Таня Гроттер и пенсне Ноя

– Гробыня? Ты куда подевалась? – появляясь на блюде, с возмущением произнес Готфрид Бульонский.

– Да здесь я, здесь! Чего трезвонить-то? – недовольно сказала Склепова. К Спящему Красавцу она всегда относилась малость прохладно.

– Как ты со мной разговариваешь? Я звоню по просьбе Зуби… К тебе вернулась магия?

– Да вроде, – проворчала Гробыня, опасливо косясь на Генку.

– Сарданапал тебя ждет! Ты летишь в Тибидохс или нет?

– Уже лечу! Разве не видно? – сказала Склепова.

– Летишь? Ты уверена? А почему я вижу занавески? – подозрительно спросил Готфрид.

– Занавески? Какие занавески? Это тучки так глючат! – пояснила Гробыня и, сохраняя на лице невинное выражение, принялась энергично трясти зудильник.

– Что случилось? Почему ты рябишь? – удивился Готфрид.

– Алло, гараж! Помехи связи!.. Я скоро буду! – заявила Гробыня и, поспешно отключившись, нахмурилась. – Вот дурак этот Готфрид! Прямо капитальный! – задумчиво сообщила она Генке. – Попробуй я выкинуть такую штуку с его женой, мне все каникулы пришлось бы изучать жизнь крыс.

– Это как? – не понял Бульон.

– А так. Изнутри шкурки. Или еще хуже: все пальцы на руках превратились бы в дождевых червей… Вообрази, мерзко, да? Одна радость: отшибает аппетит не тебе одной.

Генка Бульонов изумленно заморгал. Во все глаза он смотрел на говорящее блюдо.

– Это чего такое было, а? – взволнованно поинтересовался он.

– Да так, мелочь! Психованная миска… Не обращай на нее внимания. Кстати, только что в голову пришло. Ты этому не родственник?

– Кому?

– Да Готфриду же! Поднапряги чуток извилины. Бульонов – Бульонский, Генка – Готфрид. Похоже, да? Если разобраться, мир полон копий одного и того же. Порой мне кажется, что на свете живет от силы человек двадцать, но все они для забавы укрываются в разных телах. Я до этого додумалась, когда мне стали попадаться совершенно одинаковые парни. А потом я поняла, что не только парни. Прям замкнутый круг какой-то. Куда ни пойдешь – встречаешь одно и то же. Иногда мне кажется, что людей в мире не больше, чем карт в колоде.

– Нет, Бульонский мне не родственник! – сказал Генка, которому это сравнение не очень-то понравилось.

Гробыня покачала головой:

– Напрасно. Готфрид вроде аристократ какой-то. Кладов небось в свое время напрятал – обалдеть. Можно было бы грузануть его: типа я твой любимый праправнук, приперся стрельнуть чуток деньжат. Грузовик с прицепом…

Мадемуазель Склепова замолчала и зевнула, добавив в зевок немного загадочности. Похоже, мыслями она была уже в Тибидохсе.

– Ну все, Бульон, хорошенького понемножку! Пообщался с девушкой, и цигиль-цигиль ай-лю-лю! – распорядилась она, спрыгивая с подоконника. – Еще целовать будешь? Ты куда целуешь, киса? В лоб целуют покойников, а я еще теплая. Ладно, фиг с тобой, золотая рыбка, плавай дальше! А теперь отвернись!.. Девочке надо кое-что сделать!

Покраснев как рак, Генка послушно отвернулся. Когда же несколько секунд спустя он вновь перевел взгляд на окно, подоконник был уже пуст. Подскочив к окну, пораженный Бульонов успел увидеть, как, выбрасывая из трубы подсвеченную реактивную струю, пылесос быстро уносится к дальним домам. Гробыня, повернувшись, помахала ему рукой.

– Пока, малыш! Слушайся маму! – донеслось до него.

Генка долго и тупо стоял у окна, машинально дергая рукой занавеску. Он был даже не удивлен. Он был раздавлен. Потом отвернулся и сел на пол.

– Сарданапал беспокоится: вернулась ли к тебе магия?.. – повторил он за Готфридом. – Магия… Тибидохс… Магия… Когда же, где же это было?

Генка стиснул виски руками. Голова у него раскалывалась. Ночной визит «мадемуазель Склепофф» и связанные с ним чудеса переполошили его. Старая блокировка, поставленная Медузией, не выдерживала натиска новых впечатлений и трещала по швам. Стирая у Бульонова память после той истории с фигуркой, доцент Горгонова никак не предполагала, что ему вновь придется столкнуться с чем-то выходящим за грань обычного, иначе выбрала бы другое, более глобальное заклинание.

– Летающий пылесос… Нет, тогда был не пылесос. Скрипка? Гитара? Нет, больше! Кон… контрабас… Она же называла его только что: КОНТРАБАС! Я вспомнил… Тибидохс!.. Я тоже мог там учиться, но меня не взяли! Проклятая фигурка! – крикнул он.

В коридоре зашаркали тапки. Поняв, что разбудил маму, Генка торопливо выключил свет и бросился в кровать.

– Не хочу быть лопухоидом! Не хочу! Плохо мне здесь! – шептал он, слушая, как поворачивается дверная ручка.

Вновь вспыхнул свет. Мама стояла в проеме – крохотная, но убийственно решительная.

– Я знаю, что ты не спишь! Не притворяйся!

– А… Что? Где?.. Я спал! – притворяясь, что зевает, недовольно возразил Генка.

– Не ври. Ты даже не щуришься от света. Почему окно открыто? С кем ты разговаривал? – требовательно спросила мама.

– У меня была девушка, – сказал Генка. Порой, чтобы обмануть, проще всего сказать правду.

– В самом деле? И где же она?

– Вышла через окно.

Мама покосилась на раму и хмыкнула. Она реально смотрела на вещи. Девушки, выходящие через окно восьмого этажа, чаще оставляют след на асфальте, чем в чьей-то жизни.

– Больше не смей открывать даже форточку! Форточки, как, кстати, и девушки, придуманы для здоровых людей, а не для таких болезненных, как ты! – проговорила она. – Тебе все ясно?

– Так точно, – басом сказал Генка.

– Не «так точно», а «да, мамочка!».

– Да, мамочка!

– И не вздумай больше включать по ночам компьютер. Твои бредовые книжки я тоже забираю. Получишь после экзаменов, если сдашь все тесты. Большего я от тебя не ожидаю.

Мама плотно закрыла окно, собрала с пола оккультные книги Бульона и, бросив на сына еще один пытливый взгляд, вышла. В комнате сразу стало душно и тошно, как в каземате. Генка лежал и тупо таращился в белеющий над ним потолок.

– Я не лопухоид… Не лопухоид! Не хочу здесь, хочу в Тибидохс! – повторял он одними губами.

Мама давно спала праведным сном инквизитора, только что спалившего десяток ведьм, а Бульон все смотрел в потолок и повторял, повторял, повторял одно и то же. Никогда и ничего прежде он не желал с такой чудовищной силой. Он почти зримо ощущал, как потоки желания отрываются от него и бомбардируют Вселенную, просачиваясь во все миры.

И с каждым новым повторением что-то менялось в самом Бульоне независимо от его воли. Его магические способности, столько лет заблокированные, пробуждались. Скорлупа привычного уклада трескалась, уступая место чему-то новому. В состоянии полуяви-полусна Генка ощущал себя коконом, от которого отходят десятки и сотни нитей, излучающих пульсирующий свет. И каждая нить, всё, что она пронизывала, было тоже им, Генкой Бульоновым. Странное, противоречивое чувство овладело им. Генке чудилось, что он увеличился до размеров Вселенной и одновременно съежился и стал крохотным, как горчичное зерно.

– Я не лопухоид… Я хочу в Тибидохс… Когда это, наконец, кончится? – бормотал он, терзаемый противоречиями.

И вот под утро, когда Генка, утративший уже счет времени, провалился в сон, что-то полыхнуло вдруг. Бульонову смутно померещилось, что это мама вошла и включила свет. Рядом со стулом на ковре, зеленовато мерцая, лежала книга размером примерно с ладонь. На переплете из светлой кожи кое-где плясали пятна плесени. В центре обложки помещался серебряный скорпион.

Клеймо тибидохской библиотеки, которым джинн Абдулла проштамповал все без исключения волшебные книги на Буяне, отсутствовало. Бульонова это не насторожило. Он не имел еще счастливой возможности познакомиться с милейшим Абдуллой и его трогательными привычками.