Мрачная ночь

– Анна? – она сильно удивилась, – Так вот почему твоё лицо кажется мне знакомым! Ты меня разве не помнишь? Хотя, ты тогда же такая маленькая была… Тринадцать лет назад…

Глава 2. День второй

25 января 2008г.

Жёстко вырвав моё сознание из объятий Морфея, зазвенел будильник. За ночь старенький котел прогорел, и теперь в доме было прохладно. Потянувшись и сладко зевнув, я закуталась поглубже в приятные объятия одеяла, которое никоим образом не хотело меня отпускать. Но, увы, пора вставать, и я, нехотя собрав волю в кулак, словно перед прыжком в ледяную воду, резко откинула одеяло.

Поежившись от холода, я кое-как добралась до кухни, где рядом с задним ходом висел пыльный тулупчик. Но я, не побрезговав, с удовольствием накинула тёплую советскую куртку, дабы не превратиться в сосульку, пока буду готовить себе завтрак.

В магазин я заскочить не успела, поэтому пришлось доставать свои походные резервы. Быстро разогрев на сковороде консервированную гречку с мясом, я призадумалась, где бы мне сварить кофе – увы, турки на кухне не было. Но и без напитка остаться не хотелось – следовало прекратить действие снотворного, которое ещё текло по моим венам, иначе я могла заснуть прямо на новом рабочем месте.

Выручила старая добрая русская смекалочка. Подобрав самую маленькую эмалированную кастрюльку, я победно вскипятила воду. Сняв с огня, закрутила её, и в образовавшуюся воронку высыпала молотый кофе. После чего, немного потомив на медленном огне напиток, снова убрала с плиты с появлением благородной пенки. Аромат, конечно, был немного слабее, но, в целом, кофе оказался неплох.

Перед приёмом пищи, я по привычке включила телевизор. Впрочем, ничего интересного так и не нашла. Кто-то кого-то убил, его арестовали. Кто-то что-то украл, но он обещал поделиться. Налоги на что-то опять увеличатся. Где-то пропала семейная пара, у которой недавно забрали ребенка органы опеки. Пффф… Ребёнка забрали, вот они и свалили куда-нибудь отдохнуть от всех этих убийств и налогов. В общем, скука одна.

Позавтракав, я наконец оделась и, покидав кое-какие вещички в небольшой рюкзачок, чем-то напоминавший школьный ранец (не люблю, знаете ли, все эти неудобные дамские сумочки, которые постоянно приходится таскать в отваливающихся потом руках) выдвинулась в путь.

Улица встретила меня новой порцией снега. На застывшее болото, которое сегодня больше напоминало каток, сыпались мелкие, кружившиеся на легком ветерке в снежинки. Из-за этого и без того скользкий гололёд становился крайне труднопроходимым, и приходилось прикладывать недюжинные усилия, чтобы сдвинуться с места хотя бы на метр и тут же не приземлиться на задницу.

Впрочем, в наших краях такая погода не была чем-то из ряда вон выходящим. Поэтому привыкать не приходилось. Было неприятно только то, что по пути к моему новому месту работы, не удалось рассмотреть тихую станицу в свете дня. Все шесть чувств были прикованы к нелегкому пути между ледяных сугробов.

Всё же шмякнувшись под конец разочек на пятую точку, я довольно быстро добралась до полуразваленного здания. Я остановилась около автобусной остановки – метрах в ста от входа на территорию больницы, и с каким-то смешанными чувствами воззрилась на её неприветливые корпуса.

Архипелаг зданий был окружён полусухими тополями – столь популярными в советские времена неприхотливыми деревьями. Высоченный забор со временем в некоторых местах покосился, но всё же исправно нёс свою службу. Окна и двери на многих корпусах были заколочены досками, а некоторые оставались разбитыми. Старый КПП, который использовался ещё при строительстве лечебных сооружений остался без крыши и половины задней стены. Впрочем, «новый» контрольно-пропускной пункт, ведущий как раз к трассе и остановке тоже выглядел весьма плачевно. На его прохудившуюся шиферную крышу было накидано немало кирпичей, которые прижимали не желавшие оставаться и давно отработавшие свой срок листы. Не внушал доверия и основной корпус – самое крупное здание комплекса. Большинство окон восточного крыла тоже были заколочены чёрными, как большинство страниц моей жизни, досками. Западное крыло и вовсе стояло всё в пропитавшейся насквозь копоти от старого пожара. Лишь центральная часть когда-то могучего здания сохранила более или менее пригодный для деятельности человека вид. Да, фасадная штукатурка то здесь, то там обвалилась. И оконные рамы были старенькими и, наверняка, своими гнилыми щелями пропускали холодный воздух. Но, в отличие от своих соседей, от неё не веяло такой же безжизненной безысходностью.

Постояв ещё немного, я шагнула навстречу бесконечному ужасу и отчаянию. Но тогда я не могла этого знать…

* * *

Кабинет главврача оказался довольно уютным и обжитым. Было видно невооружённым глазом, что его хозяин проводил здесь немало времени. Потолок и стены были свежепобеленными, как, впрочем, и в коридоре больницы, а в паркете имелись побитые изъяны, из чего следовало сделать вывод, что доктор не злоупотреблял своим положением и уделял своему кабинету столько же времени, сколько и всей больнице.

Только оконная рама была более тщательно замазана специальным составом, который не пропускал влагу и холодный воздух. Оно и понятно: довольно не просто сосредоточиться на работе, когда тебе в спину дует ледяной ветерок, пробирающий до костей.

На этом сходство с лечебным зданием заканчивалось. На подоконнике по-домашнему стояли в небольших горшочках какие-то цветы. На стенах, слева и справа висели интересные репродукции масляных картин, на большинстве из которых были изображены прекрасные пейзажи. Рядом со входом стоял потёртый, но довольно мягкий диван, а в другом углу, рядом со стеклянным шкафчиком, в котором хранились всякие медикаменты, приютилось небольшое кресло. В центре же комнаты величественно возвышался массивный, украшенный разнообразными узорами стол. В тон ему рядом стоял такой же тёмно-коричневый ни то стул, ни то кресло.

Обе вещи, как и стоявшая на столе зелёная лампа, явно являлись антиквариатом, и, если их немного привести в порядок, можно было продать за неплохую сумму. Поэтому они не вписывались в общее довольно-таки простенькое убранство комнатки и заставляли задуматься.

От мыслей меня отвлек другой интересный факт: на столе в рамках стояли фотографии с датами съемки. На одном фото от 01.01.1988 была с счастливая пара с бенгальскими огоньками, встречающая Новый год. На фоне елки у девушки виднелся беременный животик, за который поддерживал свою половинку мужчина в очках, очевидно сам главврач. На втором фото от 29.01.1988 был новорождённый ребёнок, с миленьким личиком, который удобно устроился на чьих-то заботливых руках. Понять мальчик это или девочка было непросто. Третье фото было от 01.09.1993. На нём первоклассница, о чём свидетельствовал соответствующий картонный значок, расположившийся слева на груди счастливой девочки, как и её родители, стоявшие позади, улыбалась так широко, насколько это возможно. От этого снимка прямо веяло любовью и заботой.

Однако, фотографии поновее отсутствовали, как я не старалась найти их своими разными глазами. Следовательно, оставалось два возможных развития событий: либо это счастливая семья вдруг распалась, не сумев жить друг с другом, во что верилось слабо, либо…

– Они погибли, – тихий и спокойный мужской голос прозвучал для меня, как гром среди ясного неба, и я едва не выронила фото в рамке.

– Простите, мне не следовало так много любопытствовать, – я аккуратно опустила столь дорогую для главврача вещь на прежнее место.

– В любопытстве нет ничего зазорного. Главное с ним не перебарщивать. В конце концов, у каждого человека есть свои секреты, которых он не хочет открывать никому.

Я лишь кивнула.

Стоявший напротив меня человек имел короткую стрижку со знатной проплешиной, что говорило о его немалом возрасте. Одет он был очень аккуратно: в белую наглаженную рубашку и черные классические брюки. Сверху, как и полагается, был накинут буквально только что накрахмаленный медицинский халат. Едва удерживаясь, на кончике носа у мужчины в возрасте висели поношенные очки. Вид доктора говорил о основных чертах его характера: обязательности, пунктуальности и осторожности. Такой человек сначала семь, а то и все четырнадцать раз отмерит и лишь потом отрежет.

Неторопливым и каким-то благородным жестом он пригласил меня присесть на диван, напротив его стола. Сам же прошёл к небольшой тумбочке, стоявшей у окна, и, плавным движением открыв крышку электрического чайника, поинтересовался:

– Не желаете ли чашечку чая или, может, кофе?

Я, пытаясь не обидеть старика и соответствовать ему в поведении и воспитании, чинно опустилась на диван и, сославшись на то, что только с утра выпила чудесного напитка, вежливо отказалась.

– Итак, – старик опустил пакетик ароматного чая в свою кружку и начал медленно заливать его кипятком, – Анна, – он ещё немного помедлил, словно что-то вспоминая или взвешивая свои следующие слова, – Вы хотите у нас работать?

– Да.

Он глубоко вздохнул:

– Не хочу показаться бестактным, но зачем? Ведь, насколько я понял, у вас есть и другое место жительства, а, следовательно, и выбор. Есть же и другие медицинские учреждения, которые много лучше, чем в этой… станице.

Тут я не нашлась, что ответить. Я то и сама не совсем понимала, зачем сюда приехала и уж тем более, зачем пошла устраиваться на работу в учреждение, инцидент в котором разрушил всю мою жизнь. Лишь какое-то смешанное чувство интуиции и надежды толкало меня вперед. Будто это могло помочь мне забыть случившееся и, наконец, отпустить тех, кто преследует меня во снах уже долгих тринадцать лет.

Пока я копалась в себе, старик доделал, наконец, свой дивно пахнущий чай и, усевшись в своё кресло, сделал пару маленьких глотков. Он практически не обратил внимание на то, что я ему не ответила, потому что сам заметно волновался:

– Честно сказать… – тихо начал он, – Я думал, что ты погибла. В ту ночь… Как и твоя семья.

Мне стало, мягко говоря, некомфортно. Глаза защипало, сердце стало биться чаще, а вместо желудка образовался какой-то вакуум. Но я держала себя в руках.

– Как видите, нет. Едва ли призрак пришёл бы искать работу.

Но старик мою колкость пропустил мимо ушей. Его глаза стали какими-то стеклянными, а голос ещё тише. У меня возникло неловкое чувство, будто он говорит не со мной, а с кем-то ещё. С кем-то, кто был ему безмерно дорог и кого давным-давно нет в живых.

– Мне так их жаль… Очень-очень жаль, – словно молитву зашептал мужчина, взяв мои руки в свои. Мне стало совсем не по себе. Резко высвободившись, я вытерла выступившие слёзы, и сдержанно сказала:

– Давайте лучше перейдем к делу.

Старик, опомнившись, украдкой смахнул слезу и, прочистив горло, ответил:

– Простите, я не хотел расстраивать вас.

Я кивнула. Мужчина ещё раз кашлянул, сделал большой глоток чая и начал:

– Людей у нас маловато, поэтому сёстры и братья работают по графику три-один: три рабочих дня, один выходной. Зарплата тоже не очень высокая, думаю, вы уже знаете.

Я снова кивнула.

– Пациентов у нас всё меньше и меньше. Которых навещали, уже давно перевели в соседнюю районную больницу, а у кого друзья побогаче – в краевую. Тут остались только сироты, если так можно выразиться. Люди, которые никому не нужны. Да и то не на долго. Никакого секрета не раскрою, если скажу вам, что нашу больницу в скором времени планируют прикрыть. Неблагоприятный район, как вы знаете, затрудняет прибытие новых кадров. Да и у государства, как обычно, вечно ни на что нет денег.

Я задумчиво кивнула.

– Жаль, конечно, что такой медицинский гигант окажется брошенным. Раньше, в пик величия, если можно так выразиться, в больнице помещалось около полторы тысячи пациентов. Громадное число, если подумать. И это был не предел. А сейчас почти все корпуса оказались разрушенными и заброшенными, как и оба крыла главного здания. И пациентов всего тридцать два человека.

Я пожала плечами, не зная, что сказать. А увлеченный старик продолжил: