Мятеж

– Всех офицеров на суд подавай… Сами разберем – кого куда. Аль кончить, аль в Сибирь кого. В Сибирь пошлем, в Семипалатинск, – нам они здесь не нужны… Пускай околевают там… сво… лочь…

Толпа прорвалась:

– Чего глядеть – арестовать…

– Арестовать их всех, из центру… Ага-га-га… Ге-ге…

– Расстрелять тут же… Го-го-го…

– Нечего ждать, вали…

И вдруг встрепенулись, метнулись ближние ряды, резнул пронзительный звон оружия, щелкнули четко, зловеще курки… Глянул я быстро Никитичу в лицо – оно было бледно.

«Так неужели кончено?» – сверкнула мысль…

А тело нервно вдруг напряглось, словно готов я был прыгнуть с телеги – через головы, через стены, за крепость…

– Товарищи! – крикнул чужим, зычным голосом. – Ревсовет приказал…

Вдруг сомкнулась кольцом вокруг телеги партийная школа и твердо уперлась, сдерживая бурный натиск толпы. Все исчислялось мгновеньями, все совершалось почти одновременно.

Видим, как взметнулся в телегу Ерискин, и в тот же миг слух пронзили резкие слова:

– Да это что? Ах вы, сукины дети!..

Неожиданный окрик застудил на мгновенье толпу, она будто окаменела в своем страстном порыве. Момент исключительной силы!

– На што выбирали меня?! – крикнул Ерискин. – Раз председатель – я никому не позволю… никому не дам… что за разбой… Ишь, раскричались… Если только кто-нибудь их тронет, – указал он в нашу сторону, – тогда выбирайте другого, а я не стану… И черт с вами, из крепости уйду!

Слова произвели большое впечатление. А тут еще Павел Береснев.

– Товарищи, – говорит, – так нельзя: к вам люди пришли говорить по-хорошему, а вы что? Разве так обращаются? Я тоже уйду из крепости, если што…

– Слово, слово мне! – крикнул Букин.

– Лишаю слова, – твердо объявил ему Ерискин и повторил еще раз во всеуслышание: – Букину слова не даю: лишаю!

Никто не протестовал. Эта была очевидная, бесспорная победа…

– Для продолженья речи слово даю говорившему оратору.

И он рукой дал мне знать, чтоб продолжал.

Надо было выдержать марку, надо было не объявлять своей радости по поводу счастливого исхода. Хоть видимое, но сохранить спокойствие, – как ни в чем не бывало, ровным тоном объяснить приказ центра – приказ, а не просьбу!

– Мы остановились, товарищи, на том…

А толпу не узнать. Она стихла, будто виноватая. Только соскакивали отдельные жалкие выкрики одиночек. Но это же пустяки: буйный гнев вошел в берега. Быстро, походным маршем проходили последние вопросы. Толпа словно зубы потеряла, – нечем было грызть, чавкала, как старуха, опустошенным, беззубым ртом. Покорили нас было за то, что:

– Киргизам вот, беженцам, неделю помощи устроили, а нам что – кукиш?

Но и этот вопрос миновали: договорились, что широко организуем помощь общественную копалолепсинцам в добавление ко всему, что для них и без того делается ускореннейшим темпом. Последний вопрос о власти:

– Крепость выбирает двух в военсовет дивизии и трех в облревком…

Заупрямились было опять на том, что и во что вливать: боеревком в военсовет или наоборот. Уломали, убедили, доказали, что одна крепость центром признана не будет и в ход пустят против нее броневики… А вот вместе с нами – другое дело…

– Мало двух… Мало трех, – галдели кругом. – Всех давай, соединяй…

Пока они перекликались, мы с Никитичем устроили в телеге мгновенное совещание:

– А не один черт, что два, что десять? Давай еще разрешим во все двенадцать отделов ревкома по одному – накинем дюжинку на свой риск!

И объявили:

– Хорошо. Кроме тех пяти, пусть будет еще двенадцать представителей в отделы Обревкома.

Успокоили количеством.

Проголосовали и приняли безусловное подчинение приказам центра. Хотели было тут же и выбирать, чтоб отделаться зараз. Но толпа решила по-иному:

– Сегодня же вечером каждая рота пришлет в городской театр по пять человек, – там из них изберут представителей.

– Что же, и это неплохо.

– Теперь вот что, товарищи, – заявили мы. – Все ясно: и вам ясно и нам. Теперь договорились по всем вопросам, и власть у нас будет одна. Завтра с утра – работать. Кончены все недоразумения. Так и скажем сегодня же Ташкенту: с гарнизоном договорились, работаем отныне мирно и дружно… Вы сегодня же, вот после этого собрания, расходитесь из крепости по казармам, – дальше незачем здесь оставаться, раз договорились по всем вопросам…

Это нами было сказано будто вскользь; будто разумелось само собой, что из крепости надо сегодня же уходить, а мы, дескать, им только вот об этом напоминаем: не забудьте, мол, товарищи!

Митинг окончен. Толпа медленно расползается в разные стороны. Мы беспрепятственно выходим с Никитичем за ворота крепости, легко и весело поминаем отдельные моменты бурного собрания. А в штадиве – на телеграф и делаем Ташкенту короткое сообщение:

…Полученный приказ из центра о конструкции власти было постановлено объяснить на общем собрании гарнизона, так как красноармейцы и слышать не хотели, что его разберут какие-то выборные делегаты… Можете себе представить, что значит заставить пятитысячную массу крепости (не только гарнизон, но и полевые части), – массу, страшно взволнованную и требующую оставления своей крепостной власти, – убедить в необходимости подчинения приказу центра! Сегодня, 15 – VI, в 10 ч. утра мы открыли в крепости общее собрание, длившееся целых шесть часов. Налицо имелось двенадцать волнующих массу вопросов: о расстрелах, об Особом отделе, о Трибунале, о суде над белыми офицерами на месте, об отправке их из Верного в Семипалатинск, в Сибирь, о немедленном аресте всех назначенных (Ташкентом. – Д. Ф.) работников и о неподчинении центру.

Докладчиком по всем вопросам пришлось выступать мне. Одно время раздавались настойчивые требования о нашем аресте и расправе. В конце концов принято голосованием подчинение центру и согласие от каждой роты выбрать по пять человек представителей, которые сегодня в шесть часов собираются в Советском театре, – из них будут выбраны добавочные члены в Военсовет и Обревком. Как пройдут выборы и состоятся ли они (трудно сказать. – Д. Ф.), так как настроение крепости весьма изменчиво. Предложение выбрать делегатов непосредственно гарнизонным собранием принято не было. Город оцеплен патрулями. Тов. Фрунзе, это следует иметь в виду при поездке в Верный…[24 - Фрунзе дал знать, что сам собирается выехать в Семиречье.]

Делегаты собрались вовремя. Советский театр до отказа набит был всякой публикой. У делегатов на руках имелись особые мандаты. Мы, военсоветчики, тесной кучкой пригрудили к председательскому столу. Председателем избран был представитель крепости Прасолов – тот самый, что 11-го, на заре мятежа, на митинге в казармах кричал громче всех. Потом он в дни мятежа словно сгинул, редко где показывался, вовсе не выступал. Мы о нем и забыли. А теперь – почему-то в роли председателя. Он сидел за столом, а мы ему подшептывали и подсказывали свои советы и предложения. Заседание было отменно спокойным. Избрали представителей: в военсовет – Петрова и Чеусова, а в облревком – полтора десятка.

Ночью я сообщил центру:

– Сейчас закончилось собрание делегатов частей, которое было уполномочено общим собранием гарнизона выбрать представителей в военсовет дивизии и в облревком. Завтра приступим к работе. У меня нет точных сведений о выбранных, – это я сообщу завтра. По-видимому, все закончится без кровопролития. Принципы государственной власти и централизации восторжествовали над самочинством и разнузданностью. Твердо за положение не ручаюсь (курсив мой. – Д. Ф.), но (некоторых. – Д. Ф.) результатов как будто достигли, – во всяком случае, добились определенного перелома в настроении гарнизона.

Теперь придется доканчивать те скверные остатки, которые неизбежно сопутствуют всякому (подобному. – Д. Ф.) неорганизованному движению… Скажите, выехал ли кто из вас на легковом автомобиле в Верный?

– Я этого не знаю, – говорил Ташкент, – а потому не могу ответить…

– Хорошо, до свиданья.

– Всего наилучшего…