Карта Хаоса

– Почему?

– Разве непонятно? За двое суток она ни разу не была человеком! Ни разу! Превращение из лебедя в волчицу шло по сокращенной схеме, вообще без промежуточных состояний! – подчеркнула Гелата.

– Ну и что? – влез Багров. – Ирка просто всю зиму не превращалась, и вот они прорвались!

– Без промежуточных состояний! – настойчиво повторила Гелата. – Восемь и девять – это семнадцать! Как вы себе это представляете? Всё равно что семнадцать раз подряд уронить ребенка головой на бетон и потом удивляться, что он плохо помнит таблицу умножения! Даже если бы она год не превращалась – всё равно такое не могло произойти! Ну два раза, ну три… Хотя три – это уже много.

– И что? Хочешь сказать, она не сможет больше быть валькирией? Копье перестанет подчиняться? – озаботилась Бэтла.

– Сейчас о копье даже речи не идет. Так как промежуточные состояния отсутствовали, ее человеческая личность на время окажется порабощенной. Пока же она восстанавливается, одна из дополнительных сущностей заместит основную. Короче, она станет или лебедем, или волчицей. Кем точно – не знаю. В зависимости от того, кто в ней в данный момент сильнее.

– Ты уверена? – спросил Эссиорх.

Валькирия воскрешающего копья невесело кивнула.

– И надолго?

Этого Гелата не знала.

– В лучшем случае: нет. В худшем: навсегда. Всякое превращение – это как мокрой тряпкой по доске. А тут целых семнадцать раз!

Согнав со стула Ильгу, Гелата передвинула стул к дивану, но садиться не стала, а оперлась о сидение локтями и снова стала смотреть на Ирку. У той чуть порозовели скулы, но лицо оставалось меловым.

– Должна существовать еще причина, почему она не смогла сопротивляться волчице и лебедю! – заявила Гелата.

– НЕКРОМАГ! – сказала Таамаг обвиняюще. – Чего другие причины искать? По башке его!

– Если дело во мне – я защищаться не буду, – сказал Багров спокойно.

Антигон перестал носиться по комнате, биться лбом о ноги валькирий, охать, когда ему наступали на ласты, и дергать себя за бакенбарды. Правый бакенбард был выдран почти с корнем, и отдельные клочки его попадались в самых непредсказуемых местах.

У каждого беспокойство выражается по-своему. Кто-то предпочитает его выбегивать, другие же глотают волнение как ядовитую пилюлю и сидят на одном месте, неподвижные точно удавы, пока оно медленно разъедает их внутри. Так и здесь. У Антигона беспокойство имело двигательную форму, у Багрова – разъедающую.

– Укус хмыря считается? – спросил кикимор, бесцеремонно проталкиваясь через лес ног.

Гелата насторожилась.

– Хмыря? А хмырь откуда? – спросила она.

– Да тяпнул её недавно один хмыреныш… – протянул Антигон, длинным плевком по дуге очень точно выразив всё, что не упаковалось в слова.

Фулона насторожилась.

– Хмырь? В человеческом мире? Что он тут забыл? – спросила она.

– Да вроде как искал чегой-то… У, елкина моталка! Прынцоид переделанный! – горячо сказал Антигон.

У него потребовали подробностей. К сожалению, подробностей кикимор смог поведать немного, то и дело сбивался на личную характеристику хмыреныша. Его останавливали, вновь требовали подробностей, и вновь Антигон слова через три скатывался.

Пришлось махнуть на него рукой.

– Вообще, конечно, укус хмыря мало кому пойдет на пользу. Хмырь и стерильность – это даже не антонимы, а нечто вообще никак не соприкасающееся. Не исключено, что укус хмыря, особенно непромытый, мог ослабить защиту валькирии, – допустила Гелата. – Но все равно нужно еще что-то. Что-то внутреннее, психологическое, глубинное. Э-э… Она никогда не страдала от раздвоенности?

– Раздвой… как? – озадачился кикимор.

– Не было у нее внутреннего надлома, глобального противоречия, недовольства? Иногда человек кажется цельным и благополучным, а внутри его точно двуручной пилой терзает, – пояснила Гелата.

– А то как же! – наконец сообразил Антигон. – Гадкая хозяйка – она такая! Никак ее не поймешь! То говорит: сделай яичницу, а сделаешь – поковыряет и не трескает! «Я, мол, перехотела. Ты картошки не пожаришь, будь такой гаденький?» – «А яичницу теперь что, выкидывать?»

Кикимор посмотрел на слабые Иркины руки, лежащие поверх одеяла, перешел на крик и, отвернувшись, издал звук, похожий на собачий лай.

Поняв, что от Антигона, кроме рассуждений о яичнице и рыданий, ничего не дождешься – Гелата вопросительно посмотрела на Багрова.

– Ничего не хочешь сказать? – спросила она, очень зорко глядя на него.

Багров смутился.

– НУ???

– Четвертое правило кодекса, – произнес Матвей совсем тихо, чтобы никто, кроме Гелаты, не слышал.

Валькирия воскрешающего копья хмыкнула.

– Про кодекс будешь в суде говорить. Мне скажи по-русски. Что-нибудь вроде поцелуя?

Матвей кивнул, уставившись в пол.

– Это я виноват. Не думал, что это так опасно. Она не хотела, – сказал он, защищая Ирку.

Гелата недоверчиво скривилась.

– Если бы не хотела – ничего не было бы. Опасно не столько соприкосновение губ – сколько соприкосновение сердец, – сказала она.

– Как вы узнали? – спросил Багров.

– Ну об этом легко догадаться, – ответила Гелата так же вполголоса. – Все наши об это рано или поздно спотыкаются. Тут главное крепко держать сердце, чтобы его не выкрали из сумочки… Ирка, к сожалению, не удержала – и вот результат.

– И что теперь будет? – тихо спросил Багров. – Она станет прежней? Останется валькирией? Хотя бы человеком когда-нибудь станет?

Он ощущал себя убийцей. Даже хуже, чем убийцей. Убийца чаще всего убивает того, кого ненавидит. Он же убил или почти убил ту, кого любил больше, чем себя.

Гелата вздохнула.

– Слишком много вопросов. Явно больше, чем у меня ответов. И вообще, если тебе нужна истина в последней инстанции, то это не ко мне…

– Эй вы, двое! Чего вы там шушукаетесь? – недовольно подала голос Таамаг. – Гелата, мамочка не учила тебя, что шепотом на ушко можно говорить только четыре слова: «Простите, где тут туалет?» Всё остальное – невежливо.

– Нет, – спокойно ответила Гелата. – Не учила!