Золото скифов

Папа Гаврилов невольно выпрямился. Ему было неловко стоять босым и закутанным в одеяло перед поклонником своего творчества, одетым в выглаженную рубашку. Опер Ушицын, уже расколовший Риту по десяти резонансным делам, тоже подошел посмотреть на книги. На его розовой верхней губе грустно шевелились брови. Чтобы как-то компенсировать себе крушение надежд, он протянул руки и взял у Алёны кролика Чудика.

– Осторожно! – крикнул папа Гаврилов, но было уже поздно.

Кролик Чудик лягнул Ушицына в грудь с такой силой, что закрутился вокруг своих ушей. Ушицын грузно сел на диванчик кухонного уголка, спиной смахнув с подоконника два пластиковых контейнера. На лице опера застыла безмолвная обида. Похоже, его никогда раньше не лягали симпатичные кролики.

– Не, ну интересное кино! – повторил он ещё раз.

Костя метнулся подбирать упавшие контейнеры. Один из них оказался открытым. Костя посмотрел на подоконник. Потом на пол, а после, отбежав к двери, взглянул на спину Ушицына.

– У вас здоровое сердце? – спросил Костя.

– В полицию с больным не берут! – гордо произнес Ушицын.

– Вот и хорошо! – обрадовался Костя. – А то у вас на плече каракурт! Самый ядовитый паук в мире!

Опер медленно повернул голову, посмотрел на свое плечо, и лицо у него начало медленно приобретать пепельный оттенок.

– У… убери! – прохрипел он, протягивая к пауку дрожащую руку.

Богатырь Матушкин медленно заносил над головой толстенный толковый словарь, собираясь прихлопнуть паука, а заодно и сломать оперу ключицу.

– Ой! Не надо!.. И не каракурт это, а черная вдова! – произнес кто-то рядом. Это был очнувшийся лунатик Саша.

– Каракурт! – заупрямился Костя.

– Не каракурт! И не самый он ядовитый! Самый ядовитый – шестиглазый песочник! Кого тяпнет – мгновенная смерть! А от укусов каракурта целых пять человек в год выживают!

– Не выживают! Не пять! – заспорил Костя, и оба брата недовольно уставились на Ушицына, который один теперь, выжив или не выжив, мог разрешить их спор.

Опер перестал бледнеть и посерел. Матушкин застыл с занесенным словарем.

– Не обращайте внимания! У нашего Сашечки все пауки или черные вдовы, или пауки-волки! На самом деле это обычный тарантул! Мы его под крыльцом нашли. Видите, на нем такая шерсть? Это не шерсть! Это его дети! Не делайте резких движений, а то они сразу во все стороны разбегаются! – сказала Алёна.

Алёна приблизила к тарантулу контейнер и осторожно подтолкнула его пальцем, чтобы он туда переполз.

– Ненавижу этих насекомых! Заведут, а кормить мне приходится. Ну не глупая ли мелочь? – сказала она и, стряхнув в контейнер к тарантулу сонную муху с подоконника, закрыла крышку.

Ушицын смотрел на Алёну дикими глазами.

– И как вы всё это терпите? – спросил Матушкин у мамы Ани.

– Что именно?

– Ну все это? – Матушкин кивнул на детей.

– Постепенно привыкаешь, – серьезно ответила мама. – Но до конца привыкнуть нельзя.

Опер Ушицын взял со стола заварной чайник и отхлебнул прямо из носика.

– Прямо как наш Петя! Он тоже заварку пьет! – умилилась Алёна. – Кстати, Саша, ты не в этом чайнике вчера опыты ставил?

– Я его помыл.

– Нормально помыл или опять налил воду с йодом?

– Раствор йода, кстати говоря, стерилизует! – возмутился Саша.

Ушицын вновь начал опасно застывать, пытаясь разобраться во вкусе того, что он выпил, но тут в глубинах его кармана застучал барабан. Опер вздрогнул и достал телефон.

– Я работаю! Не могу сейчас говорить! – зашептал он и спрятался за газовый котел.

– Недавно женился. Жена очень ревнивая, – объяснил Матушкин маме Гавриловой.

Минуту спустя опер высунул голову из кухонного шкафчика, виновато крякнул и спрятал телефон в карман. Его воинственное лицо стало мирным и прирученным. Встопорщенные брови улеглись, усы усмирились, и даже стало возможным допустить, что брови – это брови, а усы – это усы.

В дверь забарабанили. Просунулось лицо, похожее на подушку с пришитой к ней шишкой носа.

– Чего тебе, Елкин? – недовольно спросил Матушкин. Папа Гаврилов, заранее подготовленный носом-шишкой, ничуть не удивился такой фамилии.

– Мы обнаружили точку проникновения! На крыше! А эксперт лезть не хочет, – бодро отрапортовал владелец уникального носа.

– Как так не хочет? – недоверчиво спросил капитан Матушкин.

– Отказывается, и всё. Говорит, ему прошлого раза достаточно, когда вы его в голубятню послали отпечатки пальцев снимать и под ним пол провалился, – ехидно сказал Елкин, и нос у него мигнул.

Петя прилип к стеклу и увидел упитанного, непрерывно вздыхающего человека, который на корточках сидел рядом с кошкой и магнитной кисточкой для нанесения порошка осторожно касался ее носа, точно замыкал и размыкал электрическую цепь. Когда он касался носа, хвост кошки приходил в движение. Когда убирал кисточку – кошачий хвост утихомиривался. Всё же кошка не уходила, из чего следовало, что приручение идет полным ходом.

Капитан вышел на крыльцо.

– Михалыч, как не полезешь? А что мне в протоколе осмотра писать? – крикнул он, откашлявшись.

– Елкина пошли или Ушицына. Я им аппарат дам фото сделать. А если будет с чего отпечатки снимать – пусть мне электрики люльку подгоняют, – заявил эксперт. – У меня ребра не купленные. Хватило мне голубятни. Сам в гипсовом корсете ходи по жаре. Потеешь, всё зудит, а почесаться нельзя.

Матушкин оглянулся на папу Гаврилова, стоявшего рядом с ним на крыльце.

– Ладно, Михалыч! – разрешил он эксперту. – Ушицын слазит! А ты заканчивай все в музее. Мне нужен общий план зала, та дыра в потолке и с разных ракурсов фото стенда, где стояла похищенная чаша. Отпечатки с пульта охраны снял?

– Со всего снял. С витрины, с пульта, с клавиатуры, с ящика видеорегистратора, с сейфа, – сообщил эксперт.

– А с сейфа зачем?

– На всякий случай. Для сравнения. Отпечатков куча, особенно на витрине. Похоже, весь город приходил, чтобы за витрину подержаться.

Капитан почесал лоб:

– А с видеокамерами что? Есть новые данные?

– Только то, что мы уже видели. В три часа ночи чаша была еще на месте. Потом на некоторое время отключали электричество из-за грозы. Камеры, сигнализация «Штора» на дверях и окнах – ничего не работало.