Похищение Пуха

– Ну как… Угнали старую машину… Ездят как безумные…

Лепот расхохотался. Мокрое лицо его было лицом безумца.

– Подростки… – повторил он. – Если бы подростки! Ха!!! Дети – цветы жизни! Размножение мух! Да здравствует большая популяция!

И он опять расхохотался, продолжая обтекать водой. Он хохотал, хохотал, хохотал. Николай терпеливо ждал, пока Лепот перестанет, но тот не переставал. Постепенно хохот его перешёл в икание. Лепот икал и хихикал. Хихикал и икал. Лишь спустя минуту Гаврилов сообразил, что у знаменитого писателя случилась истерика.

Глава четвёртая

Гера, Аскольд и бла-бла-бла

– Мы в горы не ходим! Подъём сложен! Спуск опасен!..

– Тогда идите в лес!

– В лесу клещи!

– Идите хоть куда-нибудь!

– Вы что, нас прогоняете? Нет? Ну тогда мы тут посидим!

    (с) Вика и Катя

Ночёвка у озерца запомнилась всем надолго. Вечером залитая алым солнцем поляна казалась тихой и поэтичной. Квакали лягушки. Пришёл одинокий рыбарь, как назвал его папа Гаврилов. Это был совершенно тургеневский дедушка с белой бородой и всклокоченными волосами. Недовольно оглядываясь на Гавриловых и не вступая в вербальный контакт, рыбарь бродил по берегу и ждал, когда можно будет незаметно вытащить поставленную утром сеточку.

Когда почти зашедшее солнце соседствовало на небе с луной, приехал мальчишка на велосипеде. У мальчишки была в руках хворостина. Он стал размахивать ею и пугать лошадей. Лошади, пофыркивая, неохотно стронулись с места и потекли куда-то вдоль дороги, туда, где угадывались огни деревни. Было заметно, что лошади пытаются поскакать, но им лень.

– Хорошо здесь! – мечтательно сказал Гаврилов. – Тут какое-то всё другое. Москва – она всё-таки лес.

– Москва – лес? – недоверчиво спросил Лепот. – Это у вас тут лес!

– Нет, – не согласился Гаврилов. – Крым – он где-то лес, где-то степь, где-то лесостепь, а где-то даже чуть-чуть субтропики. А Москва – это именно лес глухой. Бродишь по Москве – и вдруг между домами какое-нибудь редколесье, мелколесье, кусочек бора, болотце с осинками. Настоящее всё, исконное, всегда тут бывшее. Город же – случайная заплатка в вековых лесах.

Гавриловы грелись у костра. Роман Лепот, уже вполне высохший и одетый в смешной льняной костюмчик, жарил на палочке сосиску. Эти сосиски он купил отдельно от всех и утаил в своём чемодане, а Гавриловы, когда были в магазине, о сосисках почему-то не подумали. Лепот собрался уже съесть сосиску, но встретил укоризненный взгляд Риты и неохотно отдал сосиску ей.

– Рита, что надо сказать? – засуетилась мама. – Ну! Спа… спа…

– Спакойно! – сказала Рита.

Лепот поджарил вторую сосиску, но тут встретил укоризненный взгляд уже Кости. После третьей сосиски на него укоризненно смотрели уже Алёна, Саша и опять почему-то Рита, которая ела очень быстро.

Тогда писатель поджарил сразу две сосиски. Одну отдал детям, а другую торопливо съел сам.

На небе высыпали звёзды. Вначале всего две-три, потом сразу десяток, а затем небо словно запорошилось множеством золотых песчинок. Звёзды были неисчислимы. Собственное сознание начинало казаться жалким и ничтожным. Оно ничего не вмещало, оказываясь крошечным, как напёрсток, которым пытались зачерпнуть океан.

– Хорошо всё-таки на природе! Надо чаще выбираться! Огромное вам спасибо, что вытащили нас! – поблагодарила Лепота мама Аня.

Писатель кивнул, показал детям пустую пачку от сосисок и бросил её в костер.

Вскоре все пошли спать. Гавриловы забрались в свою палатку, а Лепот, заявивший, что палатка летом в Крыму идиотизм, потому что и так не холодно, лёг у костра.

Около полуночи к палатке притащилась неизвестная собака из деревни. Собака была молодая, с большой головой, с длинными худыми лапами и очень глупая. Она уселась метрах в десяти от костра и принялась издавать непонятные звуки. Она то скулила, то лаяла, то начинала чесаться задней лапой, и это получалось почему-то даже громче, чем когда она скулила и лаяла. Собака чесалась так, словно с ней вместе чесалось и всё озеро. Викины цвергпинчеры учуяли собаку и стали на неё лаять из палатки. Заскреблись в панике крысы, а кролик Чудик спросонья хотел куда-то прыгнуть и перевернулся вместе с клеткой.

Дети спали вмёртвую. Но папа проснулся. Проснулась и мама. А Лепот даже и не засыпал ещё, потому что замёрз.

– Иди, родная, отсюда! У тебя, наверное, какие-то дела! – вежливо сказал он собаке.

Но у собаки не было никаких дел. Спасаясь от комьев земли, которые кидал в неё добрый писатель, она улеглась в камышах. Изредка по дороге проезжала машина, или прыгала в озеро лягушка, или проносилась ночная птица – и тогда собака начинала лаять, сообщая Вилли и Ричарду: смотрите, смотрите! Тут какой-то непорядок! Караул!

Вилли и Ричард мгновенно просыпались и тоже начинали лаять, объясняя собаке, что всё в порядке, мы поняли, не ругайся.

– Да я, тяв-тяв, не ругаюсь! – объясняла собака.

– Да не переживай ты так, тяв-тяв! Тут все свои! – объясняли Вилли и Ричард.

– Я просто на всякий случай. Вдруг что-то…

– Да замолчи ты, тяв-тяв!

– Да я молчу, тяв-тяв, молчу! Это вы, тяв-тяв, первые начали!

В результате ленивые перелайки продолжались всю ночь. Изредка из деревни приходили ещё какие-то псы, но видели, что место занято, и уходили, тоже для порядка потявкав.

Рита описалась, потому что вначале боялась собак, а потом ей вдруг взял да и приснился «вунитаз». Этот зловещий «вунитаз» вечно снился в разные моменты жизни то Саше, то Косте, то Рите, и всегда с одинаковыми последствиями.

Под утро тощая собака устала следить за безопасностью семейства Гавриловых и ушла по каким-то новым, внезапно возникшим у неё делам. Папа и мама Гавриловы радостно уснули. Спали они, однако, недолго. Внезапно папа почувствовал, что его кто-то трясёт. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Алену.

– Папа! Медведь пришёл! – прошептала Алёна.

– В Крыму нет медведей!

– Тогда волк!

– И волков нет!

– Нет, есть! Кто-то же к нам пришёл!

И действительно кто-то молча дышал, надавливая на палатку сверху и пригибая её к земле. Вилли и Ричард, недавно храбро облаивающие всякую лягушку и летучую мышь, теперь почему-то не лаяли, а только дрожали и пытались забраться к Вике в спальный мешок.

Папа стал ползать в темноте по палатке. Кроме него, не спали только мама и Алёна. И ещё то огромное и неведомое, что тыкалось снаружи в палатку, явно отыскивая вход, тоже не дремало.

– Что ты делаешь? – спросила мама.

– Топор ищу! – объяснил папа.

Однако топор не находился. И большой нож не находился. Обнаружился маленький, с мизинец, ножичек, висевший на брелоке. Этим ножичком папа сделал в палатке крошечную дырочку и осторожно выглянул. Возле палатки стояла корова и то наступала на неё, то толкала её мордой.

– Корова! – сказал папа.