Мой город 5. Инвалид

–Иногда, – ответила Марья. – чтобы чтоб что-то понять, надо что-то потерять. – затем она добавила. – Я это поняла только сейчас. – затем она добавила. – Меня жизнь проучила, и научила ценить ее. – затем она тихо добавила. – Всю свою жизнь я буду вспоминать это. – она тихо умолкла, и тяжело вздохнула. Ей было тяжело говорить об этом. Ведь то что произошло с ней, никто не был виновен. Никто, кроме ее самой. Впрочем, виновата была ни только она. Ее мать была виновна тоже. Ведь она по сущности бросила дочь на произвол судьбы, и к чему это привело? Страшно. Марья грустно посмотрела на свой обрубок левой ноги, и снова тяжело вздохнув, сказала. – Моя жизнь, по сути, уже кончина. Вряд ли я стану счастливой в этом мире. Единственная радость, это то, что я беременна, и в надежде удочерить мою племянницу. – затем она сказала. – Я знаю, что мне одной могут ее не отдать, но я надеюсь что все же ее мне отдадут. – затем она сделав паузу, добавила. – Жизнь – это нелегкая штука. Не успеешь погулять, вдоволь насладиться жизнью, как она оставляет нас наедине с самими собой, и делает одних счастливыми, а других нет. – она тяжело вздохнула, добавив. – Это я знаю точно. – затем она добавила. – Наверняка.

Никто не знал что сказать? Слушая Марью, и Клавдия Ивановна, и Олеся Анастасиевна понимали, что сейчас Марья говорит правду. Изливает перед ними свою душу, словно прося прошение за что-то. Марья была искренняя. Она не лгала, она была искренна со всеми. Можно сказать, она изливала душу.

Клавдия Ивановна выслушав свою дочь сказала:

–Я даже не подозревала что моя дочь философ. Я думала что она лишь способна на пакости и только. – она сделала паузу, и с сожалением добавила. – Как я ошибалась. – она сделала тяжелую паузу, и сказала. – Это я виновата в разыгравшейся трагедии. – винила она саму себя. – Я и больше никто. – дальше она продолжила винить себя начиная каждое свое предложение с союза «если бы». Впрочем причитать ей не шло. Было видно, что она просто хочет отговориться, убедив свою дочь что та совершенно невиновата в случившемся. Это она, ее непутевая мать недосмотрела за своей дочерью. Да, в этой женщины погибла великая актриса. Впрочем, политика – это такая же сцена, и кто на ней куклы, а кто кукловоды, это вопрос.

Тут Марья сказала:

–Из Вас получилась бы замечательная актриса! – затем она с иронизировала. – Такой талант пропал.

–Я не понимаю Вашей иронии. – жестко сказала Клавдия Ивановна. – Это что, усмешка?

–Я никогда не видела чтобы Вы винили саму себя за что либо сделанное Вами, маменька. – сказала Марья. – Вы всю свою жизнь то и делали что ненавидели меня, и я не поверю что Вы изменились.

Клавдия Ивановна ответила:

–Вряд ли Вы поймете как мне сейчас тяжело. Вы думаете что я кремень. Женщина из стали? Вы все ошибаетесь. Мне тоже не чужды человеческие слабости. Вряд ли Вы поверите мне, что вообще-то я ни такая какую Вы привыкли меня видеть.

Марья поинтересовалась:

–А какая Вы?

–Я просто женщина. – сказла она. – Я просто мать. Мать хотящая чтобы ее ребенок не был изгоем общество, чтобы на него всю жизнь показывали пальцем и говорили; он неуч пошел. – она сделала паузу, затем добавила. – Я этого не хочу. – затем она сказала. – Я хотела чтобы Вы обе выучились, вышли в люди и стали теми кто стали бы хозяйками собственной судьбы. Теми, кто ни в чем бы не нуждался. – затем она с грустью сказала. – Но к сожалению этого не произошло. Как бы я ни старалась вывести Вас в люди, так у меня ничего не получилась. – она посмотрела на Олесю и с горестью произнесла. – К сожалению Вы мертва. – затем она посмотрела на Марью. – А Вы всю свою жизнь будете прикованы к этому ненавистному креслу. – затем она утвердила. – И это факт. Неоспоримый факт, от которого никуда не деться. Все мои усилия были напрасны. – затем она сжала силу волю в кулак, и сказал с чистой ненавистью к самой себе воскликнула. – КАК Я СЕБЯ НЕНАВИЖУ?!

Женщины не заметили как заказ который принял у них официант уже давно стоял на столе. Они даже не заметили что плавучий ресторан пересек тушинское водохранилище и уже плыл дальше и дальше, прочь из города.

Олеся посмотрев на проплывающею вдоль берега город Москву ничего не сказал. Ей было все равно, ругаются ли Клавдия Ивановна и Марья или просто о чем-то говорят. Ей было все равно. Она слышала музыку. Ту музыку которую хотела послушать Марья, и которую ей так до сих пор не удалось услышать.

Но что это такое? Марья тоже услышала эту музыку. Музыку которую слышала она своим сердцем. Душой маленькой девочки, душой ребенка.

Музыка лилась словно ниоткуда, словно умиротворяя и успокаивая их. Вряд ли кто-либо может услышать ее, ведь она это мы! Мы это сами люди. И кто знает, кто может ее услышать. Ведь чтобы ее услышать нужно быть ребенком. Но кто может сказать сам про себя, что он еще ребенок? Никто. Мы становимся взрослыми или считаем себя таковыми слишком рано. Некоторые уже в десять лет становиться родителями. Родителями, у которых нет ничего из детства, лишь дым сигареты и бутылка пива или что-то покрепче в десять лет, а может быть и раньше. Результат таково взросление – одиночество. Пьянства, дебош, наркотики и… Мы уничтожаем сами себя. Мы сам себя убиваем.

Вернемся к Марье и Олеси. Что они видят? Что они слышат? Сейчас Вы об этом узнаете.

На палубе все стихло. Свечные огни потускнели сами собой. И теперь вместо яркого ночного света пылающих на ветру свеч, было видно покойный их красно желтый огонь. Вдали появился рояль. Черный наводящей ужас инструмент. Вы спросите, почему ужас? Извольте, отвечу. В тусклом пламени свечей что может ни показаться. Порой человек может представить такое, что волосы дыбом встанут, а свет пламени лепестка свечи порой может показать нам то, о чем мы давно забыли. И лишь ее тень способна испугать нас. Вот и ответ на этот вопрос: почему рояль показался зловеще ужасающем. Это лишь тень. Тень, которая способна испугать. Довести человека до инфаркта, сделать так чтобы у него появился паралич после страха, который возник неоткуда, словно из воздуха родился он. страх тени зловещего, порой неожиданного. Так что вряд ли можно было сказать, что рояль ужасал присутствующих. Это было б неверно сказано. Скорее это его возникшая неоткуда тень, заставила от неожиданности вздрогнуть всех присутствующих на палубе ресторана. Вскоре вдали появился свет, и словно ниоткуда к роялю подошла женщина в красивом розовом платье. У него были длинные рукава которые заканчивались на запястьях. У него было небольшое скрывающее ее красивую грудь декольте, из которой была видна небольшая ложбинка из-под платье зоны декольте. Вообще-то, что касается ее груди, то вряд ли можно было бы назвать ее маленькой. Она была довольно большой. Грудь твердого раз Само же платье было длинным, и лишь небольшие черные сапожки были видны из подола платье. На само же платье под тусклым светом светящихся свечей, и держащей в правой руке подсвечник в который можно поставить три свечи, переливались блеском нашитых на нее бриллиантовой мишуры. Она подошла к роялю, и поставив свечку на рояль села на стоящий у клавиатуры стул. Теперь рояль не казался таким страшным. Теперь он приобрел свой естественный вид. Черный, горделивый, он стоял на появившейся словно ниоткуда сцене. Когда женщина села на стул, за рояль, ее лицо освятили стоящие на подсвечники три свечи, их тусклый свет. Теперь можно было разглядеть ее лицо. Оно было красиво. Чуть-чуть вытянутое. Маленький носик, черные жгучие глаза. Длинные до пола распущенные, повязанные в небольшой пучок на голове черные. Ее руки были красивы. За всю свою жизнь которую она когда-то прожила на земле, она никогда не занималась физическим трудом. Она была сочинитель. Она сочиняла музыку. Музыку для души, которую она слышала в своем сердце, в своей душе. Она слышала ее в лесу, в растениях, даже в живущих в лесу животных и поющих радостные песни певучих птиц. И вот, она сделала первый аккорд. Ее тонкие гибкие пальчики плавно стали скользить черно-белой клавиатуры рояля. Она тихо, будто трепеща перед музыкой и инструментом, словно скользя по черным белом клавиш, начала играть свою партию и, забыв обо всем на свете, ушла в музыку исполняющей партии. Казалось, что она играет так, что кроме музыки ей ничего было не надо. Она была погружена в музыку, играя на рояле так, что казалось, это не она играет свою партию, а сама музыка, вот она. Взяла за руки ее, и сама ее вела по своим музыкальным нотам. Она лилась из этого музыкального инструмента, словно соловей пел свою песнь. Но вот музыкальная композиция закончилась, и присутствующие в зале зрители, встав, зааплодировали. Зрители аплодировали довольно долго, а игравшая на сцене женщина готовилась к следующей партии. Овации слушающих не знала границ. Руки рукоплескали. И вот, словно ниоткуда появился оркестр. Сидя на стульях, у своих инструментов они с нетерпением ждали когда дирижер взмахнет своей дирижерской палочкой, и они оживят свои инструменты вдохнув в них музыкальную композицию своей души и сердце. Ведь музыка льется лишь из сердца, а та в свою очередь идет от души. И вот, дирижер взмахнул своей дирижёрской палочкой, и инструменты зазвучали. Они ожили в музыкальном сопровождении своих друзей-нот. Дирижер дирижировал своей дирижерской палочкой, смотря на оркестрантов, внимательно вслушиваясь в каждую скрипку и другой музыкальный инструмент. Вот оркестр затих, и слушатели услышал стоящий на сцене рояль.

Женщина снова, будто трепеща перед музыкой и инструментом, словно скользя по черным белом клавиш, начала играть свою партию и, забыв обо всем на свете, ушла в музыку исполняющей партии. Казалось, что она играет так, что кроме музыки ей ничего было не надо. Она так же как и в первый раз была погружен в музыку, играя на фортепьяно так, что казалось, что это не она играет свою партию, а сама музыка льется из стоящего на сцене рояля. Вот она, прекрасна. Взяла за руки этого человека и сама его ведет по своим музыкальным нотам. Она лилась из этого музыкального инструмента так, что казалось что словно соловей пел свою сладкую песнь. Но вот снова вступил оркестр, влившись в музыкальную композицию партии. Прекрасная музыка! Олеся и Марья сидели за столом, и не могла сказать ни единого слово. Они за свою жизнь никогда не слышали такого красивого исполнения музыкальной композиции, льющейся из сердца и сопровождающейся душевным вдохновением.

–Прекрасно. – тихо сказала Марья. – Эта музыка меня успокаивает. – затем она обратилась к Олесе. – А Вы ее слышите?

–Конечно. – тихо ответила Олеся. – Я ее слышу. – с какой-то долей таинственности ответила она. – Она так прекрасна, словно неземная.

Тут Клавдия Ивановна прервав их, поинтересовалась:

–Это Вы о чем? – не понимала она.

–О музыке. – ответила Марья. Затем она поинтересовалась. – Разве вы ее не слышите?

–Нет. – ответила удивленная Клавдия Ивановна. Она была в недоумении. Никакой музыки она не слышала. Она сидела за столом, смотрела на проплывающей мимо нее город, и слышала лишь разговор, в котором сама принимала участие. Скорее всего даже не разговор, а лишь то, что она хотела слышать. То, что ей было в радость. Ничего другого она слышать не хотела. Только то, что сама хотела слышать. А слышать она хотела лишь одну свою дочь, Олесю. Только ее и больше никого. – Я музыки не слышала. – сказала она. – Да и какая тут музыка позвольте сказать, ведь мы в плавучем ресторане, то есть на судне. – затем она сказала. – Посмотрите черт побери, где тут музыканты позвольте спросить? Их нет. «Нет и быть не может», – затем она сказала. – Это в конце-то концов ресторан на воде, а не концертный зал имени Чайковского. – затем она утвердила. – Здесь нет музыки, только еда.

–Вы ошибаетесь. – сказала незаметно подошедшая к ним Аманда. – В нашем ресторане есть все.

Клавдия Ивановна с усмешкой посмотрела на Аманду, затем иронично, словно считая что все это одна большая шутка, поинтересовалась:

–И Музыканты здесь тоже играют? – в этом вопросе была слышна неподдельная усмешка, как будто Клавдия Ивановна желала принизить Аманду, чтобы та не лгала. – Так где же музыканты позвольте спросить?

Аманда равнодушно посмотрела на Клавдию Ивановну. Ей стало жаль бедную женщину. Ведь она в жизни не видела никакого счастье. Вся ее жизнь была в заботах. Никакой радости жизни. Лишь одна преданность своему делу и партии СССР.

–Никто не сможет услышать музыку. – начала Аманда. – Ее может услышать лишь тот человек, который даже в самой адской ситуации и ее безнадежным исходом остается счастливо.

–Вы считаете что Марья остается счастливой? – удивилась Клавдия Ивановна. – У нее же ног нет. Всю жизнь проведет в коляске. Что тут за счастье позвольте спросить? – затем она заявила. – Она же инвалид! – затем добавила. – Какое тут позвольте спросить счастье в ее инвалидности?

Клавдия Ивановна была конечно права, в инвалидности нет никакого счастье, лишь одни страдание.

Тут Марья сказала:

–Вы жестоки, маменька.

–Я не жестока. – отпарила Клавдия Ивановна. – Я всегда говорю только правду. – затем она добавила. – Порой она жестока. Но она такова какова она есть на самом деле, не больше и не меньше. А кому это не нравится прошу. Путь свободен. Гуляйте. Авось ни только ноги потеряете, головы лишитесь. – затем она заявила. – Возможно я и не слышу музыку, но разве в музыке счастье? «Нет, – сказала она. – это не так». – Жизнь жестока, и это факт. А кто слышит музыку в этой жизни – счастливый человек.

Аманда тотчас же поинтересовалась:

–Значит Вы признаете что Марья счастлива?

Клавдия Ивановна усмехнулась:

–Что ж, – сказала она. – Вы меня поймали. – затем она сказала. – Возможно она и счастлива. – затем она пояснила. – Счастлива что поняла, что не погибла, а лишь лишилась ног. – затем она вопросила. – Но счастлива она на самом деле? Ведь для нее жизнь закончилась не начавшись. Куда она пойдет учиться? Ведь здоровые люди никому не нужны, что тут говорить об инвалидах. – на ее глазах появились горькие слезы. Она не могла видеть свою дочь в этом кресле. Ведь она знала, что для Марьи жизнь закончилась не начавшись, и что ее ожидает в будущем никто не знал. – затем она сказала. – Хоть что Вы не говорите я права. – затем она добавила. – Жизнь – это не музыка, это лишь одни страдания. И Вы все присутствующие здесь это знаете не хуже меня. – затем она обернулась к сидевшим за столами людей, и прокричала. – НЕ ПРАВДА ЛИ, А?

Сидевшие за столами люди ничего не ответили. Они словно не слышали Клавдию Ивановну. Всем было все равно. Каждый думал и говорил только о своем. Каждого занимали свои проблемы и мысли, и другие люди и их проблемы их не касались.

Вместо ответа раздался отголосок ее вопроса. Он пронзил воздух, и дойдя до стен корабля-ресторана, вернулся отголоском эхо назад. Пройдя через уши Клавдии Ивановны и остановившись в ее голове. В это самое время у Клавдии Ивановны заболела голова. То есть она заныла. Казалось что у нее в голове миллиард иголок пронзали ее мозг и отдавались болью в черепную коробку так, что казалось что голова просто ныла. Затем в ее мозгу появилось ощущение полной пустоты. Казалось что ее мозг просто исчез. В нем появилась пустота, а с веска лилась какая-то жидкость. Это ощущения заставили Клавдию Ивановну взяться за голову, и она что есть мочи, воскликнула:

–Не-е-е-е… т?!

В это самое время Марья и Олеся увидели безумие в глазах Клавдии Ивановны. Ее взгляд выражал полный испуг и непонимание осознание что с ней происходит? Девочки переглянулись меж собой. Им обеим стало страшно. Страшно, что их мать стала такой. Безумной женщиной. Как они могли проглядеть это? Ладно Марья, но как же Олеся? Ведь она все это время находилась с Клавдией Ивановной. Они общались. И никогда она так и не замечала, что у Клавдии Ивановны прогрессирует безумие. А может это и не безумие вовсе? Может Клавдия Ивановна сошла с ума? Задавая себе этот вопрос, они не находили на него ответ.

Аманда протянула правою руку к голове Клавдии Ивановны, и щелкнула пальцами. В туже секунду боль так терзающею Клавдию Ивановну, прекратилась, а Аманда сказала:

–Не надо кричать здесь. Никто Вас все равно не услышит. – затем она пояснила. – Мои гости сами по себе. Каждый из них из своего времени, из своей эпохи. Они не слышат никого кроме тех кто сидит с ними за одним столом. Это правильно. Ведь если бы они услышали б друг друга, то кто знает, смогли бы они понять ни то что других, а самих себя? – затем она скептически добавила. – Вряд ли?

Клавдия Ивановна почувствовала как терзающая ее мозг боль, отступила. Боль и головокружение исчезли. Исчезли словно их не было вовсе. Задавая сама себе вопрос, что это было? Она не могла прийти к однозначному ответу. Звуковая волна отраженная от стен плавучего ресторана не оставляла мысли что, этот ресторан один большой звуковой инструмент. Единый инструмент в котором были присуще все звуковые дорожки музыкального сопровождения. Клавдия Ивановна недоуменно посмотрев на Аманду, закрыв ладонями уши, поинтересовалась:

–Что это было?

–Звук Вашей судьбы. – непонятно сказала Аманда. – Это Ваши ноты жизненного пути. – пояснив она добавила. – Громогласный голос не всегда сопровождается жизненным путем дороги жизни. Не всегда громогласный голос способен разрешить проблемы жизни. Он лишь тень жизненного пути в далеком жизненном пути. Крикнешь, и он вернется к человеку резонансывым эхом далекого прошлого, грядущего будущего. Жизненного пути.

–Что Вы имеете ввиду?