Если небо молчит

Неизвестно, чем помогала им Нонна Карловна, и помогала ли вообще, но на бывшей работе за ней прочно закрепилась слава колдуньи, в особенности после того, как там случился пожар. Огонь свирепствовал ровно сутки и уничтожил несколько административных зданий и автобусное депо, в котором когда-то работала мать Маргариты. Из ряда вон выходящим это происшествие делало то, что случилось оно в конце сентября – в самый сезон дождей, – но ни ливень, ни усилия сбившихся с ног пожарных не смогли остановить злобную огненную стихию. Пожар бушевал ровно столько, сколько ему было нужно, и стих сам собой.

– Это Нонна из чертовой избушки наколдовала! – судачили бывшие коллеги. – Слышали? В огне сгинул зав-гар Белобородько! А он, бедняга, Карловну чем-то обидел, когда та была его подчиненной!

Следствие по этому странному делу велось месяц, причиной пожара назвали поджог, но злоумышленника так и не нашли. К Нонне Карловне наведывались из милиции «просто так, пообщаться», но она к ним даже не вышла – заперлась в комнате и на просьбу «ответить на один маленький вопросик хотя бы из-за двери» отвечала презрительным молчанием.

Вообще, мать Маргариты покидала свою «избушку» только по необходимости – в магазин сходить или Тоху из садика забрать. В конце концов, и без того малочисленные знакомые Нонны Карловны начали о ней забывать. В последнее время даже жаждущих «успокоения души» стало меньше.

У самой Маргариты отношения с матерью складывались непросто. Нонна Карловна осудила дочь за связь с Танкованом, с «этим похотливым красавчиком», а когда та, возражая, вспомнила про собственного отца, влепила девушке пощечину.

– Будешь дерзить – выгоню из дома! – пообещала она. – Вместе с нагулянным дитем!

Однако когда Антошка появился на свет, сердце суровой женщины дрогнуло. Она взяла на себя значительную часть забот о ребенке и никогда более не попрекала им дочь.

Маргарита и в свои двадцать три любила мать любовью той маленькой, несмышленой девочки, которой достаточно просто ткнуться носом ей в подол, спрятать свою ладонь в ее большой, натруженной ручище, чтобы высохли слезы, исчезли страхи и обиды, чтобы грозный мир отступил, уважительно склонив голову перед такой неоспоримой защитой. Правда, ей часто не хватало матери-подруги. Той, с которой можно поболтать долгими вечерами, пожаловаться на судьбу или поделиться нехитрыми женскими радостями, у которой можно спросить мудрого совета. Властная, волевая и безапелляционная в суждениях, Нонна Карловна была дочери защитницей, но не утешительницей, опорой; душеприказчицей, но не душой.

Маргарита успела надкусить круассан и сделать глоток обжигающего кофе, когда в коридоре пролилась дребезжащая, оглушительная трель звонка. Она вздрогнула, похолодев от ужаса: «У Битюцкого остановилось сердце!» – но тут же сообразила, что звук, прокатившийся по отделению, отличается от того, что обычно издает компьютер системы контроля. Этот оглушительный звонок – не что иное, как сигнал… вызова дежурной медсестры из ПИТа!

Девушка быстро поставила кружку на стол, едва не расплескав горячий кофе, и бросилась по коридору к палате интенсивной терапии.

Битюцкий пришел в себя! Он жив, он очнулся и зовет Маргариту. Теперь настал ее черед прийти на помощь старику. Теперь он заперт в четырех стенах, беспомощный и напуганный, а она – его спасение, его надежда и опора.

Рамка контроля на мониторе показывала: давление – девяносто на шестьдесят, пульс – пятьдесят пять ударов в минуту, уровень кислорода в норме.

Маргарита распахнула дверь в палату.

Битюцкий по-прежнему неподвижно лежал на спине, утыканный черными датчиками приборов, только теперь его глаза были полуоткрыты, а тонкие губы шевелились, словно он пытался послать кому-то воздушный поцелуй. Расширенные зрачки уставились на медсестру, и взгляд старика приобрел осмысленное выражение. Маргарите даже показалось, что в нем мелькнула радость.

– Хршо… Што вы пршшли, – прохрипел больной.

Девушка закрыла за собой дверь и приблизилась к кровати.

– Вы очнулись от наркоза! – радостно сообщила она. – Это замечательно! Замечательно, слышите?

– Сл… шшу…

– Теперь все будет хорошо, – заверила Маргарита. – Иначе и быть не может.

– Бррсьте вы эти… шштучки… – Битюцкий устало опустил веки. – У нас мал… времени…

Девушка мягко взяла его за руку. Она была холодной и легкой, словно у старика отсутствовали кости.

– Вам нельзя много разговаривать, слышите? Набирайтесь сил…

– Не… когда наби… раться… – Битюцкий вновь открыл глаза. Теперь в них плескалось страдание. – М… ня… ххтят убить.

– Убить? – Маргарита ощутила неприятный холодок между лопатками.

Старику было трудно говорить. Он хрипел, выдавливая из себя и выплевывая слова. На лбу в свете холодных ламп блеснула крупная россыпь пота.

– Да… Какх… Струковского…

– Поверьте, – пролепетала девушка, чувствуя, что пол под ногами начинает раскачиваться. – Вам ничего не угрожает! Я не покину пост и не захлопнусь в процедурной! Я не позволю, чтобы из-за моей рассеянности или беспечности опять случилось несчастье!

– Нету в том… твоей вины, барршня… – Старик перешел на шепот и покосился на металлический зажим, в котором тонкие провода сплетались в один толстый черный шнур, уходящий куда-то поверх его головы за кровать. – Тебе корить… себя не в чем. Дверные замки… жжлезяки бездушшные… Но и люди бывают не лучшше.

– Что вы хотите сказать? – пролепетала Маргарита.

Прежде чем ответить, Битюцкий опять закрыл глаза и судорожно сглотнул, будто в горле что-то мешало.

– Вччрра… я видел того, кхто выкходил… отсюда, – прошептал он, задыхаясь и не размыкая век. – И кхто заперр ттебя…

«Может, он бредит? – мелькнуло у девушки в голове. – Он явно в полуобморочном состоянии!»

– Не волнуйтесь так, – попросила она. – Может быть, отдохнете и расскажете мне все потом?

Битюцкий приоткрыл глаза. Было видно, как огромные зрачки, почти слившиеся с радужной оболочкой, закатываются за веки.

– Пптом… не… плучитсся… Этт человек видел ммня… И не даст мне жжить… Утррм мне ужже дали лекррство…

Маргарита не верила ушам.

– Этот человек уже попытался убить вас, дав утром лекарство? – Она заморгала и машинально оглянулась, не подслушивает ли кто этот жуткий разговор. – Тот самый человек, который, как вы говорите, выходил вчера вечером из ПИТа, а перед этим запер меня в процедурной? Правильно?

Старик нетерпеливо кивнул, и провода над его головой дрогнули.

– Ты длжна… знать. Это…

В комнате на секунду воцарилась гробовая тишина. Было слышно, как что-то пощелкивает в разводной коробке, привинченной к стене у изголовья кровати. Хрюкнул кран над умывальником в самом углу палаты, и в стальную раковину гулко стукнула капля.

– Это… – старик захрипел сильнее, он старался вдохнуть в легкие побольше воздуха, чтобы разом произнести имя. – Это… журна… евге…

Глаза закатились так, что остались видны лишь желтоватые белки, и Битюцкий замолчал.

6

Длинный и угловатый, как складной метр, молодой человек вежливо потеснил медсестру и решительно шагнул к постели Максима. На нем был узкий твидовый пиджак, голубая, расстегнутая на три пуговицы сорочка с модным двойным воротничком и грязно-синие джинсы.

– Я – дознаватель, – мрачно представился он. – Моя фамилия Грач.

Танкован приподнялся на подушке и вяло кивнул.

В лице дознавателя было что-то от его фамилии. Черные, гладко зачесанные волосы, беспокойные глазки, ощупывающие пространство на 180 градусов, длинный нос с узкими ноздрями и острый, как кочерыжка, подбородок с клоком вьющихся волос. Он по-хозяйски освободил стул от чьих-то вещей (вероятно, старичка с профессорской бородкой), придвинул его к кровати Максима и уселся, разложив на коленях большую коричневую папку из кожзаменителя.

– Сейчас вы подробненько расскажете мне, как совершили наезд на человека. Я это запротоколирую. Потом мы быстренько нарисуем схемку места происшествия, вы ее подпишите, и я уйду. – Грач клюнул носом воздух и засопел.

Максим, который был уверен, что за ним пришли по делу об убийстве Свирского, растерянно заморгал и переспросил:

– Наезд на человека?