Слепцы

– В озере Голубое мы ловим рачков. Их там несметные полчища. Еще протеев. Ну, это такие пещерные слепые тритоны.

– Да, это многое объясняет, – кривлюсь я. Для меня что тритон, что протей – один черт.

– Скоро будем обедать – полюбуешься, – сухо отвечает она. – Вон там собираем улиток, а вот здесь растут мох и грибы.

– А одежда ваша из чего? Или из кого? – с любопытством спрашиваю я.

На Марии, как и на всех прочих пещерных обитателях, накидка, перетянутая у пояса веревкой, а также юбка ниже колен. На ногах девушки сапожки. Все из одного и того же странного материала, напоминающего шкуры животных.

– Мо-скви-чи, – отвечает Мария, вздрогнув. – Летучие мыши из зала Москва. На них мы время от времени охотимся. Опасные твари.

– Летучие мыши?! – не верю я своим ушам. Как ни странно, про летучих мышей я кое-что сумел вспомнить. Если не ошибаюсь, это маленькие существа, шкура которых уж точно не годится для пошива одежды.

– Сколько же их надо на одну такую куртку…

– О! Ты не видел наших мышек. Но я отвлеклась. Так вот, зал Апсны – единственное место, где, по не вполне понятным причинам, уровень влажности и температура позволяют жить. Все остальные пещеры непригодны для обитания.

– А много их тут, пещер?

– Известных девять.

– А неизвестных?

Маша пожимает плечами:

– Это не удалось выяснить даже исследователям, которые работали в пещерах до Катаклизма. Куда уж нам. Но вообще, – она хитро щурится, – на эту тему лучше к Алексу обратиться. Он у нас специалист по Большим Пещерам.

И хохочет во все горло. Не понял юмора. Да и не тянет меня смеяться. Ситуация выглядит абсурдной. Обитая на краю пещерного мира, в его прихожей, эти люди ничего не знают об этом месте. И не стремятся узнать.

– Там же черт-те что может скрываться, – решаю я поделиться с девушкой своим беспокойством. С опаской оглядываюсь на мрачные тени, что клубятся в дальних закоулках этого самого обжитого из залов. А ведь в соседних пещерах еще страшнее. И темнее. И холоднее. Бр-р!

– Может, – простодушно улыбается Маша.

Все с ними ясно. Они настолько смирились с опасностью, грозящей из мрака, что перестали бояться. Так сказать, перебоялись.

Я сплевываю сквозь зубы и следую за Марией дальше.

И все же должен признать: труд, вложенный племенем в каждый метр зала Апсны, внушает уважение. Вот заботливо выкопанные в глине личные спальные ямки, выложенные мхом и снабженные водоотводами. Вот выдолбленные в скале ступени, ведущие к озеру. Сильное впечатление производит огромный крест, высеченный в скале у входа в пещеру. Это говорит о том, что местные жители исповедуют христианский культ, и еще больше располагает меня к ним. А уж сколько пришлось пещерным людям промучиться, чтобы приручить светлячков, сложно даже представить.

В самом дальнем конце пещеры, там, где обитаемый зал Апсны соединяется с другой пещерой, имеющей странное название «Грузинских Спелеологов», мы видим остатки дороги. Раскрошившиеся бетонные плиты уложены прямо на камни. Во многих местах тропа полностью рассыпалась. Судя по всему, племя за этой дорогой не следит.

Маша про дорогу почти ничего не знает. Плиты эти уложили тут в незапамятные времена для туристов. Живущие в подземелье люди прямиком через пещеры стараются не ходить и тропой не пользуются.

– Опасно, – пояснила Мария, – расщелины, обвалы, камни шаткие. Москвичи опять же. Да и зачем, если есть метро?

Это самое метро – пробитые в толще скалы туннели и станции – поражает меня сильнее всего.

«Сколько труда, сколько усилий нужно, чтобы это построить! – восхищался я первое время. – Просто немыслимо!»

Но чем больше я размышляю, кому и зачем могло понадобиться строить эту железную дорогу, точнее, метро, тем сильнее становятся мои опасения. Объяснения Маши лишь укрепляют уверенность: что-то тут нечисто.

– Разумеется, это не наша работа! – мое предположение вызывает у Маши смех. – Это метро давным-давно тут построили.

– Зачем?

– А просто так.

– Просто так?

– Просто так. Туристов развлекать. И когда все случилось, большая группа посетителей как раз находилась в пещерах с экскурсией… Но об этом я как-нибудь потом расскажу, сейчас предлагаю пойти взглянуть на нашу мастерскую.

А мне уже все равно. Хоть куда. Мне не нравится это место.

И эти люди тоже. Надо уносить отсюда ноги, вот что. Решить бы еще, куда…

Кто бы мог подумать, что «мастерской» окажется та самая станция, залитая кровью и заваленная костями!

На узкой платформе сидит уже знакомый мне молчаливый парень, седой как лунь, на строгом лице которого я ни разу не видел улыбки. Около него кучками сложены кости. С помощью заостренных камней парень проделывает с костями какие-то странные манипуляции: задумчиво вертит в руке, потом обтачивает, сверлит, шлифует, снова вертит…

Меня слегка замутило.

– Что он делает? – шепотом спрашиваю Машу, с трудом унимая тошноту.

Девушка улыбается, берет в руки какой-то странный предмет, подносит к губам.

И, как бы противно мне ни было еще секунду назад, сейчас я застываю на месте, очарованный…

* * *

Мария Острикова выделялась на фоне остальных пещерных жителей в первую очередь тем, что вообще ничем не выделялась. Не блистала она ни яркой внешностью, ни цепким умом, ни какими-то особыми дарованиями. О многом говорила и прилипшая к Маше кличка – Мышка. Кличка меткая, это признавала и сама Маша. Обижаться девушка и не думала: из всех вариантов кличек, которыми награждали ее в племени много лет, Мышка была самой нейтральной. Называли ее и по-другому…

Одно лишь обстоятельство делало Машу особенной. Она была одинока.

У всех членов крохотного племени кто-то был. У вождя племени – полноценная семья: красавица жена Наталья и мудрый не по годам сын Федька. Кондрату, духовному наставнику и учителю племени, скрашивала старость спутница всей жизни Ханифа. Сестры-близняшки, хохотушка Рада и молчунья Лада, которых в шутку называли «Инь и Янь», связали свои жизни с Алексом и Прохой. Даша и Арс, хотя и казались полными друг другу противоположностями, тоже жили вместе счастливо.

Одна Мышка была одна, сама по себе. Словно кошка из сказки Киплинга, которую любил пересказывать племени перед сном Кондрат Филиппович.

Не явились бы сюда пятнадцать лет назад миротворцы, да не выкосил бы племя зловещий Зов, заставлявший людей уходить в темноту, да не будь в ее жизни одного обстоятельства, отталкивающего от Марии всех людей, возможно, судьба девушки сложилась бы иначе.

Жизнь Мышки скрашивала только маленькая рыжая кошка, оставшаяся от веселого доброго старичка Николая Степановича. Прабабушку этой кошки взял с собой на экскурсию в пещеры кто-то из туристов. И уже после того, как люди оказались в заточении, кошка окотилась. Из того выводка выжило два котенка – остальных съели каннибалы, эти же оказались проворнее. Они и дали начало новой «семье». Но вида «кошка пещерная» не возникло. В живых остался один-единственный котенок. Николай Степанович вырастил его (потом оказалось – все же ее), назвал Рыжкой. Ну а после смерти старичка Рыжка перешла к Маше. Кошка тоже попалась Мышке с характером. То трется, ласкается, вертится вокруг, мяукает, а то вдруг убежит и бродит где-то по своим делам.

– Совсем как я, – говорила Маша, глядя на кошку.

Иногда, очень редко, когда на душе у Мышки становилось совсем тяжко, она уходила далеко-далеко, в Храм. Так называли еще до Катастрофы часть зала Москва, очертаниями напоминающая церковь. Там она падала на колени и долго-долго молилась, глотая слезы. Это приносило Маше утешение. В остальные же дни одно спасение было у нее: работа, работа и еще раз работа. Ей и отдавала Маша всю себя.

А уж обязанностей в пещерах хватало на всех. Вождь буквально не давал им ни минуты отдыха: спорт – учеба – труд. Повторить сто раз. В праздники: танцы, спектакли, музыка, песни. Одним словом, праздники без праздности. Никакой пощады ни мозгам, ни телам.

Остальные иногда ворчали, а Мышку все устраивало.