Великое Нечто

– Прижизненное, говоришь? – оглушительно загрохотал Бурьин. – А как насчет почитать?

Он разом отодвинул корешки книг – и Корсаков убедился, что это всего лишь муляж. За корешками на полке хаотично толпились бутылки – «Абсолют», «Белый орлан», «Иван Грозный», «Степной волк», «Карелочка», «Можжевеловая», «Гжелка».

– Мой НЗ – неприкосновенный запас, – с гордостью сказал Бурьин. – Хотя чаще всего я делаю его прикосновенным.

Корсаков обвел взглядом квартиру, на секунду задержавшись на метровой золоченой статуэтке – статуя Свободы, держащая вместо факела пепельницу. Рядом журчал небольшой комнатный фонтан с мельницей.

– Знакомься, это моя девочка на побегушках! Пока неживая, но это временно. После первой бутылки она уже моргает, а в середине второй уже почти готова бежать за пивом! – сказал Бурьин, щелкая статую по носу.

– Богатеем?

Бурьин поморщился:

– Э-э, да это что! Посмотрел бы ты на мою дачу! В лице моей рожи ты видишь нового замдиректора фирмы «Русские бройлеры». Окорочка, мясо, ветчина – это все я! – Никита с размаху бросился спиной на диван и заложил руки за голову. – И притом, чтобы ты все правильно усек, я ничего не делаю, только шлепаю печать. Пук-пук! Не отличу счета-фактуры от туалетной бумажки!

– А что же директор? – спросил Корсаков. – Как он к этому относится?

– А никак не относится. Директора взорвали.

Алексей заморгал.

– ЧТО? Как взорвали?

– Обыкновенно взорвали. Как всех нормальных людей взрывают, – снисходительно объяснил Бурьин. – Подложили граммов двести тротила под сиденье. Взрыв был маленький, но красивый. Так что я теперь вроде как за главного.

– А ты, того… не боишься, что тебя тоже взорвут? – спросил Корсаков.

– Боюсь, – честно сказал Бурьин. – И все наши боятся, потому и сделали меня вроде за главного. Они теперь пашут, а я попой стул украшаю.

– А наезды были?

– Не-а, пока не было вроде. Погоди-ка, я ща…

Никита смотался на кухню и, сияя, притащил ящик пива в черных банках. На каждой банке белый медведь.

– Давай по паре «медведей» на брата, а потом на повышение, – пробасил Никита, опуская ящик на стул, с которого он за секунду до этого смахнул какие-то бумаги. – Положишь на стол? – попросил он Алексея.

Выполняя его просьбу, Корсаков заметил, что на столе возле маленького ноутбука последней модели лежит увесистый, плохо обтесанный булыжник, привязанный к палке.

– Что это?

– Будто не видишь. Каменный топор. Тот псих, что мне его продал, врал, что раскопал его где-то в Африке, – неохотно пояснил Никита.

– Зачем он тебе?

– Так, хохмы ради. Возвращение к пещерным истокам. – Никита допил второго «медведя» и укоризненно посмотрел на опустевшую банку.

– Это твоя жена?

– Ты че? Это пиво! Что я, извращенец?

– Кончай… Я о другом… – Корсаков кивнул на фотографию темноволосой женщины на столе.

– Стоп. Не жена, а бывшая жена, – сказал Бурьин. – Видишь ли, тут какая история. Года три назад она сочла меня неперспективным и бросила, ушла к какому-то мидовцу. А теперь, стало быть, увидела, что я неплохо живу, и опять хочет ко мне перебраться. Тем более что мидовец чего-то застрял. Она думала, его в Европу пошлют, а его в Камбоджу перепихнуть хотят… Облом, короче… Фотографию вон свою притащила, чтобы на меня воздействовать.

Бурьин взял фотографию темноволосой женщины, погрозил ей кулаком и сунул в шкаф.

– Ну, по второй! – сказал он, потянувшись за банкой.

– Ну вот, нет больше «медведей»! Поздно заносить их в Красную книгу, – грустно сказал Корсаков и сплющил в ладони последнюю банку.

Никита посмотрел на него слегка мутным, но очень цепким взглядом.

– Ну а теперь, когда мы выпили, можешь ты мне сказать честно и прямо: зачем ты приперся? Только не говори, что соскучился, – не поверю.

Корсаков встал и прошелся по комнате.

– Помнишь Федьку Громова? Вместе с нами учился, – спросил он.

– Ну? – Никита прищурился.

– Он погиб… вчера утром. А за пару часов до этого позвонил мне в Питер…

Никита слушал внимательно, а когда Корсаков закончил, подошел к бару и достал два граненых стограммовых стаканчика.

– Помянем, а там подумаем, что дальше делать, – сипло сказал он.

«Разве я затем приехал в Москву, чтобы напиваться?» – укоризненно размышлял Алексей получасом позже, наблюдая, как расплываются очертания лампы на столе у Бурьина. Шар растягивался, удлинялся, завивался спиралями – а он все никак не мог оторвать от него взгляда.

Он чувствовал, что Бурьин ему что-то говорит, но слова слились в непрерывное «бу-бу-бу». Голова отяжелела и упала да грудь.

Глава V

Никита Бурьин

Бурьин проснулся и посмотрел на часы. На часах была половина второго. «Дня или ночи? – спросил он себя и, увидев в просвете жалюзи солнце, сам себе ответил: – Дня».

– Эй, Алешка, просыпайся! – Бородатый гигант повернулся в кресле так, что оно чуть не развалилось. Увидев, что Корсаков, лежавший в одежде на диване, даже не пошевелился, он вздохнул и включил радио.

«С вами диджей Кирилл, – и в приемнике бойкий расхлябанный голос. – В эфире «Скандальная хроника». Как насчет свеженького скандальчика, спросите вы? О, нет проблем! Сегодня утром многие москвичи могли видеть на памятнике Юрию Долгорукому около здания Московской мэрии обнаженную молодую женщину. По свидетельству очевидцев, прехорошенькую. Никто не видел, как она забралась на памятник и когда именно сбросила одежду. Предполагают, что таким необычным образом девушка протестовала против продолжающегося забоя китов, вырубки сибирских лесов и истребления пушных зверей. Когда подъехал наряд милиции, девушка уже исчезла. Очевидцы утверждают, что она села в черный джип, который быстро скрылся в сторону Белорусского вокзала. Итак, уважаемые москвичи, если решите позагорать, смело залезайте на памятник Юрию Долгорукому… Хи-хи, это, конечно, шутка!.. А теперь Илья Тараканов исполнит песню о любовном квадрате. Что такое любовный квадрат и чем он отличается от треугольника? Слушайте песню и просвещайтесь…»

В приемник полетела подушка.

– Заткни его! – Корсаков попытался сползти с дивана, но вновь уткнулся лицом в подушку. Будто он раньше не знал, что нельзя мешать пиво с водкой. Повтор программы детского сада.

Наблюдая за его попытками подняться, Бурьин самодовольно хмыкнул:

– Бедный кандидатишка! Сразу видно, что ты не «новый русский»… Иди прими душ.