убить – так им и надо! – с раздражением ответила Танья.

Мать-опекунша согласно кивнула. Покрытые шрамами щеки растянулись в подобии улыбки.